Четвертая Скрепа (СИ) - Семеринов Иван - Страница 11

— Захар Юрьевич, здравствуйте! — Говорухин разыгрывал не сколько энтузиазного работника ресторанов фастфуда, сколько видеоблогера. Еще немного и начал бы фальшивить сильнее, чем актёр деревенского ТЮЗа, — меня зовут Григорий, я представляю сеть пиццерий «РазиЕшь». Мы в Городе открылись только недавно (Говорухин добавил легкой манерности), поэтому мы, в качестве продвижения, проводили конкурс на доставку бесплатных пицц победителям. Так вышло, что вы оказались одним из них, Захар. Вы рады?!

— Бесплатная говорите? — голос ничуточки не оживился.

— Да, бесплатная. Можете продиктовать ваш адрес, чтобы наш курьер к вам подъехал? — журналист прямо излучал приторность, эквивалентную воздействию урана.

— А какая пицца? — собеседник не пытался побороть скуку

— А какую вы хотите, Захар Юрьевич? — Говорухин обдал экспрессию. Еще чуть-чуть и он бы заговорил, будто бы домохозяйка, на досуге душащая котят и режущая внутреннюю сторону бедра.

— У вас нет в меню блюда… — он зевнул, — «Филофалло»

— Это переводиться примерно, как «отсосите»? — спросил Говорухин,

— Угу, я тоже решил поиграть в каламбуры.

Воцарилось молчание:

— Что ж вы пиццы не хотите, Захар Юрьевич? — весело произнес Говорухин, затем как бы невзначай добавил, — угостили бы свою подругу Веру, своих лакеев, быть может, и отцу бы достался кусочек под конец тяжелого рабочего дня.

Собеседник на том конце трубки поник, скучающий его голос огрубел: «Ну приезжай… если холодную привезешь — убью».

Говорухин ехал по Копейкино-Матфеевому шоссе, находясь за рулем автомобиля службы доставки. Машина была упрямой, с трудом заходила в повороты, поэтому он старался вести ее медленно по размытой дождем дороге. За последние сутки осадки только усилились — канавы и стоки переполнились. Журналист поднял стекло и включил вентилятор — снаружи несло дерьмом и нечистотами. Алексей нервничал, и его это слегка ввело ступор. Как так, он же думал, что давно разучился. Тарабаня пальцами по приборной доске, он включил радио. Заиграл джингл «Гласа Народа», станции, на которой обычно выступали люди либерального круга общества. В эфире на сей раз почему-то присутствовал батюшка Илиодор. Он нес что-то про второе пришествие, что-то про грешников, из-за которых случилась аномалия, звал случайных людей на молитву — непосредственно ею и исключительно ею можно было отстоять Город от зловещих сил. Затем он стал красочно описывать вкус плоти и крови Христовой, потом почему-то пожаловался на нравы современной молодежи, назвав их нехристями, вспомнил о подростках из Ладьиалы, покончивших с собой, — батюшка по-деловому начал сокрушаться об их отпевании, проведенном каким-то священником, — обвинил во всех бедах разрыв человека с церковью и природой, убивался, дескать никто не внял его предупреждениям. Опосля Илиодор попросил ведущую вместе с ним прочитать молитву. Та согласилась. Из динамика стал доносится хриплый бас, зачитывавший «Отче Наш». За ним следовал повторявший молитву женский голос с тем бархатом, с коим на ухо шепчутся пошлости. На строчке «Да приидет царствие твое» Говорухин переключил станцию.

— А теперь классическая песня «золотой эпохи Нашей рок-музыки». Группа ДДТ — Это всё — энергично протарабанила ведущая.

«Побледневшие листья дождя

Зарастают прозрачной водой.

У воды нет ни смерти, ни дна…

Я прощаюсь с тобой».

Тоскливый баритон Шевчука под минорные аккорды акустической гитары показался идеальным аккомпанементом поездки, заглушавший ритмичный скрип дворников. Говорухин оглядывал происходящее вокруг и выдавливал кривую улыбку. Обитатели Копейкино-Матфеево в панике собирали вещи, чтобы переждать потоп в других, более теплых местах, — там, где им еще не плевали в спину, где им не надо было укрываться от повальной бедности, где их еще не знали. Чемоданы были вымокшие, брошенные на дорогу, вместе с клетками, забитыми животными — декоративными собачками, сфинксами. На обочине даже стоял вольер с крокодилом, уныло смотревшим вдаль, а над ним мягкие игрушки. Для окончательной сюрреалистичности происходящего не хватало только аккордеона и старухи Шапокляк, танцующей древний языческий танец по вызову дождя.

