Среди свидетелей прошлого - Прокофьев Вадим Александрович - Страница 14

Теперь о проекте Кибальчича написано много и нет необходимости рассказывать о его сути. Но, заинтересовавшись проектом, инженеры, ученые попросили архивистов собрать воедино все, что известно об изобретениях Кибальчича.

Ведь еще в том же 1918 году инженер Н. Рынин, впервые ознакомившись с проектом Кибальчича, писал: «Насколько мне удалось разобраться в русских и иностранных сочинениях по воздухоплаванию, за Н. И. Кибальчичем должен быть установлен приоритет идеи применения реактивных двигателей к воздухоплаванию, в идее, правда, практически еще не осуществленной, но в основе правильной и дающей заманчивые перспективы в будущем, в особенности если мечтать о межпланетных путешествиях».

Архивисты выяснили, что Николай Иванович не сразу и не вдруг за несколько дней до казни заинтересовался ракетными двигателями. Выяснили, что он был знаком с проектом планера симферопольского изобретателя Н. А. Арендта, знал он и об опытах Можайского.

Нашли несколько обрывков его записей о крыльях. Он считал, что крылья — это «регулятор движения в воздухе». Через много лет после казни Кибальчича другой русский гений вывел формулу ракетного двигателя, обосновал практическую возможность создания его. Это был Константин Эдуардович Циолковский.

Архив Кибальчича, будь он известен Циолковскому раньше, помог бы великому ученому во многих напряженных поисках, но архив был арестован и уцелел только случайно.

Вячеслав Павлович Полонский, редактор журнала «Печать и революция», известный литературный критик, журналист, был к тому же редким библиофилом. Причем собирал он не только редкие книги, но и разные рукописи писателей, документы о выдающихся русских писателях и политических деятелях 40—60-х годов прошлого столетия. Читатели 20-х годов помнят его блестящие работы о Михаиле Бакунине, спор с Леонидом Гроссманом о творчестве Достоевского.

В 1932 году Полонский умер.

И не сразу его богатейший личный архив попал в руки специалистов.

В 1946 году в Литературный архив в Москве стали поступать многочисленные бумаги Полонского. Разобрать их, описать — это, конечно, был большой труд.

Среди всевозможных часто перепутанных рукописей, каких-то тетрадей без начала и конца нашлись две тетради.

Может быть, они и не привлекли бы к себе пристального внимания, но архивисты, листая эти тетради, установили: почерк не Полонского. Почерк, который в бумагах критика встречается впервой. Определили этот почерк как «обычный писательский». Но на первой странице рукописи, написанной «обычным писательским», совсем другим и не совсем обычным почерком стоит: «Повесть эта не была нигде напечатана». И подпись: «А. Герцен».

Герцен! Его же рукою на полях и в тексте тетрадей сделаны многочисленные вставки, исправления.

Повесть Герцена, которая нигде не была напечатана!

Повесть называется «Долг прежде всего».

Но как эта рукопись попала к Полонскому и почему о ней ничего не было известно до 1946 года? На второй вопрос ответить, наверное, легче: по каким-то причинам Полонский никому не рассказал и не опубликовал этот бесценный документ. Может быть, он собирался это сделать, но не успел.

Стали выяснять историю этой повести и довольно скоро установили, что Герцен начал работать над нею в 1847 году. И уже читал первую часть повести Белинскому, когда тот приезжал в Париж. Повесть предназначалась для «Современника». Но, конечно же, она не могла быть здесь опубликована.

После событий 1848 года Герцен стал невозвращенцем, был объявлен вне закона, русская цензура следила за любой щелью, через которую в русскую печать могли бы проникнуть «зловредные Искандеровы сочинения».

В 1851 году Герцен решил, наконец, напечатать повесть хотя бы по-немецки и переслал ее доброму своему знакомому переводчику Вильгельму Вольфзону. Вольфзон сделал перевод, но повесть не вышла и на немецком языке, видимо германская цензура тоже была начеку.

Герцен был настойчив. По оставшимся черновикам он переработал рукопись, и в 1854 году она, наконец, увидела свет в Лондоне в сборнике «Прерванные рассказы».

