Великий канцлер - Михайловский Александр - Страница 3

Хотя, наедине с самим собой, должен признаться, что раз уж эта война началась, я предпочел бы, чтобы Россия ее не выиграла, а проиграла. Такой исход этой никому не нужной войны повлек бы за собой умаление почвеннических настроений в нашем российском обществе и скорейшее копирование удачных буржуазных европейских образцов государственного устройства. Не дворяне и помещики должны стать главным господствующим классом, а банкиры, промышленники и предприниматели. Ведь любому мало-мальски грамотному человеку понятно, что ход общественного прогресса нельзя ни остановить, ни замедлить, и наступление капитализма в России так же неизбежно, как приход лета после весны. А если дворянство хочет сохранить свои привилегированные позиции, то, кроме земледелия, ему следует заняться еще торговой и промышленной деятельностью.

И эти устремления – не только мои, но еще и большого количества моих единомышленников, владеющих более чем значительной долей российского и мирового богатства. Нам известно, что побежденная страна скорее копирует у соседей прогрессивное политическое устройство, чем победившая, в которой от осознания своего величия усиливаются охранительные силы, препятствующие всяческим реформам. Их лозунг – «держать и не пущать», их методы – аресты и виселицы, их идеал – абсолютное самодержавие, феодализм, в котором они хотят произвести только косметические изменения, чтобы заменить кремниевые мушкеты и единороги на трехлинейки Мосина и трехдюймовые полевые пушки.

К тому же сила, которая ворвалась в наш мир в минуты боя под Порт-Артуром, с первой минуты оказалась враждебной всем моим устремлениям. В громе артиллерийских залпов и оглушительном грохоте взрывающихся самоходных мин она утверждала первенство хорошо отточенной стали над мягкой силой злата, и таким образом ставила крест на наших надеждах ускоренного капиталистического развития России. О каком смягчении нравов, каком парламентаризме и конституционной монархии можно говорить, если вместо осознания своей слабости Россия почувствовала свою силу и опьянение патриотическим угаром, что сделало невозможным любые положительные изменения.

Смерть государыни-императрицы Александры Федоровны я воспринял как шанс восстановить свое влияние на государя-императора Николая Александровича и повернуть все на круги своя… но этим надеждам не суждено было сбыться. Меня просто не допустили в Царское Село, где государь якобы предавался горестным размышлениям, скорбя по безвременно усопшей супруге. И в то же время, как мне прекрасно было известно, у него там гостили двое или трое представителей той самой силы, что нарушила мои планы и планы моих единомышленников, вмешавшись в войну между Россией и Японией. Мне даже удалось узнать их имена. Знающие люди говорили, что господин Иванов, госпожа Лисовая и господин Мартынов только притворяются обычными людьми, а на самом деле ведут себя с государем так, будто и вправду являются Господними Посланцами на нашей грешной земле. И если до сражения под Тюренченом у меня были надежды, что все образуется естественным, так сказать, путем, то после разгрома японской армии и перехода русских войск в наступление пришла ясность, что, к величайшему несчастью, руками Посланцев Россия почти неизбежно выигрывает эту дурацкую войну.

И в то же время до меня дошло, что находящийся в трауре по смерти супруги император Николай планирует оставить свой пост, передав бразды правления своему брату Михаилу. Для моих замыслов это была настоящая катастрофа. Михаил, непосредственно замешанный в победе под Тюренченом, став царем, поставил бы крест на наших надеждах и стремлениях. После долгих и осторожных переговоров с единомышленниками мы решили, что должны деньгами и своим политическим влиянием поддержать притязания на престол Российской империи со стороны великого князя Кирилла Владимировича. Слабый царь, подверженный пороку пьянства и безудержного распутства, наилучшим образом соответствовал нашим целям и задачам. Тогда мне казалось, что это удачный ход и что наше богатство и многолетний опыт политической интриги дают нам возможность на равных потягаться даже с Господними посланцами. В тот момент мне следовало бы обернуться по сторонам и понять, что даже Британия в отчаянии отступилась от этих людей (если, конечно, их можно назвать людьми). Но я был слеп, и потому ступил на тот путь, который позже и привел меня на Голгофу…

