Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович - Страница 53

Старшим команды Жаров направил Самохина, только что ставшего майором. Ему также получать орден за бои в Татрах. Разместив людей и выставив караул, Леон заглянул в избу, где разместилась Таня. Хотелось побыть с нею, поговорить. Они давно не виделись. Но Таня не одна: с нею ее подруга Надя Орлова, хозяева дома. Какой тут разговор.

За ужином Леон приглядывался к девушкам и невольно сравнивал. Невысокие ростом, черноволосые, черноглазые, порывистые — они многим походили друг на друга, и в то же время оставались совершенно разными. Таня упорна и настойчива, она во всем — само постоянство. Надя легко уступает самой себе и другим. Таня не терпит флирта. А Надя без него жить не может. Таня рискнет лишь в крайнем случае. Надя — когда угодно. Она смела и отчаянна, порой безрассудна и вместе с тем находчива и инициативна.

В полку Надя совсем недавно. Правда, она служила тут и раньше, но будучи раненой долго лечилась. Назначенная санинструктором в роту Хмырова, она не чуралась опасных рейдов с разведчиками и не раз оказывалась в чрезвычайном положении. Во вражеском тылу с ней был, например, такой случай. Раз застал ее врасплох ефрейтор. Поймал, повел. Смелая девушка притворилась довольной, разыгрывая из себя простушку, которой очень понравился неповоротливый немец. Тот самодовольно заулыбался и поощрительно похлопал ее по плечу. Улучив момент, девушка-спортсменка сильным ударом сбила его с ног и, обезоружив, сама привела к разведчикам.

Замечательная девушка. Ей очень нравится Румянцев. Но того трудно соблазнить. Или он так уж любит Таню и, несмотря ни на что, хочет остаться верным своему чувству. Но каков смысл? Яков чист душою, и Леон знает, он не нарушит даже дружеской верности. Он просто любит и молчит, переживает и глушит все проявления своих чувств. Чего бы ему не полюбить эту девушку. А может, она и нравится ему, и Леон ничего не знает? Упустит — потом поздно будет. С нее многие глаз не сводят. Такая одна не останется. Разве настроить Таню, чтоб посодействовала? Нет, не захочет. Скажет, любовь — не утеха. Но может, у них, у Нади с Яковом, сложится настоящая любовь? Кто знает.

За ужином Надя без удержу смеялась и шутила. Чувствовалось, сдержанность Румянцева ее интриговала и вроде подталкивала. Но шутки ее полны и намеков на что-то такое, чего никто другой не знает. Леон даже пожалел, почему нет с ними Румянцева. Как бы он держался с Надей?

В противоположность подруге Таня больше молчала. Она как-то ушла в себя и счастливо улыбалась. Лицо ее словно светилось, но в глазах ощущалась непонятная настороженность. Как ни приглядывался к ней Леон, ему все не удавалось понять, что же случилось с девушкой. Но такая она нравилась ему еще больше. Нет, он ни на кого ее не сменял бы. Ни на кого. Даже на Надю!

Долго и сложно складывалась их любовь, очень долго. Зато теперь она напоминала ему самый крепкий и самый ценный сплав, в котором все ее и его стало чем-то единым и нераздельным.

После ужина Таня, не одеваясь, вышла за порог проводить Леона. Но ее сразу обдало холодным воздухом. Леон распахнул полушубок и согрел ее своим теплом. Таня нежно приласкалась к нему и долго простояла молча, прильнув щекою к его груди.

Нет, она не просто прильнула, а так, что он ощущал ее всю, живую, трепетную, горячую, покорную его любому желанию. Ему всегда удивительно хорошо с нею. Сегодня же еще лучше, хотя она даже не целует его, а просто стоит и ластится, как никогда.

— Я тебя очень люблю, — тихо сказал он, все теснее прижимая ее к себе, — и что бы ни случилось с тобою, знай и помни, очень, очень люблю.

— А ты знаешь…

Она запнулась и умолкла.

— Что знаешь?..

— Боюсь…

— Ну, чего ты боишься?

— Боюсь сказать.

— Все равно скажи.

— У нас бу-дет ре-бе-нок… — выдыхала Таня жарким шепотом.

Леон чуть не задохнулся и с минуту не мог вымолвить хоть слово. По по тому, как он прижал ее к себе, как молча искал ее губы, как: дышал, как билось его сердце, она разгадала все его чувства, все мысли, и ей не нужно было слов.

