Postscript - Ахерн Сесилия - Страница 6

Трубку долго никто не берет. Я барабаню пальцами по стойке, раздраженно выстраивая в уме диалог. Я проговариваю про себя, что она должна оставить меня в покое, отвалить, пойти к черту, похоронить эту идею немедленно. И к чертям собачьим этот клуб, что бы он ни значил. Я не имею к нему ни малейшего отношения – и никто другой тоже, я настаиваю. Я помогала сестре, и в результате только то и чувствую, что меня выпотрошили и использовали. И слова эти принадлежат моему мужу, он написал их мне, а она тут ни при чем и использовать их не смеет. С каждым гудком гнев мой разгорается все сильнее, и я уже готова дать отбой, когда мне наконец отвечает мужской голос:

– Алло?

– Добрый день. Могу я поговорить с Энджелой Кэрберри?

Я чувствую на себе взгляд Гэбриела. Он беззвучно произносит: «Полегче!» Поворачиваюсь к нему спиной.

Голос на том конце невнятный, словно говорят не в микрофон. Рядом слышны другие голоса, и непонятно, к ним он обращается или ко мне.

– Алло! Вы меня слышите?

– Да-да, слышу. Но ее больше нет, Энджелы. Она скончалась. Умерла. Сегодня утром. – Голос срывается. – У нас как раз люди из похоронной конторы. Мы еще ничего не решили. Так что мне пока нечего вам сказать.

Я изо всех сил бью по тормозам, сползаю в кювет, гнев смят и сожжен. Пытаюсь восстановить дыхание.

– Мне так жаль… так жаль… – бормочу я, опускаясь на стул. Гэбриел встревоженно наблюдает за мной. – Но как это случилось?

Голос мерцает – он то ближе, то дальше, то громче, то слабее. Понятно, что этот человек растерян. Мир его перевернулся с ног на голову. Я даже не знаю, кто он, и все-таки утрата его почти осязаема. Она тяжким грузом ложится на мои плечи.

– Это случилось внезапно… застало нас врасплох. Мы думали, время еще есть. Но опухоль разрослась, и, в общем… вот.

– Рак? – шепчу я. – У нее был рак?

– Да, да… Я думал, вы знаете. Простите, но с кем я говорю? Вы назвались? Простите, я плоховато соображаю…

Он все бормочет, бормочет. Я думаю об Энджеле, исхудалой, подавленной, как она держится за мою руку и сжимает ее крепко, до боли. Она казалась мне странной, раздражающей, но, оказывается, ей отчаянно, отчаянно хотелось, чтобы я ее навестила. А я этого не сделала. Я даже ей не позвонила. Я не нашла для нее времени. Конечно, мой рассказ ее растрогал. Еще бы, ведь она умирала от рака. И так схватилась тогда за мою ладонь, будто от этого зависела ее жизнь.

Видно, я всхлипнула или что-то такое, потому что вдруг оказалось, что Гэбриел стоит передо мной на коленях, а человек в трубке говорит:

– О боже. Простите. Наверно, мне следовало выразиться деликатнее. Но я еще не привык… все это так странно…

– Нет-нет. – Я стараюсь взять себя в руки. – Это вы меня простите, что побеспокоила вас в такую минуту… Мои самые глубокие соболезнования вам и всем близким. – Я тороплюсь закончить разговор.

Обрываю звонок.

Обрываюсь.

Я понимаю, что не виновата в смерти Энджелы, но рыдаю так, словно я ее убила. Если бы я ей позвонила, если бы пришла в гости или согласилась поучаствовать в какой-нибудь ее затее, все это ничуть не продлило бы ей жизнь. И все-таки плачу я так, словно могла ей помочь. Выплакиваю все нелепые и бессмысленные предположения, которыми полнится моя голова.

Поскольку на щедрости Энджелы во многом держался наш магазин, Киара чувствует себя обязанной присутствовать на похоронах. А у меня, к недовольству Гэбриела, на то гораздо больше причин. Мы чаще помним не как встретились, а как расстались. При встрече с Энджелой я проявила себя не лучшим образом и хочу попрощаться с ней как полагается.

Для обряда выбрали живописную церковь Успения в Далки – на главной улице, напротив замка. Мы с Киарой пробираемся через толпу у входа и садимся в заднем ряду. Вносят гроб, за ним идут самые близкие. Церковь заполняется. Во главе процессии – муж Энджелы, пожилой мужчина, с которым я говорила по телефону. За ним – плачущие родственники и друзья. Меня утешает, что он не одинок. Люди опечалены, они тоскуют об Энджеле – значит, в ее жизни была любовь.