Но это был уже сокращенный вариант прежней повести.

Герцен умер. Рукопись исчезла. Ее искали, но тщетно.

И вдруг в 1887 году в Дрездене появляется на немецком языке «Долг прежде всего». Полный вариант повести, тот, первоначальный, который Герцен посылал Вольфзону.

А следов рукописи нет.

Наступил новый век. В конце 20-х годов Вячеслав Павлович Полонский получил заграничную командировку и прибыл в Париж. И, конечно, страстный библиофил не мог пропустить ни одной букинистической лавочки, особенно в «заповеднике букинистов» на берегу Сены.

Там-то он и наткнулся на рукопись Герцена. Как она попала в Париж, к букинистам, — об этом можно только гадать.

Повесть Герцена стала известна и широкой читательской аудитории. В «Литературном наследстве» за 1953 год она была напечатана по первоначальному варианту.

А вот и совсем неожиданная встреча, в том же Архиве литературы и искусства в Москве. Бумаги, рукописи каких-то воспоминаний, письма и барельеф.

Барельеф Гарибальди.

Рядом письмо: «…Вы спрашиваете, что я думаю о Вашем нынешнем правительстве? Ваш монарх ищет прославить свое царствование освобождением рабов. Надеюсь, что это дело будет завершено. Такой ореол славы, разумеется, лучше всяких побед… Через Вас, русскую женщину, я шлю сердечный и искренний привет Вашему храброму народу, которому предстоит принять участие в будущих мировых событиях». Слова пророческие, вещие, они сказаны вождем итальянских патриотов в 1872 году. Но кто же та женщина, которая должна была донести эти слова до своего народа?

Известная картина русского художника Валерия Ивановича Якоби «Привал арестантов». Хмурые, косматые тучи. И белые журавли. Они вольные. А на земле, на голом поле под дождем на короткий привал остановилась партия арестантов. Сидят понуро, осматривают кандалы. На телеге — мертвый, в тонких сапогах, на пальце свесившейся руки — дорогое кольцо. Это политический. Поодаль группа женщин. У одной на руках грудной ребенок. Молока нет, и в глазах матери тоска, любовь и боль. Очень сильный образ!

Это «синьора Александрина» — так звали в Италии жену Якоби и сестру милосердия, отважную гарибальдийку, спасшую жизнь одному из ближайших помощников Гарибальди — Луиджи Кастелаццо. Знали, что сам Гарибальди призвал ее на остров Капрера, чтобы поблагодарить, вручить на память свой барельеф и письмо к русскому народу.

В России ее знали как Александру Николаевну Пешкову-Толиверову. Знали ее и как корреспондентку «Голоса», «Недели», «Биржевых ведомостей», «Молвы». Ее перу принадлежат интереснейшие, теплые воспоминания о Гарибальди. Ее любили дети, читатели журналов «Детское чтение», «Игрушечка», любили ее и родители этих детей. Она была редактором-издателем педагогического журнала «На помощь матерям», редактировала литературное издание «Женское дело».

Писательница, боец за освобождение порабощенного народа. Ее архив, составившийся из писем к ней, ее писем к итальянским друзьям, ее дневников, воспоминаний, — очень ценный материал по истории движения гарибальдийцев.

Архив путешествовал долго, но добрался до России.

И писательница Кальма уже использовала его для создания прекрасной книги о русских-гарибальдийцах.

Письма всегда путешественники. Это путешествовало долго, пока нашло своего адресата, потом было уничтожено и вновь возродилось.

Вот оно, зашитое в целлофан:

«Я прочел с прискорбием статью вашу обо мне во втором номере „Современника“. Не потому, чтобы мне прискорбно было то унижение, в которое вы хотели меня поставить в виду всех, но потому, что в ней слышится голос человека, на меня рассердившегося. А мне не хотелось бы рассердить даже и не любившего меня человека, тем более вас, о котором я всегда думал, как о человеке меня любящем. Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте моей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, этого я покуда еще не могу сам понять…»