В тени Большого камня (Роман) - Маркиш Давид Перецович - Страница 28

— Включи радио, что ли, — попросил Ефимкин. — Веселей будет.

Жамкин перегнулся через спинку стула, ткнул пальцем в клавиш приемника и повернул ручку настройки.

«Краснознаменные свекловоды Украины перевыполнили взятые к празднику обязательства на двенадцать с половиной процентов», — весело сообщил диктор.

— Да найди ты что-нибудь! — поморщился Гуров. — Просят же тебя, как человека.

— А я что делаю? — огрызнулся Жамкин. — Хочешь — сам иди ищи.

«Свадебное платье принцессы украшало тридцать четыре крупных бриллианта», — отчетливо донеслось из приемника.

— Голос врага, — определил Гуров. — Сейчас музыка будет.

— Во дает! — наклонив голову к плечу, отреагировал Ефимкин. — Тридцать четыре!

— Точно, как у твоей чучмечки, — мстительно заметил Жамкин Степан.

Ефимкин слушал сообщение с большим интересом. Темножелтая борода Ефимкина облегала его крупное лицо и на висках соединялась с косматой шапкой давно нечесанных волос. Борода тоже была нечесана и кое-где торчала клочьями. Свободным от бороды оставался лишь большой рыхлый нос с широкими ноздрями, незначительная часть красных щек и выпяченные несомкнутые губы, за которыми виднелись редко посаженные зубы желтоватого цвета.

«На брачную церемонию прибыло четыреста гостей. Шестьдесят семь из них приплыли на собственных яхтах».

— Шестьдесят семь… — задумчиво повторил Ефимкин. — Ишь, ты!

— Считай, считай! — со злобой сказал Жамкин. — Тебя забыли туда позвать.

— Дайте послушать, уроды! — прикрикнул начальник Гуров. — Интересно же!

«Назавтра после церемонии молодые отправились в свадебное путешествие», — прилетело из приемника.

— Ну, елки-палки! — в большом возбуждении Ефимкин треснул себя красными лапами по коленям. — Ну, он ей влындит!

— А как же! — насмешливо поддержал Жамкин. — Он каждое утро лук жрет из золотой миски, по три головки зараз!

— Ему это не надо, — сумрачно опроверг Ефимкин. — У него и так жизнь красивая. Думаешь, самолета у него нет? Есть!

— А я и не думаю, — без подъема согласился Жамкин.

«Гонолулу, Таити, Калифорния, Нью-Йорк, Париж — таков намечаемый маршрут принца и принцессы», — обрадовал диктор.

— Гонолулу, — бережно произнес хрупкое слово Ефимкин. — Где-то я это слыхал.

— Там, брат, все бабы голые ходят, — просветил Ефимкина начальник Гуров. — Одни перья на них — а больше ничего нет.

— Ну, если тепло… — прикинул Ефимкин, а потом с ненавистью прислушался к гулу снежного ветра за металлической стеной станции. — Начальник, я в кишлак спущусь и почту заодно принесу!

«Вертолет доставил молодую пару на борт парохода „Христофор Колумб“. Четыре плавательных бассейна оборудованы на палубах парохода».

— Заткни его, Жамкин, к чертовой матери! — махнул рукой Гуров. — Хватит! Послушали…

— Пойду я! — Ефимкин взглянул на Гурова вопросительно. — Завтра с утречка… Не заложишь?

— Иди, хоть сдохни, — сказал Гуров. — Только вон с Жамкиным договорись — ему за тебя вкалывать.

— Жамкин, — сказал тогда Ефимкин просительным голосом. — А, Жамкин…

— Ну, что Жамкин! — крикнул Жамкин. — Сколько тебя не будет-то?

— По два дня туда-обратно, да день там, — показал на пальцах Ефимкин. — Вот и считай…

— Пять дней всего получается, — не затруднился в счете Жамкин. — Пять бутылок с тебя, по бутылке за день.

— Принесу, — не раздумывая, согласился Ефимкин. — Лады, значит… Так я, ребята, тогда спать пойду, а завтра с утречка тронусь.

Возражать ему не стали.

— Ты видел бабу-то эту? — поинтересовался Жамкин, когда дверь кают-компании закрылась за Андреем Ефимкиным, — Чучмечку?

— Видел, — подтвердил Гуров. — Ничего из себя… Этого жена, как его звать… Охотника!

— Застрелит он его, — сказал Жамкин Степан и ухмыльнулся. — Вот увидишь, застрелит!