Наш заговор не удался. Главный из Посланцев, господин Одинцов, оказался более опытен в интригах, чем все мы вместе взятые, покушение на царя Николая было обезврежено, а преображенцы, восставшие против тирании, потерпели поражение, поскольку враг был настолько жесток, что был готов расстреливать их из пушек. И самое главное. Преемником Николая оказался не Михаил, который так и остался наследником престола, а их с Николаем сестрица Ольга… Причем Михаил сразу после отречения Николая сам выкрикнул ее на трон и первый принес ей присягу. Это была катастрофа. Трезвомыслящие люди вроде меня были побеждены и гонимы, а вместо них торжествовали самые низкие и подлые патриотические силы. Аресты, аресты, аресты… СИБ хватала разбегающихся во все стороны оппозиционеров, как курица, склевывающая насекомых, и я начал беспокоиться о своей безопасности. Рано или поздно недреманое государево око оборотится в мою сторону – и тогда злой конец для меня и всего моего семейства неизбежен.

Впрочем, у меня сложилось впечатление, что наши враги все прекрасно рассчитали – и мой побег обратился своей противоположностью. Вместо каюты первого класса на пароходе, следующем по маршруту Хельсинки-Стокгольм-Копенгаген-Нью-Йорк, мы с супругой очутились в одиночных камерах Петропавловской крепости. А оттуда, говорят, кричи-не кричи – уже не помогает… И вот после изнуряющих допросов в самой Петропавловке меня зачем-то доставили в Зимний дворец. Сначала я думал, что мою персону желает увидеть новая императрица, которая раскаялась в содеянном и хочет простить и отпустить верного слугу престола. Но, как оказалось, даже мне свойственно ошибаться. Вместо императорского кабинета меня привели к дверям, за которыми сидел господин Одинцов – главный из тех, кого я называл Господними Посланцами. Как только я в сопровождении стражников зашел в его кабинет, он поднял на меня свой леденящий ненавидящий взгляд – и у меня, даже несмотря на жаркий день, по коже прошел морозный озноб.

– Ну что же, господин Витте, – сказал он глухим голосом после того как отпустил стражу, – вот мы и встретились. Честное слово, напрасно вы впутались в заговор Владимировичей. Я-то думал, что вы окажетесь умнее и будете держаться в стороне от этого гадюшника – и в таком случае были бы возможны весьма благоприятные для вас варианты, ибо умные люди всегда нам нужны. Но раз вы сами выбрали свою судьбу, то извиняйте, если что не так. Теперь, если доктор сказал – в морг, то значит, идите в морг…

Сказать честно, эти слова прозвучали для меня как погребальный колокольный звон по еще живому, но уже отпетому покойнику. Но страшно мне было не за себя. Я свое отбоялся еще с той поры, как мне предъявили обвинение в совершении государственного преступления. Страшно было за страну, которая в таком случае попадала в руки жесточайшей реакции. Да уж, лучше бы власть и в самом деле досталась адмиралу Дубасову – человеку честному, но, безусловно, недалекому, а не этому монстру и гению интриги, который рассматривает меня сейчас так, как ученый-энтомолог через лупу взирает на какого-нибудь редкостного ядовитого жука. Я всю жизнь потратил на то, чтобы, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, достигнуть высшего поста в Империи и, находясь подле трона, подавать государю советы, способствующие смягчению нравов и укреплению в России капитализма. Правда, достиг я только должности министра финансов, на которой сумел воплотить немало своих идей, но однажды моя персона надоела государю-императору – и он сместил меня на должность председателя Кабинета Министров, которая ровным счетом ничего не значила, потому что Империей Николай Романов предпочитал руководить собственноручно.