Четвертая Скрепа (СИ) - Семеринов Иван - Страница 17

Из крана вдруг закапала вода, за окном шумела скорая. Спустя какое-то время ритмичный стук клавиш закончился, и вот статья была готова. Вернее почти. Осталось только её вычитать, но у Говорухина совершенно замылился взгляд и начинался жар. Надо было умыться. Поднявшись с табуретки, он пошел в ванную, но услышал старческий хрип, более походивший на свинячий визг, как животное закалывают на скотобойне. Он вздохнул, у него сжались кулаки, и вена так и била в ритме пульса ему в голову. Дверь была приоткрытой, и из нее исходило голубое сияние, которое бывает только тогда, когда экран покрывается статикой из-за ненастроенной антенны. Говорухин её медленно отворил. Внезапно телевизор включился на очередной ура-патриотической программе, и вместе с тем раздался стариковский рык.

— Вы все суки сраные, — старику тяжело давались слова, и между ними постоянно были паузы, а сам он рычал, стиснув зубы, — вашему либеральному брату надо как дать офицерского пинка, да чтоб они полетели вниз по гребаной улице блядь! Ты…ТЫ, — его голос звучал одержимей, и вместе с тем еще злее, под стать тону программы, где ведущий угрожал бунтовщикам вводом войск, повышая свой голос. Старик выглядел высохшим и бледным, а глаза его будто бы тонули в скулах и орбитах.

— Ты не был офицером, — Говорухин проговорил это устало и наскоро, пытаясь отмахнуться от назойливой мухи, плечом прижавшись к стене — ты был всего лишь заводским начальником, который громче всех кричал лозунги.

— Гнида ты, мразь, шваль и подонок! ТЫ ЗАБРАЛ У МЕНЯ СЕМЬЮ, СУЧИЙ ВЫРОДОК! Эх, был бы я сильнее, я бы тебе так треснул, паскуда! В тебе нет ни капли моей крови!

— Отлично, значит, у меня не будет Паркинсона. Удачи, старик.

— Да как ты! Вот когда я колотил твою мать ЧТОБ ОНА ЗНАЛА и ТВОЮ БАБКУ! ЗДЕСЬ! В ЭТОМ ДОМЕ БЫЛ ПОРЯДОК! БУНТАРИ! РАСКОЛЬНИКИ! НЕХРИСТИ! ТЫ СГОРИШЬ В АДУ ВМЕСТЕ С ЭТИМИ БЛЯДЯМИ!

Что-то внутри Говорухина щелкнуло. Какой-то переключатель, подсознательно его готовивший к этому. Он знал, что так и произойдет, когда много лет спустя вернулся сюда, и только уверился в этом, когда сбегал от Долгорукова. Вот перед ним была сплошная прямая линия и ему нужно было поставить точку. Точку в ответе на гложавший его вопрос: «Откуда?». Может, это было кодовое слово из ящика? Сигнал вай-фай? В тот момент, он был готов рассмотреть любую теорию заговора. Кажется, что и дед всё понял. Его высохшие глаза говорили об этом куда яснее слов. Наконец-то он отмучается, хотя за всё, что делается, рано или поздно приходиться расплачиваться. Всё произошло урывками. Вот он берет эту сальную подушку, вот он зажимает её локтем и валится на неё всем телом, чувствуя под собой мышечные спазмы, агонию и попытки сопротивления неминуемому концу. Вот по телевизору начинают показывать военный парад, оркестр торжественно играл гимн, и за этим гимном он совершенно не слышал глухих стонов и всхлипывания. Вот Говорухин видит, что его рана снова закровила. И подушка под ним перестала болтыхаться. И вот он, уже склонившись над бочком, блевал в каком-то необъяснимом шоке, сотрясавшим всё его тело, а потом свернулся калачиком на холодном кафеле, всё еще дрожа от пережитого.