— Царь был прав, — сказал Леха, заглядывая в обрыв, — хотя в институте нас этому не учат… Нет, вы поглядите на эту красоту! Только идиот мог пронести Памир мимо рта. Царь проглотил его, и он наш. Наш!

Люся и Володя послушно поглядели, куда им было указано: вид с перевала был, действительно, прекрасен. На дне ущелья, на берегу вздувшейся реки, теснились крохотные кибитки Алтын-Киика. Вечернее солнце розово высвечивало эту часть мира. После гладкого, как доска, снежного перевала, где и ветру не за что было зацепиться, эта солнечная долинка с белыми домиками на чистой зелени казалась сказочным, райским местом.

— Чудо! — отстранившись от провала, сказала Люся. — Просто чудо! Леха, ты прелесть!

— Я же говорил — это вам не Крым и даже не Кавказ. — Леха с хрустом вогнал в землю новенький ледоруб, оперся об него и с удовольствием глядел вниз, в долину. — Один мой товарищ, мастер спорта по альпинизму, сюда каждый год ездит — он мне рассказывал… Вон там, налево, должен быть Ледник.

— Отдохнем? — с надеждой спросил рыхлый вислозадый Володя. — Перед спуском…

— Да ты что! — даже возмутился Леха. — Скис, да? Это тебе не по Волге на лодке кататься… До темноты спустимся, переночуем в деревеньке. — В голосе Лехи зазвучали медные нотки лидера.

— Ну, хоть четверть часика! — поддержала Володю Люся. — Ноги прямо гудят.

— Нет! — решил Леха. — Здесь темнеет быстро. И, потом, ветер.

Он устал не меньше своих спутников, но виду не подавал, держался молодцом. Крепкий парень Леха, упорный. Из таких выходят со временем образцовые секретари комсомольских организаций или безоглядно преданные делу страдальцы за русскую свободу.

— Когда я делал маршрут по Волге на байдарке… — начал было Володя.

— … ты там такого не видел, — оборвал Леха. — Я вас сюда привел, я обещал настоящие горы — получайте. Люська, держи хвост пистолетом!

— Я ничего, — сказала Люся, покорно заглядывая в обрыв. — Я держу… Только высоко очень.

— Конечно, высоко, — снисходительно согласился Леха. — Полезем на Ледник — еще выше будет.

— В районе Ледника обнаружены следы снежного человека, — сообщил Володя, желающий сколько возможно оттянуть спуск. — Это где-то здесь.

— Я не верю, — решительно заявила Люся. — Писали, писали — а поймать никак не могут. Сказки все это.

— Все-таки, неизвестно, — воспротивился Володя, разжигая спор. — Леха, как ты думаешь?

— У нас кого хочешь поймают, — сказал Леха.

— Линней внес его в таблицу, — не унимался дотошный Володя. — Карл Линней. Гомо Трогладитус.

— Ну, ладно, — подвел черту Леха. — Отдохнули — и хватит. Пошли!

Леха спускался первым. Легко балансируя, он нащупывал камни ногой, обутой в удобный горный башмак с резиновой рифленой подошвой. Тяжелый альпинистский рюкзак не казался непомерно большим на широких Лехиных плечах, обтянутых нарядной — черной с красным — спортивной курткой.

Андрей Ефимкин сидел на земле у глинобитной стены Гульмамадовой кибитки и ел лук. Он ел его как яблоко, с хрустом вгрызаясь в синеватую, скрипящую мякоть луковицы крепкими зубами, откусывая значительный кусок и жуя его с видимым удовольствием. Целая горка радужных луковичных шкурок возвышалась у больших ног Ефимкина. Мягкий теплый ветерок, налетая, нарушал хрупкую стройность горки и катил легкие шкурки по двору.

Гульмамад, подобрав полы затасканного халата, сидел на корточках против гостя. Молча и внимательно наблюдал он за жующим зимовщиком, прослеживал, чуть склонив голову к плечу, скольженье крупных слез, проливающихся из покрасневших глаз Ефимкина и бесследно исчезающих в бороде.

Рядом с Гульмамадом на корточках же сидел сын его, подросток Джура. Он сидел здесь просто так, праздности ради; Ефимкин не занимал его мысли. Время от времени Джура, пошарив за пазухой, выгребал оттуда кекелика и поил его слюною изо рта.

— А соль-то… — с сожалением произнес Ефимкин, жуя.

Гульмамад выразительно взглянул на сына. Джура мигом слетал в дом и вернулся, неся на клочке газеты щепотку зернистой, крупной соли.

— Слышь, Гульмамад, — уныло сказал Ефимкин и обмакнул луковицу в соль. — Кадам-то что ж не идет?