Господин моих ночей (Дилогия) (СИ) - Ардова Алиса - Страница 17

— Эли, — радостно обернулась мама, но стоило ей всмотреться в мое лицо, как улыбка тут же сползла с губ, а лоб пересекла тонкая тревожная морщинка. — Что случилось, родная?

Удар сердца…

Еще один…

От двери до окна — не больше десяти шагов, но мне казалось, пока я шла, минула целая вечность. Но и вечность, какой бы она ни была долгой, все-таки закончилась, а я так и не придумала, с чего начать разговор. Все доводы, объяснения, оправдания выходили нелепыми и жалкими. Поэтому я просто остановилась возле кресла, не отводя взгляда от маминого лица, приподняла рукав и обнажила запястье.

Не знаю, чего я ждала в этот миг. Недоумения… Замешательства… Любопытства… Слов, которые помогут мне собраться с духом и все рассказать… Но только не того, что услышала.

— Нхоран… Личная печать высшего… — ахнула мама, и тут же прикрыла рот ладонью, будто жалела, что не сдержалась, сказала лишнее.

— Нхоран? А я и не знала, что печать имеет имя. Откуда тебе это известно? Ты видела раньше такую же? У кого?

Удивление оказалось так велико, что вытеснило все другие чувства. Я даже на время забыла, что впереди — тяжелое для меня признание, и забросала маму нетерпеливыми вопросами.

Она не ответила. Сидела, всматриваясь в бледный знак на моем запястье так внимательно, что даже, кажется, моргать перестала, и молчала. Потом потянулась к метке дрогнувшими пальцами, словно желала дотронуться, но в последний момент быстро отвела ладонь, даже убрала ее за спину, так и не осмелившись коснуться.

Да что происходит?

— Ма-а-ам?..

Она подняла на меня взгляд, улыбнулась смущенно.

— Прости, солнышко, задумалась.

В зеленых глазах мелькнуло странное, озабоченно-виноватое выражение.

Задумалась? Это теперь так называется?

— Ничего не хочешь объяснить? — Я пододвинула стул поближе к креслу. Села. — Ты уже встречала похожую печать, верно? Где? Когда?

— Нечего особо объяснять, — мама отвернулась к окну. Теперь я не видела ее глаз, слышала только голос, тихий и какой-то уставший. — Ты же помнишь, в имении очень большая библиотека. Ее собирал мой отец, дед, прадед… все мужчины семьи. Она и перешла ко мне, последней в роду, по наследству. Лиммер никогда на нее не претендовал, и с удовольствием оставил весь «бумажный хлам» мне. Его не интересовали книги, лишь титул, имущество и положение, которые он получал в браке со мной.

Легкая горечь мелькнула в ее тоне и тут же пропала. Истинная аристократка, она ни с кем и никогда не позволяла себе обсуждать свое неудачное, как я недавно поняла, замужество. Но я многое замечала и еще о большем догадывалась.

Мама была единственным ребенком одного из самых знатных и влиятельных аристократов Варрии. Она могла выбрать в мужья любого, а предпочла моего отца — не слишком богатого и родовитого провинциального графа, да еще и вдовца к тому же, и принесла жениху в качестве приданого не только состояние, но и наследственный герцогский титул. Наверное, юная Гестина искренне любила красавца графа и настояла на этом союзе, но брак оказался не таким уж благополучным, и точно не подарил ей счастья. После того, как на свет появилась дочь, а не долгожданный второй сын, супруги разъехались.

Мы вдвоем с мамой покинули столицу и обосновались в имении, которое подарили ей родители в честь моего рождения. Отец с Талимом остался в Кайнасе, служил в ведомстве тестя, а после смерти деда получил его титул и пост, сделав головокружительную карьеру. Так мы и жили.

— Я всегда любила читать, — мама не отрывала взгляда от окна, словно пыталась рассмотреть что-то очень важное в кронах ближайших к дому деревьев. — А в отцовской библиотеке много старых, редких сборников, которые больше нигде не найдешь. Вот в одном из них я и отыскала этот… знак, а еще краткие сведения о нем и о высших.

Ее голос слегка дрогнул, и она поспешно закашлялась, поднося к губам белый кружевной платок.

