Остров кошмаров. Паруса и пушки - Бушков Александр Александрович - Страница 3

Выяснилось еще, что Томас, вступив в сговор с управителем монетного двора, принялся воровать оттуда деньги. Именно воровать, без всякой изобретательности и фантазии: являлся на монетный двор, набивал немаленький мешочек свежеотчеканенными денежками и уносил под плащом. Какая-то система контроля и обыска на выходе в подобных серьезных учреждениях существовала уже тогда, но кто осмелился бы шмонать столь важную персону, дядю короля?

И в завершение всего – этакая вишенка на торте – Томаса Сеймура обвинили в том, что он составил заговор против брата, намереваясь убить его и занять его место при короле.

Вот это – самое темное место в истории гибели Сеймура. В отличие от других обвинений конкретных доказательств по «делу о заговоре» нет. Возможно, были такие материалы, но до нас они не дошли. Но это, в конце концов, совершенно не важно, планировал Томас такой заговор или все сочинили люди Сомерсета. В любом случае он был обречен – его брачные планы касаемо принцессы Елизаветы, о которых уже судачили на каждом углу, представляли для Сомерсета нешуточную опасность и серьезнейшую угрозу. Слишком уж высоко взлетел бы нелюбимый братишка. Окажись на престоле Елизавета, Сомерсет мгновенно становился бы никем и ничем. Жизнь и земли он, очень может быть и сохранил бы, но влияния при дворе имел бы не больше, чем третий помощник младшего швейцара. А для определенной категории людей (к которым принадлежал и Сомерсет) власть слаще любых титулов и поместий…

Так был ли заговор? Теоретически можно допустить, что был, Честолюбивый Томас Сеймур, безусловный карьерист, вполне мог рассуждать следующим образом: почему братец Сомерсет прыгнул аж в герцоги, а мне, как кость собаке, кинули всего-навсего барона, самый низший дворянский титул? Почему я, точно такой же родной дядя короля, как и братец Сомерсет, не имею ни малейшего влияния ни на короля, ни на государственные дела? Деньги с монетного двора (и процент от пиратов) как раз и могли предназначаться для вербовки приверженцев – приличный, серьезный заговор требует больших денег, на медные гроши ничего путного не организуешь.

В общем, Томаса Сеймура судил Тайный Совет – высший административный орган управления страной, созданный после самороспуска совета опекунского. Сомерсет там играл примерно такую же роль, как Карабас-Барабас в своем кукольном театре. Так что Совет быстренько приговорил Томаса к смерти. По должности Сомерсет мог приговор отменить, но делать этого не стал. Юный король тоже пальцем о палец не ударил в защиту родного дяди – и Томасу отрубили умную голову в Тауэре. Говорили, Елизавета плакала, а те самые ветреные придворные дамы хором сокрушались, что двор лишился одного из самых галантных кавалеров – но политических боссов во все времена подобная лирика не интересовала…

С какого-то времени герцог Сомерсет откровенно пошел вразнос, не видя рядом серьезных соперников и не сомневаясь в своем влиянии на племянника-короля (как впоследствии оказалось, и то и другое было крупной ошибкой регента). Мало показалось двух высших в государстве постов, лорда-протектора и регента королевства (это тоже был официальный пост, и престижнейший). Он добился у короля патента (наверняка им самим и написанного), по которому получал право увольнять любого члена Тайного Совета, хоть всех сразу – и назначать новых. Да вдобавок получил право собирать Совет только тогда, когда сам посчитает нужным.

Члены Тайного Совета не оставили мемуаров о своем отношении к подобным политическим новшествам, но не приходится сомневаться, что они, каждый по отдельности и все вместе, Сомерсета тихо возненавидели. Мало приятного заседать в высшем органе королевской администрации и решать важнейшие государственные дела, зная, что Сомерсет, встав не с той ноги, может тебя вышвырнуть за дверь, как нашкодившего котенка, – и вообще созывает Совет, когда его левая пятка пожелает. Одним махом Сомерсет заработал немало потаенных врагов, что самое для него опасное, принадлежавших к высшей знати – о чем, полное впечатление, нисколечко не задумывался.

