Крутой сюжет 1994, № 01 - Моргунов Владимир - Страница 13

Я выделил слова «если близок к вершине» и, произнося их, посмотрел в глаза Кочетову. В ответ он сказал то, что должен был сказать:

— Философствовать все мастера.

— Почему же философствовать, — пожал я плечами, — могу и поработать с тобой пару минут.

— Почему так мало? — сощурился он. — На большее дыхалки не хватит?

— Будем считать, что так, — согласился я.

И мы вышли на татами. Покрытие в зале в самом деле можно было приравнять к матам из рисовой соломы — достаточно жесткое, но все же не голый пол.

Разумеется, Кочетов напал первым. Вернее, не напал, а имитировал нападение. Я ушел в сторону — именно в ту, в которую нужно было ему. И он нанес удар, который должен был нанести — в каратэ это называется маваши-гери, то есть круговой удар ногой. Бил он, как обычно, быстро. Быстро для кого угодно: для своих учеников, для бойца его уровня, для обычного человека, который ни разу за свою жизнь серьезно не дрался, но только не для меня. Он нес ногу так долго, что я успел поразмыслить — естественно, в данное понятие я вкладываю свой смысл — над тем, что с этой ногой делать: захватить ее, блокировать или… Я выбрал вариант «или», то есть, дождался, пока его ступня почти коснется моего левого виска, сделал молниеносный нырок, а левой рукой провел его ногу дальше по кругу. И он оказался спиной ко мне — как раз в тот момент, когда я приблизился вплотную к нему. Затем я схватил своего противника за воротник куртки и сильно потянул назад и вниз. Естественно, он упал, но упал, как падает хорошо тренированный человек — сгруппировавшись, согнув спину колесом, моментально придя после переворота на согнутые ноги и быстро выпрямившись.

Я не стал производить лишних действий, как то: догонять катившегося противника, изображать добивание или в самом деле пинать его ногой, но просто подождал, пока он снова станет лицом ко мне. Я мог бы сыграть в его игру, эффектно стрельнув круговым ударом ноги в его челюсть, у меня бы хорошо получилось. Но я не стал этого делать, а просто изобразил атаку правым прямым ударом руки ему в голову, намеренно подставив живот под ответный удар. Он «купился», как зеленый новичок. И в следующее мгновение рухнул на пол, вскинув к светильникам на потолке грязно-белые ступни.

Когда он поднимался с пола, я сокрушенно покачал головой, словно со мной, а не с ним такой конфуз приключился. Он разъярился (несколько его учеников еще оставались в зале, и кроме того за боем наблюдали все айкидока) и ринулся на меня, атакуя довольно примитивной связкой: ногой в корпус, потом рукой в голову. Ни один из ударов не достиг цели, потому что я оказался сбоку от Кочетова. А оказавшись там, я нанес хрестоматийный удар крюком в его незащищенное солнечное сплетение. Но исполнение удара было моим, короче говоря, нетривиальным. Он согнулся пополам, потом подогнулись его колени, потом мой противник лег на бок…

В чувство его привели не раньше, чем через минуту. Только в чувство, потому что он не мог ни дышать толком, ни тем более двигаться, просто сидел на пятках, тупо смотрел перед собой и со всхлипами втягивал воздух в легкие. Это был знаменитый — в данном определении нет ни тени иронии — Кочетов, побеждавший соперников в собственной стране и за ее пределами, где он и ею ученики нещадно избивали изнеженных достатком, цивилизацией и комфортом европейцев.

В общем, после того случая мой приятель смог вовремя начинать тренировки. Кочетов оказался весьма понятливым. В данном случае я мог стопроцентно рассчитывать на этого накачанного быка, несмотря на его природную тупость. Все поступки подобных типов берут начало в инстинкте самосохранения, а он у них, как правило, переразвит…

Это место не имеет географической привязки на планете Земля. Если моему телу когда-либо будет суждено переместиться туда, в горы, где днем всегда ярко светит солнце, я не найду его — виденного столько раз, знакомого до валуна у тропинки, до каждого камня в кладке стен. Хотя обнаружу много похожего: врезанные в горы дзонги — массивные монастыри-крепости, храмы, вокруг которых трепещут на высоких жердях десятки узких, длинных флажков со словами молитв, а внутри установлены большие и малые молитвенные барабаны, монахов в бордовых и шафрановых тогах, чьи головы стрижены, и коричневые лица изборождены глубокими складками.

