Четвертая Скрепа (СИ) - Семеринов Иван - Страница 5

С работы Говорухин отпрашивался, когда шагал по разбитой тротуарной дорожке гнетущего квартала панельных домов. Дорожкой трудно назвать ту массу из грязи, отхарканной слюны и слякоти. Он старался скакать по выпиравшим из бугоркам этой трясины бугоркам, попутно разглядывая те места, в которых прошло его детство.

Вот тут, у подъезда этого серого дома он впервые попробовал с одноклассником пиво. Ему было четырнадцать, и тогда всё было окутано ореолом запретности. Сердце стучало, подпирая табу. Он тогда не понял прелести этого дешевого хмельного напитка со вкусом перебродившего компота, и, сделав пару глотков, оставил бутылку на откуп своему другу. Тот вроде недавно погиб, повесился в алкогольном угаре, и может быть Говорухин бы и горевал по нему, если бы их пути не разошлись по окончанию школы.

Сейчас у того же подъезда тоже сидела парочка каких-то школьников, пуповиной привязанной к панельке, и посасывала бутылки «Беринга». На блоке, как потом понял Говорухин, выживал не самый сильный, самый сильный попадал в тюрьму, а самый умный — тот, кто сидит дома и мечтает вырваться отсюда.

Где-то неподалёку во дворике, окруженном серыми бетонными стенами старой застройки, гуляли матери со своими детьми. В руках у каждой из них было по сигарете, дым от которых обволакивал коляску. Там же занимались на турничках какие-то ребята в спортивках, из тех, что берут дань мобилками. Говорухин не хотел искать проблем, потому разминулся с ними, направляясь в свою колыбель.

Тягостное, шершавое, свинцовое, покрытое цементными шрамами девятиэтажное здание, скрывавшееся за подобными ему зданиям, затухшим очагом открылось ему. Он подошел к деревянной двери, выкрашенной будто еще в предыдущем столетии, с установленным домофоном, набрал номер нужной квартиры и позвонил. Из динамика раздался женский голос, спросивший кто это. Говорухин с несвойственной ему мягкостью ответил: «Это Лёша». Женский голос посоветовал ему подниматься на лифте, мало ли что может случиться на лестничной клетке — обиталище местных наркоманов. Заслышался противный писк, и дверь растворилась.

Внутри подъезд выглядел, как обычная парадная. Облупившиеся от сырости краска с штукатуркой, сломанные почтовые ящики, подпаленные потолки, с которых свисали на харчках сожженные спички. «Всё как всегда, наш девиз — где живем, там и срем» — подумал Говорухин, нажимая на расплавившуюся кнопку вызова лифта. С крутым скрежетом лифт, застревая в шахте спустился вниз. Говорухин зашел в кабину, напоминавшую гроб, сделанный из старого шкафа, и скрипящие створки с нарисованным на них габаритным половым органом закрылись.

«Вот она ирония судьбы, вроде как собираешься идти на войну с мэром, а убить тебя может техника из прошлого государства. Как подавиться костью от персика перед Ватерлоо». - подумал Алексей, пока лифт тащил его вверх на седьмой этаж.

Створки снова открылись. Прошло шесть лет, а лестничная клетка не поменялась. Как и была побитая выцветшая керамика, так и осталась. Лишь металлическая дверь, к которой он направлялся теперь, заменяла старую, болезненно желтую.

Говорухин нажал на звонок. Тот хило всхлипнул. За стенами послышались какие-то шаги, и потом с металлическим скрежетом в проеме появился мальчик — на вид ему был не больше десяти, но он уже был серьезным и хмурым, будто бы узнал, что жизнь не имеет смысла:

— Это кто? — спросил он тихо, но в то же время сурово.

— Боря, ты меня плохо помнишь… — Говорухин осекся, мальчик своим видом напоминал ему хищного зверька, вроде куницы, — я давно у вас с мамой не был, — он вздохнул, — в общем, я твой дядя Лёша.

— А, — отреагировал ребенок, будто бы услышав пустой звон.

В полутемном заваленном обувью узком коридоре, обклеенном обоями, когда-то не знавшими, что такое разводы от потопа, появилась мать. Говорухин увидел свою сестру и отвел взгляд, проронив что-то вроде: «Да у вас тут ремонт был». Боря, насупившись ответил, что не было, так как на него денег нет.

Сестра жестким тоном отрезала: «Пошли на кухню», потом добавила: «И обувь в прихожей сними». Говорухин неуклюже выдавил из себя улыбку и послушался.

С тех пор, как их дед, получил эту квартиру, когда он работал на заводе и устроил что-то вроде обмена с умирающей матерью, это двухкомнатная жилплощадь стала для Говорухиных своего рода гнездом, в котором вились члены его семьи. А сейчас… почти никого не осталось. Отец эмигрировал за границу в девяностых вместе с любовницей и вспоминал своих отпрысков только на странице фэйсбука. Хвалился, что его сын работает колумнистом в самом «ЖИЛАЙФ», что журфак — это настоящая школа жизни, которую тот прошел с отличием.