Он был занят совершенно другим – придумывал для себя новые почести, должным образом показывавшие его особое положение. И придумал-таки: теперь, куда бы он ни шел, два герольда торжественно несли пред ним две здоровенные золотые булавы – очевидно, символизировавшие два его высоких поста (товарищ Брежнев, думается, оценил бы это должным образом).

Куда конь с копытом, туда и рак с клешней… Глядя на начальство, принялись чудить и подчиненные. Томас Райстли, граф Саутгемптон, лорд-канцлер королевства, по должности являлся хранителем Большой Королевской Печати, которой, опять-таки по должности, обязан был заверять важнейшие официальные документы особой категории. Однако к своим обязанностям он подходил творчески. Те документы, которые он считал полезными и правильными (либо сам участвовал в их разработке), он припечатывал моментально, едва получив. Те, что он не одобрял, считал неправильными (или его не соизволили позвать, когда их составляли), граф, не мудрствуя, попросту забрасывал подальше в пыльные уголки, не подумав приложить к ним печать. Очаровательно, не правда ли?

Так он развлекался довольно долго, пока не лопнуло терпение у Сомерсета и Тайного Совета. Графа уволили, отобрав печать, конфисковали все движимое и недвижимое, как водится, законопатили в Тауэр и отдали под суд. Правда, обвинили всего-навсего в нарушении определенных правил делопроизводства (подробности приводить не буду, они длинные и скучные). Благородные все же люди – а ведь могли в два счета и государственную измену пришить, что им стоило…

В конце концов граф, можно сказать, отделался легким испугом – его выпустили на свободу и даже вернули большую часть конфискованных поместий (на госслужбу, правда, назад не взяли). Скорее всего, столь снисходительное отношение объясняется тем, что развлечения графа не имели ни малейшего отношения к заговорам или политическим интригам – а это, безусловно, в глазах многих было смягчающим обстоятельством…

Пришла пора коснуться самого главного вопроса: а каким правителем оказался герцог Сомерсет?

Бездарнейшим и никчемным. Как выразились Стругацкие об одном из своих героев, «что бы он ни задумал, все проваливалось». Примерно так обстояло и с Сомерсетом – абсолютно все его задумки либо с треском проваливались, либо прибавляли ему врагов, и в немалом количестве…

Совершеннейшим крахом закончилось первое и единственное выступление Сомерсета на международной арене. В те времена Шотландия и Франция уже довольно долго состояли в довольно тесном союзе (Шотландия тогда еще оставалась католической). Французы пользовались в Шотландии большим влиянием и порой даже держали там свои войска.

Получалось, что Англия оказывалась под двойной угрозой – и с севера, и с юга, причем к «просто» вражде примешивалась еще и религиозная рознь – католики англиканскую церковь не признавали и считали еретической.

Чтобы ослабить, а то и вовсе снять угрозу, Сомерсет придумал, в общем, неглупый ход: женить короля Эдуарда на шотландской королеве Марии Стюарт. Марии, правда, было всего пять дет, но в те времена считалось вполне законным, когда коронованные особы или знатные вельможи официальным образом обручали, а то и венчали детей в самом нежном возрасте. Подобный брак, несомненно, ослабил бы французское влияние в Шотландии.

Идея была толковая, вот только претворять ее в жизнь Сомерсет взялся довольно оригинальным способом. Который, правда, не он придумал – почти пятьсот лет назад подобный метод пустил в ход киевский князь Владимир Креститель, когда византийский император отказался выдать за него дочь. Осадив и взяв в Крыму византийский город Корсунь, Владимир отправил императору вполне вежливое, без единого матерного слова, послание, представлявшее, впрочем, чистейшей воды ультиматум: либо вы, ваше византийское величество, отдаете за меня дочку, либо – Корсунь наша. Корсунь была большим и богатым городом, лишаться которого по-любому жалко, и император (наверняка изрядно выматерившись) дочь за Владимира все же выдал.