Призрак тебя и меня (ЛП) - Орам Келли - Страница 5

— Нет, в эту школу я не вернусь. — Он снова сжимает лямку рюкзака, потом, сердито уставившись в пол, перекидывает его на другое плечо. Я задела его. Или он все еще ненавидит меня. Я не стану винить его. В конце концов, из-за меня погиб его лучший друг. Я и сама себя ненавижу.

При виде него в моей памяти снова всплывает тот вечер. Перед глазами проносятся события в ярких деталях. Все, начиная от поисков Уэса, когда он задумал сделать нечто немыслимое, и заканчивая поцелуем, ссорой и, наконец, аварией. И тем, как Уэс меня сдерживал, пока парамедики пытались спасти Спенсеру жизнь.

Один взгляд на его лицо подсказывает, что Уэс вспоминает о том же. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, а когда снова их открывает, выражение его лица становится мягче.

— Как ты? — спрашивает он. — Ты понимаешь… сегодня.

Я проглатываю ком в горле. Меня не удивляет, что он знает о нашей со Спенсером годовщине, но его признание этого факта — как нож в сердце. Почему его это волнует? Его ведь бесило, что мы со Спенсером вместе, и каждый год в этот день он становился жутко ворчливым и раздражительным.

— А что сегодня? — бормочет кто-то у меня за спиной. — Сегодня ведь не годовщина смерти Спенсера. До нее еще пара недель.

Вокруг нас собралась толпа желающих поглазеть на драму. Я не знаю, кто задал этот вопрос, но хочу, чтобы они все исчезли. Как люди могут быть настолько бестактными? Почему они просто не могут заняться своими делами?

Когда мои глаза обжигает слезами, я поворачиваюсь, чтобы уйти. Не могу больше стоять здесь. Но Уэс, положив руку мне на плечо, останавливает меня.

— Бэй, подожди.

Я замираю. Кроме того вечера, Уэс ни разу не называл меня так с тех пор, как мы со Спенсером стали встречаться, а он возненавидел меня за то, что я украла его лучшего друга.

Уэс отпускает меня и проводит рукой по волосам.

— Извини. Просто я… знаешь, нам надо поговорить.

— Нет, — шепчу я. Мой голос дрожит, а за веками начинает щипать. — Я не могу. Не сегодня. — А может, и никогда.

Мне больше не вынести этого. Больше ни секунды не могу смотреть в эти его печальные, злые глаза, которые знают правду. Мое чувство вины и без него чересчур велико.

Когда я ухожу, Уэс молчит и не пытается остановить меня. Я направляюсь прямо к машине, и мне все равно, что из-за прогула у меня могут возникнуть проблемы. Сейчас важно одно — уехать отсюда. Далеко-далеко. На самом деле я убегаю не от Уэса. Я убегаю от прошлого. И от себя. Мне никогда от этого не убежать, но я все равно убегаю.

Глава 3

В мою спальню ведет долгий путь из множества лестниц. Наш дом был построен в 1907 году, и у меня такое ощущение, словно я живу в «Унесенных ветром». Это трехэтажное здание в колониальном стиле из красного кирпича, с большими белыми колоннами, мансардными окнами и огромным балконом на втором этаже, огибающим весь фасад дома.

Наряду с парадной лестницей, настенными гобеленами, люстрами и несколькими каминами, в доме есть потайные лестницы, жилые помещения и погреб в подвале. Еще за ним располагалась конюшня, которую мы переделали в гараж на три машины с комнатой наверху. Там спит моя бабушка, когда приезжает к нам погостить (мама не может находиться с этой женщиной под одной крышей).

После тщательной реставрации дом был внесен в Национальный реестр исторических зданий. Реставрация и регистрация — именно так моя мама попала в историческое сообщество города.

Когда мы переехали из Нью-Йорка в Нью-Джерси, я была в восторге. Мне нравится, что в пригороде так много пространства. И я люблю, люблю, люблю этот дом. Я люблю его историю и индивидуальность. Люблю его загадки и тайны. Мы с Джулией часто шутили, что это идеальный дом для привидений.

Своей спальней я выбрала комнату на третьем этаже, потому что мне очень понравилась ее нестандартная форма. У мансардных окон широкие подоконники, на которых уютно сидеть, а наклон крыши разрезает потолок пополам, из-за чего кажется, будто я живу на чердаке. Так романтично. Здесь мое убежище.