Он проблевался еще раз, удивился, что в унитазе не оказались его органы. Затем он облился холодной водой, намочив все свои повязки, а потом обессиленный рухнул калачиком на кафельный пол. Его трясло, дико хотелось закурить. Еще одна точка невозврата пройдена, как обычно говорят. Он не мог в это поверить, и как будто бы со стороны еще раз оглядывал произошедшие события, не в силах вмешаться и остановиться. Так оно когда-нибудь и кончится, или должно кончится. Всё к этому идет…да какое идет — катится вагонеткой, сошедшей с рельс. Ужасная тряска потихоньку сходила на нет, хотелось просто завалиться спать — забыть про треклятый Город, про семью, про неё, про Долгоруковых, про осточертевшую работу, переламывавшую изнутри, да про весь гребаный мир, где человек то и дело остается на откуп своим страхам, страданиям и горестям в грызне с другими. Оставалось незаконченное дело. Горожанам нужен был антагонист, ну что ж. Они его получат, а потом могут катиться к чертовой матери, ведь всё, что уже можно было протратить, уже было протрачено. Пускай копошатся в своем дерьме сами… Хах, смотрите что за человек вдруг подумал о принципе морального превосходства над остальными, хотя был точно также повязан в этом преступлении, как и мы всё. По крайней мере, Говорухин себя убеждал, что у него хватит смелости для честного суда над самим собой.

Еле поднявшись, опираясь на стенку, он неожиданно для самого себя рассмеялся — в зеркале была тысяча его отражений, и он не мог определить, в каком из них он сам. Медленно он выполз из ванной и дополз до кухни. Там он собрал остатки своих пожитков — ноутбук с составленным текстом — в сумку. Ему почудилось, будто бы он террорист, готовящийся оставить сумку в метро. Только его бомба была информационной — верной для использования.

Уже волоча ноги к выходу, ухмыляясь, он услышал позади себя скрип половиц. Лёша замер на месте, его ноги налились свинцом, а сердце прихватило. Глаз его задергался в нервном треморе. Лицо его напоминало посмертную маску, коя застывает на человеке, когда он умирает напуганным. Он медленно развернулся и увидел деда. Высохшего, старого, потрепанного, стоящего на ногах. Свечение его голубых глаз напоминало о белых ходоках, и на его зрачке мирно трепыхалась муха. Грудная клетка не сжималась и не разжималась. Тело стало еще бледнее. Он крутил шею вокруг своей оси с мерзким треском трущихся друг об друга костей, а затем с хрипом издал:

— Сначала мы доберемся до них, и только потом уже до тебя. Передавай матери привет.

Он улыбнулся, и у него захрустела челюсть… Говорухин попятился назад к выходу и дед, будто бы автоматон или деревянная кукла, украдкой последовал за ним. Нащупав рукоять, Говорухин схватился за нее и в следующее мгновение выпал из квартиры. Он забыл о боли, о ранах, о том, что носилось в его голове, и бежал по лестничным пролетам, будто бы бесконечной лестницы. Под конец, кажется, девятого пролета, а ему показалось, что их было девять, у него начала сдавать дыхалка. Задыхаясь, он вывалился из подъезда и упал прямо в лужу. Не теряя ни секунды, он вскочил и бросился вспять, не оглядываясь на то, что он за собой оставил.

Ближе к ночи, офис ЖИЛАЙВ уже опустел. Обрушившаяся буря поутихла. Казалось, что это просто погода решила дать перерыв Городу, дабы тот зализал свои раны и вышел следующим днем на генеральное сражение. В помещение было темно, когда вошел Подрулин. И лишь экран гаснущего монитора мерцал жидкими кристаллами. Арсений Палыч остановился, ему стало немного не по себе. Кто мог тут оказаться в такой час? Он же разогнал этих прожигающих бюджетные деньги дармоедов и бездарей по домам. Подрулин стал щупать стену в поисках тумблера и нажал на что-то на него похожее. Пара секунд понадобилась лампам, чтобы разогреться и ударить как следует:

— А, свет, — раздалось из кубикла.

— Леша, твою мать, что ты здесь делаешь? Сукин ты сын, ты знаешь сколько ты тут отсутствовал??! Я кого только за тобой не посылал. Ни дома, ни в заднице у литнегра, ни в сраном космосе тебя, тебя, сучье вымя, не оказалось. Где ты шлялся, твою мать!? — последовало за этим. Подрулин включил начальника и решительным шагом заковылял до источника беспокойства за поворотом.

— Ох, мать твою за ногу, — единственное, что он проронил, когда из-за тонкой картонной стенки увидел Говорухина. Тот напоминал бездомного, огромные мешки под глазами венозного цвета, нос, заклеенный лейкопластырем, руки в повязках (та что покрывала кисть была мокрой от крови), сальные смольные волосы, грязное пальто вместе с сумкой, сваленные на пол, — Что с тобой случилось?

Говорухин устало улыбнулся и ответил:

— Работа, — он быстро отвел взгляд, казавшийся усталым и потерянным, — приятель-полицейский подкинул дело. Оно вам не понравится.