Ключи от рая - Борисова Виктория Александровна - Страница 27

Эти слова прозвучали так спокойно и просто, даже буднично как-то… Видно было, что человек давно свыкся с мыслью о близкой смерти настолько, что она уже не пугает его.

А на остальных эта новость произвела сильное впечатление. У Зойки брови поднялись домиком и чуть задрожала нижняя губа. Кажется, вот-вот заплачет… Марина перекрестилась, и лицо у нее стало скорбное. Алексей быстрым движением сунул руку во внутренний карман пиджака — не то за телефоном, не то за бумажником.

— Это точно? — деловито спросил он. — У каких специалистов ты консультировался?

Но Глеб лишь отмахнулся.

— Оставь. Я просил вас прийти не затем, чтобы просить помощи. Спасибо, конечно, но… Ни к чему это. Для специалистов я и так почти артефакт, уникальный случай: давно бы должен был умереть, но почему-то до сих пор жив.

На губах его играла привычная ироническая улыбка, но в глазах была такая печаль, что остальным стало как-то не по себе. В комнате повисло неловкое молчание. Все словно чувствовали себя виноватыми за то, что человек, сидящий перед ними в инвалидном кресле — искалеченный, наверняка страдающий, но живой — совсем скоро должен уйти… А они останутся.

Глеб скоро справился с собой и заговорил снова, на этот раз нарочито бодро и весело:

— Только, пожалуйста, не надо драматизировать! Как говорится, все там будем, вопрос времени.

Попытка разрядить обстановку явно не удалась. Гости сидели с такими лицами, словно почувствовали на себе ледяное дыхание смерти, близкой или далекой, но неизбежной. Кажется, Глеб сам это почувствовал и продолжал уже другим, серьезным тоном:

— Но прежде чем это случится, я хотел бы кое-что понять. Для меня это очень важно — времени осталось совсем немного.

Он устроился поудобнее в своем кресле, отхлебнул воды из высокого стакана, словно приготовился к долгому и непростому разговору.

— Я много думал о том, что с нами произошло. Тогда, много лет назад, нам всем казалось, что наши проблемы и трудности неразрешимы, и потому лучший и самый достойный выход — умереть. Теперь очевидно, что это не так. То, что мы совершили, точнее, пытались совершить, оставило отпечаток на всю жизнь на каждом из нас — и на душе, и на теле.

Он мельком глянул на свое запястье. Алый крест на тонкой бледной коже выделялся особенно ярко…

— Но некие высшие силы сочли необходимым сохранить нам жизнь. Наверное, в этом был какой-то особый смысл. Видимо, у каждого из нас была своя миссия, свое предназначение! Пока мы живы, нужно понять, в чем оно заключается… И успеть выполнить то, что должны.

Глеб постепенно увлекся и говорил горячо — совсем как раньше… Казалось, еще немного — и он встанет из инвалидной коляски и начнет, по старой привычке, расхаживать взад-вперед по комнате, то и дело откидывая слишком длинные волосы со лба и оживленно жестикулируя.

Но этого не произошло. Большие нервные руки с тонкими длинными пальцами бессильно, будто сломанные крылья, упали на колени, прикрытые клетчатым пледом… Он обвел взглядом всю компанию и тихо спросил:

— Как живете, друзья мои?

ЧАСТЬ 3

ПЯТЬ ДОРОГ

Глава 9

Не бойся!

Тринадцать лет назад

Зойка добралась до дома, когда уже совсем стемнело. Подходя к родной пятиэтажке, она посмотрела на свои окна. Слава богу, свет не горит! Значит, мама с работы еще не вернулась. Надо скорее домой, сжечь эту проклятую записку — и жить дальше, как будто ничего не было.

Зойка почти бегом устремилась в темное чрево подъезда. Лампочка не горит, на лестнице, как всегда, воняет кошками и вчерашними щами, но сейчас даже этот запах показался ей почти родным. Она пташкой взлетела по крутым, выщербленным ступенькам на третий этаж, нащупала ключи в кармане куртки и распахнула дверь. Дома! Мамочки мои, снова дома! И живая! Хотелось плакать от радости.