Я совершаю трехэтажное путешествие в свою комнату, не обращая внимания на издаваемый ступеньками шум — я знаю, что мама не дома и не спросит, почему я вернулась так рано. Когда лестницам больше ста лет, они скрипят и стонут, как бы их не реставрировали.

Включив вентилятор на потолке и распахнув окна — столетние дома отличаются еще и отсутствием кондиционеров, — я ставлю айпод на док-станцию и включаю любимый концерт, надеясь, что звуки Брамса развеют нежеланные мысли в моей голове.

Симфоническая гармония умиротворяет, но недостаточно. Спустя несколько минут, пока я лежала и слушала музыку, мне снова становится неспокойно, поэтому я встаю, беру скрипку и начинаю наигрывать те части мелодии, которые знаю. Мои глаза закрываются, а дыхание замедляется. Я растворяюсь в музыке. Пока смычок скользит по струнам, мое сердце бьется в ритме мелодии, и я обо всем забываю. Сбегаю от горя.

Минут через пятнадцать, ближе к развязке, меня пугает тихий вздох за спиной.

— Ты же знаешь, что я влюбился в тебя из-за скрипки?

Пискнув, я оборачиваюсь, и вижу там Спенсера. Он лежит, лениво раскинувшись у меня на кровати и свесив ноги за край. Одна его рука под головой, а вторая порхает в воздухе, словно он дирижирует играющим на моем айподе оркестром. Закрыв глаза, он улыбается в скат потолка.

Я не могу поверить, что вижу его. Да, он часто мне снится, но видеть его наяву — неожиданно и чуть-чуть страшно. Неужели у меня настолько помутился рассудок, что появились галлюцинации? Увы, меня бы это не удивило. Видимо, после сегодняшней встречи с Уэсом я окончательно спятила.

Оттолкнув эту мысль, я убеждаю себя, что это очередной сон. Видимо, слушая музыку, я задремала, и мне приснилось, будто я беру в руки скрипку. Это объяснение логичнее галлюцинаций. И точно не так сильно пугает. Как бы там ни было, я не жалуюсь. Два сновидения о Спенсере в один день — не так уж и плохо.

— Это было в день, когда ты переехала, — продолжает Спенсер. — Нам тогда было по девять. Я сидел с Уэсом в домике на дереве, и, пока мы спорили из-за футбольных карточек, ты вышла со скрипкой во двор. Раньше я никогда не слышал игру на скрипке и уж тем более не видел, чтобы на ней кто-то играл. Это было похоже на волшебство.

Я хихикаю, вспоминая. Уэс и Спенсер до смерти напугали меня, когда начали кричать мне из окна домика. Они заставили меня подняться и поиграть для них, а когда я закончила, забросали вопросами о том, как и где я этому научилась. Уэса интересовало, умею ли я играть на гитаре или барабанах, но Спенсер считал, что скрипка подходит мне идеально.

На скрипке я играю с четырех лет. Я не сверходаренная, но мне всегда это нравилось, поэтому, чтобы у меня хорошо получалось, я очень много трудилась. К девяти годам я уже играла в течение пяти лет и могла конкурировать с детьми из оркестра средней школы. Представляю, насколько это впечатлило мальчишек, которые тратили большую часть своего времени на ловлю лягушек в лесу.

Спенсер открывает глаза и поворачивает ко мне голову. В его взгляде светится озорство.

— Я никогда тебе не рассказывал, но по вечерам я забирался в домик на дереве, чтобы послушать, как ты играешь. Даже зимой, когда было холодно, и твои окна были закрыты. Эту часть дня я любил больше всего.

Я выглядываю в окно. Моя спальня находится в задней части дома, но даже с этого ракурса видно, что домик для игр практически мертв.

Когда Спенсер был жив, он иногда выскальзывал из дома, взбирался на дерево и светил фонариком мне в окно, чтобы узнать, не легла ли я спать. Я не могла выйти к нему, поскольку, как я уже упоминала, три пролета нашей лестницы очень скрипят — я пробовала несколько раз, и, когда будила посреди ночи родителей, мне приходилось имитировать приступ внезапного голода. Но у нас были рации, и когда мы болтали всю ночь напролет, расстояние в сорок или около того футов, разделяющих нас, не ощущалось таким уж большим.