— А почему я книгу никогда не видела? — поинтересовалась с подозрением.

Не то, чтобы я не верила, но… Странно это как-то.

— Лиммер ненавидел все, связанное с магией и магами, он бы ее немедленно уничтожил. Я этого не хотела, поэтому и спрятала рукопись в тайнике, там, в имении.

Да, отец терпеть не мог любые проявления «мерзкого чародейства», всегда фанатично ратовал за чистоту крови и настаивал на принятии закона об обязательной проверке всех новорожденных на наличие темного дара. По крайней мере, отпрысков аристократов. Нас с братом он демонстративно провел через этот ритуал еще в раннем детстве и очень гордился тем, что в жилах его детей течет идеальная кровь, и проклятие Сахтара их не коснулось.

Идеальные дети главного королевского советника. Того, кто стоял ближе всех к трону. Кто имел самое большое влияние на нашего правителя и поддерживал в сердце слабовольного монарха ненависть к «иным».

Ох… Надеюсь, Айтон никогда не узнает, чья я дочь.

— Мам, ты ведь поделишься со мной всем, что прочитала о высших?

— Обязательно. Но сначала выслушаю твою историю, — мама, наконец, повернулась, обняла мои ладони своими, чуть прохладными, мягкими, нежными. — Иди сюда, Эли… Рассказывай.

И я рассказала. Подробно, ничего не утаивая. О приставаниях Сетнера, его требовании немедленно погасить весь долг, об отказе продлить выплаты или брать частями. О том, что на работу без метки не устроиться, и Толла очень рисковала, давая мне даже временные поручения. О том, что самой маме не выздороветь без артефактов, а лекарь, у которого есть право на их использование, так просто не придет. Да и дорого берет за свои услуги. О предложении высшего. О собеседовании и договоре. О том, что скоро к нам явятся люди Айтона.

Мы с Уной всегда щадили маму и многое от нее утаивали. Теперь пришлось открыть все.

Говорила-говорила-говорила и никак не могла остановиться. Больше всего на свете боялась сейчас тишины, осуждающего молчания и того, что за ним последует. И когда я начала повторяться, мама просто притянула меня к себе. Обвила руками, укрыв… спрятав от мира в ласковых, теплых объятиях, погладила по вздрагивающей спине и шепнула в волосы:

— Моя девочка… Моя отважная любимая девочка… Что бы ни случилось, я всегда буду рядом… До последнего вздоха.

И вот тогда я заплакала.

Хорошо, когда рядом есть тот, с кем ты снова можешь почувствовать себя ребенком. Пусть на мгновение. Маленькой девочкой, в жизни которой нет большего огорчения, чем ссора с деревенскими или разбитая коленка.

Прижаться к груди, вдохнуть родной, с детства знакомый запах и выплеснуть накопившуюся боль — все обиды и горести до последней капли. Ощутить, что для кого-то ты ценен сам по себе, что за тебя волнуются. Не осудят, не бросятся поучать и объяснять, как ты не права, а просто примут такой, какая есть — со всеми неудачами, промахами и ошибками.

Мама…

Только сейчас я осознала, как мне не хватало все эти дни, недели ее понимания и поддержки.

У нас было совсем немного времени, но этого оказалось достаточно, чтобы и поплакать вместе, и утешить друг друга, и наобниматься вдоволь, и привести себя в порядок — поправить прическу и тщательно умыться, убирая с лица следы слез. Подробности и долгие беседы отложили на потом. Приходилось спешить, чтобы успеть предупредить Нэссу об утренних визитерах…

— Вот, говорила же, с ней что-то не так! — «радостно» приветствовала меня жена брата, когда я появилась в дверях кухни. — Лицо красное, глаза воспаленные, губы распухли… Точно заболела… — Она еще раз придирчиво оглядела меня с ног до головы. — Элаис, почему ты разгуливаешь по дому в таком состоянии? Совсем не бережешь нас с малышом. А ведь знаешь, какое у меня хрупкое здоровье.

И она демонстративно выпятила свой и так уже немаленький живот. С тех пор, как ее беременность стала особенно заметна, у нее появилась новая привычка — укорять всех, кто ей перечил, своим внешним видом, скорбно поджимая губы и закатывая глаза.