Хоть это и было бедствие, но почему-то у обитателей Копейкино-Матфеево были скорбные мины. Будто бы ливень был эхом похорон, но вот чьих? И были ли они вообще? Даже прайват джеты, даже Камеди Клаб, даже третий куплет Шевчука (!) не смогли бы их утешить. Всё расклеивалось бумажным домиком, на который нечаянно упал стакан воды.

«Мне свою дорогу нести,

До свидания, друг, и прощай», — Говорухин подумал о том, что ему уже больше не с кем прощаться.

Дворец Долгорукова показался издали. Это было внушительное двухэтажное здание где-то в сердце земельного участка в один гектар. Как узнал потом Говорухин, на данной территории когда-то проходило одно из самых кровопролитных сражений Отечественной Войны, после которого Армия Наполеона пустилась в бегство. Теперь же там располагался сам дворец, выполненный в модернистском стиле, общежитие для постоянных сотрудников, охранный пост, гостевой домик, напоминавший старинную избу, банный комплекс, включавший в себя спортзал, парилку и бассейн, отдельный генератор, гараж и фудкорт, где разместились закусочные известных брендов общепита. Всё это пряталось за высоким забором. С разгулом преступности и вольнодумства Долгоруков старший раздумывал над тем, чтобы электризовать ограду, но не знал, где взять еще больше денег.

Говорухин подъехал к воротам с острыми шпилями, во времена того же Наполеона на таких штуках оказывались привилегированные члены общества. Стало даже жутко. Он вспомнил задержанного одного из городских УВД, выпавшего из окна на подобные шипы, и опустил стекло. К нему подошел охранник, собранный, накаченный, в вымокшем под голубым дождевиком костюме. Речь его была отрывистая, командирская, будто бы каждое слово, исходившее из его рта, было трёхэтажными ругательствами. Говорухин припомнил совет, данный Дельфином еще лет двадцать назад, — слать таких людей по направлению половых органов.

— Цель приезда?

— Пиццу привез Захару Юрьевичу.

— А удостоверение где? Чего-то ты не похож на доставщика, — охранник постучал дубинкой по корпусу машины.

— А ты похож на клоуна, но я же молчу, — страж порядка вскипел и схватил Говорухина за шиворот, вытаскивая того из окна.

— Чё ты сказал?!

— Боссу своему позвони, он меня ждёт, — Говорухин буравил его взглядом, но на выражение на его лице не изменилось — томное, тоскливое.

Охранник отпустил его, прошел на КПП, и вышел через пару минут вместе с открывающимися воротами.

Говорухин проехал вперед по гладкой дороге, несравнимой с той, по которой он добирался сюда, окруженной зелеными насаждениями и зеленым газоном. Правда, потоп всё расставил по местам, и если он когда-то кончится, то все эти ландшафтные решения придется перекраивать. Перед ним предстал величественный дворец, по-другому эту постройку нельзя было назвать. Даже по меркам Рокфеллеров, Хилтонов, масонов и всего сионистского заговора это было роскошно, ровно как и безвкусно. Человек, который заказывал дизайн-документ у архитектора, а потом его согласовал, должно быть вырос в бедности — отсюда и комплексы, и показная роскошь, и бытовое тщеславие. Припарковавшись у дома, Говорухин вышел из автомобиля и постучал в дверь. С минуту он простоял под дождем прежде чем навалиться на неё и отворить. Экий признак старины.

В прихожей никого не было. Говорухин решил осмотреться, пока отмокал, оставляя слякоть на дорогом мраморе. Содержание соответствовало форме — судя по атрибутам, хозяева дома мнили себя наследниками дворянских традиций. Показалось, что он по ошибке зашел в дешевую фотостудию. Перед ним висело два огромных портрета — Долгоруков старший и его жена. Изображение мэра по манере исполнения напоминало знаменитый багратионовский, тем более что градоначальник был изображен в генеральском, отчасти пижонском кителе в халеной палитре цветов. Портрет жены же был выполнен в более современном стиле — нарочитое отсутствие отсылок к истории, просто блондинка в черном вечернем приталенном платье с фигурой подростка. Как казалось Говорухину, на фотографиях в Интернете она выглядела, за неимением более вежливого слова, пышнее. Под картинами дотлевало содержимое камина.