Начинается служба. Очевидно, что священник покойную близко не знал, но старается изо всех сил. Собрал основные факты ее биографии, словно сорока – блестящие вещички, и излагает их с чувством. Когда дело доходит до прощальных речей, к кафедре подходит незнакомая мне женщина. В церковь вкатывают экран, за которым тянутся провода.

– Здравствуйте! Меня зовут Джой. Я собиралась сказать несколько слов о моей подруге Энджеле, но она мне запретила. Последнее слово она оставила за собой. Впрочем, как всегда.

По церкви прокатывается смешок.

– Ты готов, Лоуренс? – спрашивает Джой.

Ответа Лоуренса я не слышу, но экран, так или иначе, начинает светиться, и на нем появляется лицо Энджелы. Она измождена – видно, что снимали незадолго до конца, – но широко улыбается.

– Здравствуйте все, это я!

Люди в церкви ахают, многие плачут.

– От души надеюсь, что вам без меня очень и очень плохо, что ваша жизнь сделалась невыносимо пресной. Очень жаль, что пришлось уйти, но что поделать. Надо быть ко всему готовым. Здравствуйте, мои дорогие! Мой Лоуренс, мои мальчики, Малахия и Лиам. Здравствуйте, мои маленькие, надеюсь, бабушка не очень вас напугала. Мне бы хотелось, чтобы вам было полегче. Что ж, пойдемте. Сейчас мы в комнате, где я храню свои парики.

Камера в ее руках, развернувшись, проходится по полкам, уставленным множеством манекенов. На их головах сидят парики – разнообразных фасонов, расцветок и стилей.

– Вы знаете, что это был антураж моей жизни в последнее время. Спасибо, Малахия, что недавно привез мне вот эту красоту с музыкального фестиваля. – Крупным планом показав «ирокез», она подхватывает его и натягивает на голову.

Все смеются сквозь слезы. Взлетают к глазам носовые платки, бумажные салфетки торопливо изымаются из упаковок и передаются по проходу.

– Итак, милые мои мальчики, – продолжает Энджела, – дороже вас у меня нет никого на свете, и я пока не готова проститься с вами навеки. Под этими париками к головам манекенов я приклеила по конверту. Каждый месяц вы будете снимать один парик, надевать его, открывать конверт, читать послание и вспоминать обо мне. Я всегда с вами. Я люблю вас всех и благодарю за самую счастливую, самую прекрасную жизнь, какую только может пожелать себе женщина, жена, мать и бабушка. Спасибо за все.

И после крошечной паузы:

– P. S.! – Она посылает нам воздушный поцелуй. – Я люблю вас.

Вцепившись в мою руку, Киара медленно поворачивается ко мне.

– О боже, – шепчет она.

Экран гаснет, и все, абсолютно все плачут. Не представляю, что сейчас чувствует ее семья. Я не могу поднять глаз на Киару. Мне плохо. Голова кружится. Дышать нечем. И хотя всем тут не до меня, я чувствую себя в центре внимания, как будто каждому из присутствующих всё известно и о нас с Джерри, и о том, что он для меня сделал. Будет очень невежливо выйти? Дверь совсем рядом. Мне нужно на воздух, к свету, прочь от этой удушающей сцены. Я встаю и, придерживаясь за спинку скамьи, иду к двери.

– Холли! – шипит вслед сестра.

На улице я жадно хватаю ртом воздух, но этого мало. Мне нужно уйти подальше, убраться отсюда.

– Холли! – спешит за мной Киара. – С тобой все хорошо?

Я останавливаюсь и смотрю на нее.

– Нет. Не все. Не хорошо. Определенно нет.

– Черт, это я виновата. Прости меня, Холли! Я просила тебя сделать этот подкаст, а ты не хотела, и я почти тебя заставила. Прости, это моя вина… Теперь понятно, почему ты ее избегала. Еще бы… Мне так жаль…

Каким-то образом ее слова приводят меня в чувство. Нет, я не виновата, что это так на меня подействовало. Это просто случилось со мной, и все. Я не виновата. Так нечестно. Киара – само участие. Она обнимает меня, я кладу голову ей на плечо и чувствую себя слабой, печальной, уязвимой. Нет, так мне не нравится. Прекрати. Я вскидываю голову.