Но где-то все же существует то место, куда я попадаю не только в снах, но и в своих утренних и вечерних медитациях. Оно постепенно дополняется деталями, оттенками, восприятие его становится все более четким и ярким. Сравните это с проявлением цветной фотографии и вы получите приемлемую аналогию.

Там цветут ярко-голубые маки, я вижу их не менее отчетливо, чем цветы на столике в своей комнате. Иногда, когда солнце бросает на них косой луч при закате или восходе, они начинают играть ярким пурпуром. Воздух там чист, он настолько прозрачен, что видны горы в фантастическом отдалении, километров за двести.

И какие горы! На фоне одной из них, просто подавляющей своим величием (вообще-то я был на Кавказе один раз, но таких размеров, таких пропорций даже представить себе не мог), я постоянно вижу гору поменьше, с очень крутыми, почти отвесными склонами, а на вершине ее строение. Оно представляет не совсем правильный куб, стены которого выложены из светло-серого камня. Я могу перемещаться над этой горой и этим строением, словно летая на вертолете, но внутрь его никогда еще не попадал. А вообще-то надо сказать, что я значительно расширил территорию своего местопребывания там за истекшие шесть лет. Именно столько времени прошло с тех пор, как я впервые попал туда.

Может показаться, что и это место, и мое присутствие там, детали ландшафта, строения, люди, их язык, который я уже понимаю — все это плод моего воображения, воспаленного медитациями. Но я никогда никому ничего не рассказываю, поэтому у меня нет необходимости что-то объяснять, доказывать или, тем паче, оправдываться.:.

Он появился сразу — четко, ясно, определенно. Лицо и фигура запомнились мне настолько, что я узнал его со второй встречи. А до этого видел во сне книгу. Уж не знаю, сколько месяцев подряд она мне снилась. Это была книга о боевых искусствах, но материал в ней подавался весьма странно и нетрадиционно. Увидев ее в первый раз (кстати, гигантские горы стали мне сниться одновременно) — нечетко, расплывчато — я проанализировал сон и успокоил себя тем, что не стоит расстраиваться, никаких откровений в этой книге быть не может, мало ли какие выверты во сне случаются. Я изучил к тому времени столько литературы по тайцзицюань, багуа, цигуну и другим «внутренним» школам, так много обо всем этом думал, что немудрено было и в «психушку» попасть, не то что видеть яркие, странные сны.

Итак, он появился вместе с пятым или шестым явлением книги. А вместе с ним появились три слова: лоо, чжуд и нам-шэ. То есть, слова прозвучали скорее где-то внутри моего сознания, словно ветер нашептал. Я не придал им никакого значения, тем более, что первое мне было известно, как населенный пункт на побережье Черного моря, да еще какой населенный пункт… Вожделенное обиталище людей шустрых, деловых и бесстыдных, «воротил» и «цеховиков», спекулянтов и путан, воров и рэкетиров.

Каково же было мое потрясение, когда через некоторое время я открыл для себя: по-тибетски «лоо» — холодный вихрь, становящийся все более холодным и все более стремительным по пути из Индии к Гималаям. Теперь я знал, где искать! Перерыв массу литературы — а чем еще заниматься недавнему выпускнику университета, получающему символическую зарплату и просто кожей ощущающему желание начальства поменьше видеть его — я нашел значения второго и третьего слов: «чжуд» по-тибетски означает тантру, название тайного учения, а «намшэ» — душу, дух.

Несомненно, случившееся можно было назвать неким прорывом. Во всяком случае, мои ощущения были схожи с теми, что я испытал во время болезни, когда мне явилась бабушка. Промежуток между этими событиями составлял около десяти лет, но я бы не стал утверждать, что между двумя «окнами» не существовало ни единого просвета. Все это время во мне происходили изменения.