В тесной прихожей было темно. Зойка чуть не споткнулась о мамины туфли. Странно. Если она уже дома, то почему тогда свет не горит? Вся квартира вдруг показалась такой пустой и холодной! Как будто даже вовсе нежилой…

Зойка сняла кроссовки и прошла в кухню. Щелкнув выключателем, она увидела, что мама сидит за столом, уронив голову на руки. Шея неловко вывернута, рот открыт, в пальцах зажата та самая проклятая записка… А на столе перед ней стояла бутылка водки — почти пустая.

Эту бутылку с криво приклеенной этикеткой Зойка помнила прекрасно. Еще бы — она уже полгода стояла в холодильнике! Мама купила ее на тот случай, если придется вызывать сантехника или электрика из ЖЭКа.

Сама она никогда не пила, даже по праздникам, больше того, просто на дух не переносила пьяных. Наверное, из-за Зоиного отца. Девушка замечала, что каждый раз, когда мама видела пьяного на улице, лицо у нее становилось жестким, злым и губы сжимались в нитку…

Осторожно ступая, Зойка подошла ближе. Было очень страшно: в первый момент ей показалось, что мама умерла!

— Мама… Мамочка, что с тобой?

— Кто здесь? Уйди… — промычала она, не открывая глаз. — Горе у меня… Такое горе!

От нее сразу пахнуло густым запахом перегара, но Зойка обрадовалась: жива! Она кинулась к матери и принялась трясти ее за плечи, повторяя:

— Мамочка, очнись, ну пожалуйста! Это же я, Зоя, твоя дочь, я здесь, все хорошо…

Ее тело показалось странно тяжелым. Голова безвольно моталась на шее, волосы растрепались, превратившись в бесформенный комок…

Наконец мама сумела открыть глаза, и во взгляде промелькнуло осмысленное выражение.

— Зоя? Это правда ты? — спросила она тихо и неуверенно, словно сомневаясь, что дочь действительно стоит перед ней живая и невредимая.

— Да, да, мама, это я!

Она протянула руку, коснулась пальцами ее щеки, словно хотела удостовериться, что это не сон.

Дальше произошло нечто невероятное: лицо мамы мелко задрожало, плечи затряслись, и Зойка с ужасом увидела, что она плачет. За всю ее жизнь такого не случалось ни разу…

Мать как-то странно всплеснула руками, обняла ее и крепко прижала к себе, словно хотела удержать и боялась, что она убежит. Она гладила ее голову, плечи, руки, бессвязно бормоча сквозь слезы:

— Зоинька… Доченька… Солнышко ты мое… Да что ж ты натворила, дрянь паршивая! Ты о матери-то подумала? Ну как ты могла… Почему сразу не сказала? Я что, зверь, что ли? Другой жизни тебе хотела, да, видать, так на роду написано…

Зойка рыдала, прижимаясь к ней всем телом, совсем как когда-то, когда была маленькой.

— Мама… Мамочка, прости меня, пожалуйста! — только и могла выговорить она.

Они долго просидели так — плача, обняв друг друга. И кажется, обеим стало гораздо легче… Когда мать немного успокоилась, она отерла слезы, поправила волосы — и вдруг спросила:

— Парень-то хоть симпатичный был?

Вот и ночь на дворе, и мама давно уснула, а Зойка все сновала по квартире, словно боялась забыть о чем-то важном, что надо было непременно сделать сегодня. Она старательно и долго жгла записку, долго возилась, отстирывая джинсы, потом, умаявшись, стояла под горячим душем… Ей все время казалось, что запах прелых листьев и влажной земли преследует ее, никак не смывается с одежды, въелся в поры ее тела. Хотелось избавиться от него, и она все терла и терла себя мочалкой, пока кожа не покраснела.

Наконец, совершенно обессиленная, Зойка еле доползла до кровати. Прикосновение прохладных чистых простынь было таким приятным! Она чуть улыбнулась, улеглась поудобнее, подложив ладонь под щеку… Хорошо было лежать так и знать, что все плохое и страшное осталось позади.

Никуда теперь она не пойдет и ничего делать не будет — ни с собой, ни с ребенком.

— Не бойся, маленький, — шепнула она, положив руку на еще совсем плоский живот, — не бойся, все у нас с тобой теперь будет хорошо!