Наполеонов обоз. Книга 3. Ангельский рожок - Рубина Дина Ильинична - Страница 16

Ежеутренне, в семь тридцать, толпа тюремной обслуги – надзиратели, начальство, повара и рабочие кухни, фельдшеры и врачи – валит через проходную. Каждому нужно отметить служебную карточку. Каждому, как верблюду сквозь игольное ушко, нужно просочиться сквозь металлоискатель и двух прапоров. И чтобы не зазвенело, народ торопливо вынимает из карманов и кладёт на поднос мобильники, зажигалки, ручки, очки; снимает ремни, часы и штиблеты с пряжками. Штаны падают, и если ты вовремя не проскальзываешь дальше, подбирая их на ходу, то получаешь ногой в жопу от тех, кто напирает сзади.

Оружие сдаёшь тем же двум прапорам, ибо на территории тюрьмы с пушкой ходить запрещено: всегда реальна опасность захвата оружия заключёнными. Его запирают в сейф, а ты получи номерок. Оружие посерьёзнее, чем пистолеты, хранится в закрытых казематах, – те открываются в случае бунта, когда орёт сирена, надзиратели строятся, и каждому выдаётся по трудам его – шлемы, дубинки, автоматы.

Впрочем, бунт в тюрьме – жанр особый.

Рабочий день доктора Бугрова, как и любого поликлинического врача, начинался с утреннего приёма больных.

Подходя к воротам медсанчасти, он уже знал, что за ними увидит. В «обезьяннике» сидят человек двадцать заключённых. Несёт от них пёстрой вонью цыганского барака, смешанной с запахом дешёвой дезинфекции. При виде доктора они улюлюкают, отпускают матерные замечания и, как им кажется, шутят. Это – приветствия. Волна гудящей брани поднимается, выхлестывает за решётку, несётся по коридору до кабинета, куда доктор неспешно направляется.

В кабинете чаще всего уже сидит кто-то из фельдшеров, например, Боря Трусков. На его лисьей физиономии – всегдашняя готовность к служебным разборкам, а тонкие очочки в золотой оправе торчат в нагрудном кармане белой куртки. Когда он их надевает, то становится похож на врача гораздо больше, чем доктор Бугров.

Боря Трусков был невинным брачным аферистом. По сути дела, он вполне мог поменяться местами с каким-нибудь заключённым, но искренне удивился бы, обвини его кто-то в противоправных действиях.

В Израиль он приехал из Кривого Рога с женой, официально расписанной с ним в тамошнем ЗАГСе. Здесь Боря немедленно покинул свою беременную советскую жену, просто выйдя из дому в соседний супермаркет. Уже через два месяца он сочетался еврейским религиозным браком с девушкой-сиротой, которую замуж выдавал благодетель-дядя. Стоя под традиционным брачным пологом, он восклицал положенное жениховское: «Если забуду тебя, Ерусалим!» – и разбивал каблуком бокал на грядущее супружеское счастье…

Боре не пришло в голову предварительно развестись с предыдущей супругой, ибо, утверждал он, раввинату начхать на советские бумажки!

Сирота оказалась благословенной Господом во чреве и за полтора года родила Боре одного за другим двух пацанов. Счастье было безоблачным и полным… но, уехав в отпуск всё в тот же Кривой Рог, он привёз оттуда привлекательную блондинку, правда, с одним стеклянным глазом. Блондинка дрогнула под напором Бориных ухаживаний, потому что с детства мечтала венчаться на Святой земле, в церкви Марии Магдалины. И Боря слово сдержал, неоднократно повторяя, что он – порядочный человек. Разводиться с предыдущей женой не озаботился, потому как понятно же: на хрена попу еврейские пляски под балдахином!

Время от времени его преследовали тати из раввината с требованием дать законной жене «гет», разводное письмо. Однако Боря вовсе не считал своих жён лишними в хозяйстве, мало ли, что человеку может в жизни пригодиться. Со всеми поддерживал отношения, а от татей скрывался за бетонными стенами тюрьмы «Маханэ Нимрод».