А мама… в какой-то момент просто сломалась. Не смогла вынести свалившейся на неё нагрузки. Рак съел её быстро, как раз тогда, когда Говорухину исполнилось восемнадцать. Через несколько дней после похорон он съехал отсюда — кое-какое время голодным скитался по Городу, пока ему не удалось выбить себе комнату в общаге, и больше не возвращался. На звонки родных отвечал неохотно. Никому не сказав, поменял номер, вместе с ним почту. Так он и развел свою дорогу в Городе с дорогой своей сестры. Лишь единожды он вернулся, когда на сороковой день посетил могилу той, что принесла его в этот свет. Глядя на сосновый крест, воткнутый в землю, он думал о том, что надо бы заменить его мрамором. Она этого заслужила.

Говорухин последовал за своей сестрой на кухню, как следовал всегда. Она была старше него лет на пять, и в детстве она постоянно за него заступалась, когда его угораздивало попадать в дворовые разборки. Порой она приходила и на родительские собрания, когда мама задерживалась на работе, порой и в частном порядке, чтобы отодрать за уши хулигана, пристававшего к маленькому Лёше. Говорухина захлестнули воспоминания о прошлой жизни, на его лице появилась дружеская ухмылка, а в зрачках горечь. Сестра закрыла за ним дверь, пока он присаживался на шатающуюся табуретку. Месту явно не хватало мужской руки, но Говорухин быстро отогнал от себя эти мысли. Он оглянул кухню, выглядевшую будто бы фотозаготовки из старого журнала «Домострой», но состарившуюся. Отвалившаяся кайма от шкафчиков из ДСП, ржавый холодильник, от шума которого вполне могло заложить уши, потрепанная плита с разводами от жира, растения на шпакленном подоконнике, почему-то только кактусы, и столик, на скатерти которого присутствовали кофейные пятна. Говорухин уставился на свою сестру. За эти годы она постарела, мешки под глазами куда заметней, чем были до этого, на лице гримаса усталости, и волосы, сложенные в пучок соломы. Он попытался выдавить из себя улыбку, но у него не вышло. Сестра с укором посмотрела на него и он отвернулся. В голову ничего не пришло, кроме вопроса «Как дела, Света?», прозвучавшего очень неуверенно, будто бы из уст нашкедившего парня, пытающегося не получить по полной от предков. Повисла тишина, нарушаемая шумом рефрижератора. Говорухин повернул свою голову обратно. Света покраснела, на её лице появились слёзы. Она накинулась на Алексея, который не стал сопротивляться. Пощечина, еще одна, и еще одна, и еще, следом шли хлесткие шлепки, оплеухи, подзатыльники, бившие без разбора по щекам, по шее, по затылку, по ушам, по темени. Света схватила его за волосы и стала таскать его за башку то туда, то обратно. Из её уст раздавались истошные вопли вкупе с истеричным плачем. Оглушенный Говорухин смог разобрать только: «ГНИДА, ТЫ НАС БРОСИЛ! СВОЛОЧЬ НЕБЛАГОДАРНАЯ, ЗАЧЕМ ТЫ…»

Она выбилась из сил, толкнула Алексея плечами в стену и облокотилась на буфет. С буфета она съехала вниз и оказалась на полу, поджав колени к груди, а спину к утвари. Говорухин пытался прийти в себя, попутно доказывая себе, что если бы это не была его сестра, он бы ответил. Света с исподолобья посмотрела на него и спросила:

— Чай будешь?

— Буду, — промямлил Говорухин.

Прошло как минимум пару часов с тех пор, как Алексей и Светлана, разговаривали на кухне. Говорухин рассказал о том, как работал в газете «Передавица», из которой впоследствие ушел в поисках лучшей жизни, как работалось колумнистом в «ЖИЛАЙВе», как у него сложилась личная жизнь (бывшая ли вообще, кто знает? Журналист мечтал о том, чтобы всего того сумасшедшего года никогда не случалось). Света в ответ поделилась историей о тяжелом разводе, о том, что она повторила ошибки матери одна за одной, о том, что нашла работу — низкооплачиваемую, но позволявшую проводить больше времени с сыном. Тот был достаточно хилым и очень странным ребенком. Много читал, причем не Носова, Драгунского или «Гарри Поттера», а Шпенглера, Фромма и Шопенгауэра. Принимать в школу его отказались. Учителя посчитали его слишком «жутким». Она возмущалась, пыталась пробить место в учебном заведении по инстанциям, давила на то, что если он не социализируется, то общество потеряет будущее. В инстанциях кормили завтраками, а позже прямо сказали — будь попроще. Говорухин участвующе кивал головой и изумлялся не только произволу, но и способностям ребенка. Света говорила, что вкладывает свою жизнь в него — на крохи от пособия покупает ему соки, да балует сладостями, хотя сама давно уже забыла их вкус. Она беспокоилась о том, что сын с трудом идет на телесный контакт — она его обнимает, целует в лобик, но он редко проявляет что-то в ответ.