— Я знаю, мы будем счастливы, — заговорил, наконец, Леон, — я немедленно отправлю тебя к себе домой.

— Вот дурной, не скоро же еще… месяцев через семь-восемь…

— Все равно отправлю. Завтра же утром доложу генералу.

— Право, сумасшедший! — счастливо засмеялась Таня, довольная его горячностью.

— Нет, нет, иди, спи, отдыхай, — заторопил ее Леон, — а то простужу еще, ты не смеешь теперь рисковать, слышишь, не смеешь.

Она прильнула к нему губами и, с трудом оторвавшись, скрылась за дверью.

Леон пошел к Моисееву и всю дорогу улыбался, радостный и счастливый.

Переглянувшись, Максим и Оля, как им казалось, незаметно выскользнули за дверь. Они тесно прижались друг к другу, безмолвно вглядываясь в белесую муть февральской ночи. Стало очень тепло, и редкие снежинки, порхавшие в воздухе, попав на лицо, мгновенно таяли на пылавшей щеке и ласково освежали. Было так чудесно и радостно, что сердце будто переполнено от сил, которым нет выхода.

— Оленька, взять бы тебя на руки да нести бы родную, нести и нести! — горячо зашептал Максим.

— Ну, куда ты понесешь, куда!.. — прижимаясь к нему, отвечала Оля, чувствуя, как сладко замирает в груди сердце.

— А хоть куда, хоть в гору, только б нести и нести…

Девушка мечтательно заулыбалась, представляя, как бы это выглядело. Разве знала она, что через несколько часов он и в самом деле понесет ее на руках, понесет через эту дорогу, в гору… понесет, оставляя на снегу кровавый след.

Старик Голев, услышав разговор, только крякнул от приятного удивления и не захотел мешать.

— Ну, воркуйте, воркуйте, птенцы, — ласково произнес он и направился в избу, где обосновались на ночь разведчики.

Тихие слова его грянули громом средь ясного неба.

— Ах, батька, батька! — только и выговорил Максим.

Войдя в избу, Тарас Григорьевич сел за стол, и Акрам предупредительно налил ему кружку чаю.

— Видел наших, — добродушно кивнул он в сторону двери.

— Видел, — вздохнул Голев. — Славная девка — на Людку мою похожа: такая ж самостоятельная, с характером. Только моя построже, как Таня.

Молча выпили по чашке чаю.

— Эх, дети, дети, — разохался вдруг Тарас, — любо с ними, да тяжко порою. Растишь вот, растишь, а тут война… ищи, собирай их. Поверишь, Акрам, прямо клубок спутанных волос, — покачал головою старый бронебойщик, — прилипли к незажившей ране: тронешь — и кровоточит.

— Чего там, известно, — посочувствовал молодой башкир.

— А где она? Жива ли, нет ли? Поверишь, ночи не сплю — все о ней и о ней, — заговорил Голев. — Эх, Людка, Людка, найду ли ее только!

— Найдешь, Тарас Григорьевич, верю, найдешь; не может того быть, чтоб не найти, — зачастил Акрам.

Продолжая разговор, они вроде и не замечали молодежи, расшумевшейся за тонкой перегородкой. Оттуда неслись шутки и громкий говор, слышалась песня, но, вспыхнув, неожиданно гасла, заглушаемая неудержимым смехом и спором.

Теперь бы домой на месячишко завернуть, — размечтался Голев, — вот переполох бы, а?

— И то переполох. Там к весне, чай, готовятся… Пишут, руки у баб горят, и хоть трудно, а получается знатно.

— Я бы тоже у вагранки потоптался, думаю, сварил бы им добрую сталь…

Гармонь за перегородкой заиграла гопак.

— Национальный танец Семена Зубца, — торжественно объявил Соколов, и все захлопали в ладоши. — Перестань ты читать, ученый человек, — повернулся Глеб к разведчику, уткнувшемуся в книгу, — право, Вася Теркин нисколько не обидится, если отложишь его в сторону и малость попляшешь.

— Что ты смешки корчишь, — привстал Зубец, — ты знаешь, какая это книга! Может, я жить без нее не могу.

— Браво, Семик, браво! — закричал Максим, уже возвратившийся с улицы. — Поддерживаю, как говорится, на всех парусах: книга в жизни, что компас в море, без него никакой корабль не может курсировать.

— Зубчик — такой кораблик, пройдет и без компаса, — отшучивался Глеб.