Он утверждал, что принадлежит к доисторической аристократии и что его фамилия прежде звучала как Этрусков, но в революцию буква «Э» была утеряна одним из горячих белогвардейских предков. Он во всеуслышание провозглашал себя «этрусским евреем», нисколько не смущаясь тем, что, судя по всему, является последним сохранившимся экземпляром данной этнической группы. Когда доктор Бугров пытался выразить сомнение в древних этнографических слоях окрестностей Кривого Рога, Боря запальчиво восклицал: «А айсоры?!» – «Что – айсоры?» – «Айсоры – потомки древней Ассирийской империи. Их полно в Виннице». – «А этрусков – полно в Кривом Роге», – спокойно резюмировал невозможный доктор Бугров, с этой своей улыбочкой.

Второй фельдшер, Адам, – полная противоположность Боре, и не только потому, что он отнюдь не этруск. Адам – друз, и это многое объясняет. Он выдержан, не треплив, умён и оборотист; он справедлив и в любой сложной ситуации инстинктивно ведёт себя самым достойным образом. Недаром Михаэль говорит: «Друзы – это израильские швейцарцы». Они, как правило, заточены на армейскую или полицейскую карьеры, ни черта не боятся, горячи и благородны. Словом, друзы – настоящие мужчины. В армии друз непременно – офицер-отличник. А в государственной тюремной службе…

Вот с тюремной службой у них единственная закавыка: они безжалостны к арабам. Впрочем, фельдшер – не надзиратель; он обязан ставить клизмы любому страждущему. И Адам их исправно ставит.

Когда Адам дежурит, у него нет ни минуты покоя, особенно по утрам: кому-то уколы, кому-то температуру мерить или капельницу ставить, кого-то порезали и надо шить… Всё это он делает быстро, молча, толково, не замечая матерных воплей и издевательских шуточек – в отличие от вспыльчивого Бори, который то и дело выясняет отношения с доктором или ругается на пациентов.

Впрочем, с этим доктором не больно-то права покачаешь, так что и Боря начинает шевелиться. «Док, – говорит он, – похоже, я тут один и пашу. Шо б ты без меня делал, док!»

Есть ещё Арон – грузин, высоченная башня два метра пять сантиметров, с устрашающей бородой и усами людоеда из мультфильма «Кот в сапогах». Арон нетороплив, тяжеловесен и, на первый взгляд, туповат. Но работу свою делает отменно; просто он не любит, когда его заставляют суетиться, но уж если разгонится, то оказаться у него на пути или под рукой опасно – сметёт.

Сегодня с утра дежурит Арон, что весьма кстати, ибо минуту назад в медсанчасть доставили двух пострадавших в массовой драке: двух бедуинов из враждующих кланов. Отделаны оба на славу, так что весь кабинет потом придётся отмывать от крови. У одного, забитого, как свинья на бойне, висит наполовину откусанное ухо, у другого физиономия заплыла чудовищным кровоподтёком, левый глаз закрыт, правый истекает слезами. Обоих держат охранники, ибо даже тут, в тесной комнате, они рвутся продолжить смертоубийство. «Пусти, я его прикончу!» – ревёт один. Другой визжит: «Он – труп, труп, ему не жить!» – и виснет на руках надзирателя, как боксёр на канате.

Арон невозмутимо настраивает поляроид – делать снимок, ибо к протоколу прикладывается фотография повреждений.

– Док, – говорит он вошедшему Аристарху. – Не знаю, как быть: остался последний кадр.

– Чёрт! Ну, попытайся как-то снять обоих одним кадром.

Под надрывные кличи врагов, рвущихся в драку, Арон так и сяк неторопливо прилаживается, пытаясь найти ракурс, при котором оба попадут в кадр. Ничего не выходит. И Арон теряет терпение.

– Встать рядом! – тихо произносит он.

В его глухом утробном голосе таится нечто неизбежное, как дальний рокот грома с грозового неба, и бедуины, дети пустыни, мгновенно это уловив, безропотно сдвигаются и застывают… Арон нависает над ними грозной башней, то откидываясь назад, то надвигаясь до ужаса близко.

– Не, не влезают…

– Постарайся.

– Ну-ка, обнимитесь! – внезапно говорит Арон, угрожающе шевельнув усами. И поскольку оба, оторопелые, медлят, гремит:

– Сдвиньте рожи в лепёшку!!!

Лютые враги, как по команде, припадают щеками один к другому: сладостное объятие, разве что мелодии танго недостаёт.

– Глаза на меня… Есть! – удовлетворённо говорит Арон, извлекая кадр.