Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри - Страница 10

— Отчего я тебя в детстве подушкой не удушила? — вздохнула царевна. — Впрочем, хорошее дело сотворить никогда не поздно. Прибью ведь, паршивец. Зашибу без всякой жалости, не посмотрю, что братец единокровный. Говори, охламонище, покудова я вконец не осерчала!

— Да молодой он, молодой! — Пересвет на всякий случай отодвинулся подальше. С разгневанной Войславы станется под горячую руку швырнуть в братца тяжелым кубком. Кидается она метко и сильно, на своей шкуре не раз проверено. — Лет на десяток постарше Кириамэ будет.

— А красивый хотя бы?

— Не знаю, — растерялся Пересвет.

— Но ты ведь его в лицо видел? — напирала царевна. — И не можешь ответить, красивый он или нет? Рорика, чирьев ему в штаны, сходу красивцем обозвал!

— Он и есть петух-красивец, — буркнул Пересвет. — Лоску много, толку мало. А Гардиано… Блин горелый, Славка, ну не ведаю я! Он мрачный такой, словно помер у него кто или ничто в этом мире ему не мило. Словцо сквозь зубы процедит — и все. Прихвати вон Ясминку для храбрости и сходи сама глянь. А, нет, не выйдет — Жасмин Хановна нынче в хлопотах и заботах! С ромалы на площади пляшет и поет заради народного увеселения!

У Войславы достало совести малость покраснеть и отвести взгляд:

— Ну, мы же подруги, она так просила ее не выдавать… Промеж ней и Джанко покуда нет ничего. Ясмин говорит, он ей просто нравится, мол, с ним легко. И он знает ее наречие! Думаешь, ей легко все время говорить только по-нашенски?

— Джанко, значит, — со вкусом повторил Пересвет. — Джанко-ромалы. С гишпанской хитаррой наперевес. Встретил я его нынче в городе… клянусь, там было на что посмотреть! Даже Ёжик ртом начал мух ловить, а Ёжика так запросто не проймешь.

— Скотина ты, братец, вот и всё, — с грустью вымолвила царевна. — Только и умеешь, что дразниться. Сгинь с глаз моих, болтун несчастный. Пойду на гостя заморского тишком полюбуюсь, все отрада.

С полуночи опять задули суровые ледяные ветры, заволокли прояснившееся было небо низкими, ватными облаками цвета слежавшегося войлока. Повалил снег, крупными влажными хлопьями сшивая небо и землю. Стольный град притих, съежился и вроде как даже уменьшился. В царский терем на мягких лапках прокралась изгнанная первым солнышком тоскливая скука безделья. Царь-батюшка засел с думными дьяками указы с приказами перебирать, да скоренько улизнул — мол, в думной горнице даже мухи зевать обучились. Василиса Никитишна в сотый раз раскладывала пасьянс «Короли да дамы» и бросала на половине. Кликнули Лукерью, бабку-сказочницу, но и той не удалось развеселить слушателей.

Пересвет отобрал-таки у сестрицы книгу с «Мимолетностями», прочел от корки до корки и цельный вечер пребывал в некотором умственном оцепенении и душевной растерянности. Никак не вязалось одно с другим: Гай Гардиано с его непреходящей угрюмостью и легкие, светлые вирши на пергаментных страницах. Обличье хмурого кабацкого вышибалы подходило Гардиано куда больше, чем сочинителя.

Хотя глаза у него, если присмотреться, красивые. И пугающие. Темнее бездонного омута, где водяные с русалками свадьбы играют да черти хороводятся. Вроде гость, а хозяевам лишнего слова не молвит. Хотя из комнат порой выбирается. Пересвет однажды заметил ромея на краю ратного поля. Еще тот как-то бродил по запорошенному, безлистому царском саду. В обществе Войславы, как ни странно. Кириамэ вроде удалось слегка преодолеть замкнутость и нелюдимость гостя, втянув в разговоры. О чем они там толковали, царевичу вызнать не удалось. Ёширо стойко молчал, а когда Пересвет начал настаивать, полез целоваться. Ну, тут и конец любым расспросам. Как и о чем можно спрашивать, если рот занят, а в голову сладкая чушь лезет?

Собравшись с духом, сунулся царевич в разыскной приказ — вызнать у Осмомысла, нет ли каких новостей о пропавшей боярышне Алёне? Старый сыскной глянул на него с досадой, кратко ответив, что домой девица не вернулась и розыски её пока ничего не дали. В недоговоренном, повисшем в воздухе, Пересвет отчетливо расслышал до оскомины в зубах знакомое: «Шел бы ты, дитя неразумное, к мамкам-нянькам, не путался у занятых людей под ногами…»

Пересвет вздохнул понятливо и поплелся восвояси. Сколько подвигов не соверши, а все едино отношение к тебе ничуть не меняется. Как с детства был обузой и докукой, так и остался. Господи, что ж такое сотворить нужно, чтоб тебя перестали считать скудоумным недорослем? Чудище многоглавое единой стрелой завалить, что ли?

Когда брел нога за ногу мимо сестрицыных покоев, узорчатая дверь приоткрылась и высунулась Войслава:

— Братец? Загляни-ка, разговор есть.

Пересвет по доброте душевной зашел и плюхнулся на широкую, крытую пестрым ковром лавку. Сестрице явно было не по себе. Она пометалась туда-сюда по светлице, шуганула прочь горничную с подносом и встала под окном в мелких цветных стеклах, яростно теребя распушившийся кончик русой косы.

— Что стряслось-то? — не выдержал Пересвет.

— Я, наверное, что-то не так делаю, — медленно выговорила Войслава.

— Ага, с самого рождения, — поддакнул царевич, но сестрица на братское злоязычие внимания не обратила, жалостно продолжив:

— Я ведь так старалась. Пирожки вишневые с кухни таскала. Языком старалась не трещать попусту, как Ясминка велела. Глаза долу опускала, слова ученые говорила. Так хотела ему понравиться, а он… Он — ну совсем ни в какую!

— Ему — это кому? — сразу не взял в толк Пересвет. — Гардиано, что ли?

— Не псу же Полкану, что под воротами дрыхнет! Гаюшке-заюшке, конечно же!

— Заюшке, — царевича передернуло. — Ты хоть в глаза его так не величала?

— По-твоему, я совсем дурная? — оскорбилась Войслава. Пересвет едва удержался от искушения радостно закивать. — Братец, ну скажи, что со мной не так? Почему все мои дела сердечные вечно идут через пень-колоду, да валятся прямиком в трясину вонючую? Я ж вроде немногого хочу!

— А чего ты вообще хочешь, Славка? — царевич ухватил сестру за руку, усадил рядом, чтоб не мельтешила перед глазами. — Ну, если всерьёз и только промеж нами. Когда батюшка с матушкой женихов тебе сватали, ты всем на дверь указывала да еще пинка напутственного отвешивала. Твердила, мол, лучше в могилу, чем под венец. В Степь убежала. Рорик-рыцарь чем тебе нехорош стал? Ну, бабник, не без того. Зато любил бы тебя пуще жизни и приплод всякий год усердно заделывал. Теперь прицепилась к заезжему ромею и таскаешься следом, как репей. Нам сказывали, в Ромусе у него другая была. Истинная королевна, тебе не чета.

— Да знаю я, — горестно вздохнула Войслава. — В виршах он ее Оливией именует, а на самом деле она Лючиана. Но она где-то там, за лесами, за морями. Вряд ли они еще увидятся. А я здесь, рядом, только руку протяни!

— Ты замуж за него восхотела, что ли? — запутался в женской логике Пересвет. Отец с матерью окончательно махнули на Войславу рукой и распростились с былой надеждой выгодно сбыть дочурку-царевну. С отчаяния могут и согласиться. Пусть хоть кто-нибудь ее в супруги возьмет. Ну, ромей. Ну, не принц и не королевич. Зато не притащит за собой кучу жадных родственников и будет по гроб жизни благодарен за такое сокровище.

— Точно дурной, — припечатала царевна. — Едина мысль на уме, как бы оженить кого-нибудь. Успокойся, какая из меня невеста. Скоро пора саван шить и на кладбище ползти. Я… — она мечтательно прижмурилась, — я внимания хочу, Пересветушка. Томления сердечного, очей полыхания, сотен поцелуев и все такое прочее.

— Виршей начиталась, — авторитетно заявил Пересвет. — Славка, ну пойми ты вздорной своей головой: вирши и жизнь — две большие разницы. А тот, кто это вирши сложил — дело совсем даже третье.

— Но он мне нравится! Я… я, наверное, в него влюбилась — и хочу, чтобы он тоже меня полюбил!

— Ну, допустим, влюбится он в тебя — и дальше что? — развеял девичьи мечтания царевич. — Сама сказала, замуж не собираешься. Будете шататься кругами по садам рука в руке? Или убежите в Шеморхан, построите шалаш на речном берегу под этими, как их, сикоморами?