Снежный король - Котова Ирина Владимировна - Страница 68

Слышу, опять девки хихикают из сеней терема нашего. И народ из села, несмотря на дождь, вокруг жениха собираться начал.

— К делу, говоришь, — медленно Мерлин повторил. — Замуж приехал тебя позвать, прекрасная дева. Выходи за меня, станешь моей леди, в замке моем хозяйкой, ни в чем отказа тебе не будет.

— А то, что с мужем сестры моей вы враждуете, тебе не помешает? — интересуюсь.

— Чем же мне помешает? — отмахнулся он. — Встречаться вам не обязательно, ты замужем, она замужем, где мужья, там и вы.

— Как ты все решил сразу, колдун иноземный. И что же я делать у тебя в женах буду, раз с родными встречаться нельзя? — спрашиваю ласково.

— А что ты здесь делаешь? — отвечает он с усмешкою. — Хочешь, вышивай, хочешь, платья себе шей. Драгоценных камней и тканей у меня видимо-невидимо, хоть каждый день наряды меняй. Главное, меня от дел моих не отвлекай: волшбу я творю в башне своей да зверей лесных лечу, некогда мне на глупости отвлекаться.

— То есть тебя не отвлекай, детишек рожай и замок твой украшай? — подсказала я голосом елейным. — Какая жизнь-то мне сладкая предстоит, завидная!

— Можно и не рожать, ежели красу свою портить не хочешь, — пожал он плечами. — Меньше шума будет.

— Ишь что выдумал, — нянюшка бормочет, — без детишек куда мужу справному! Надо отца Василия попросить его святой водой облить, мигом плодиться и размножаться захочет! Или у жреца Анфона с капища Велесова иглу попросить и в одеяло воткнуть…

— Так что ответишь ты, Марья-Искусница? — колдун меня спрашивает. — Согласишься женой моей стать?

Закончился дождь, растянулась на умытом небе радуга-красавица.

— Конечно, соглашусь, — отвечаю с улыбкою широкой. Разозлил он меня самоуверенностью своей: все уже порешал, как жить будем, что я делать буду, только у меня не спросил. Девки в предвкушении опять хихикают, селяне тоже хохочут, а я думаю, чего бы такого для волшебника неисполнимого загадать. — Уж не бывало сватовства у меня лучше, так ты красиво замуж меня зазываешь. Выйду, но не раньше, чем соткешь мне из радуги платье свадебное, чтобы честь по чести мне замуж выходить!

Посмотрел он недобро на меня.

— Отказываешь мне, дева? Так прямо и скажи.

— Не отказываю, колдун, а задачу ставлю, — говорю твердо. — Но, гляжу, не сильно-то ты меня в жены взять хочешь, раз с такой простой службой справиться не можешь. Или хвастаешься ты все, а сам и зерна ячменного наколдовать не сможешь?

Глаза его заледенели, уголком рта дернул, с коня соскочил, лицом к радуге стал. Похолодела я вся, нянюшке в руку вцепилась — а как сейчас исполнит службу?

А он руки поднял, к дуге небесной протянул — потекли к его рукам тонкие струи водяные, а в струях этих радуга отражается, переливается. Зашевелил он руками — и начало перед ним платье чудесное ткаться. Народ ахает, смотрит, да и я взгляд оторвать не могу от чуда такого.

Потускнела дуга разноцветная, а скоро и совсем пропала, а платье радужное уже готово: солнечным светом ткань горит, всеми цветами переливается. И смотреть-то больно на такое, не то что взять в руки.

— Неужто сделал? — ахнула нянюшка.

— Сделал, — отвечаю, себя мысленно коря за глупость. Поторопилась, а могла бы и потруднее что загадать. Например, пойти туда не знаю куда, найти то не знаю что… Хотя, судя по лицу колдуна высокомерному, он бы и эту службу исполнил.

Спустилась я из горницы, на крыльцо вышла, кивнула дружинникам отцовским, на страже оставленным, ворота отпирать, и пошла наружу, к жениху своему новоиспеченному.

А людей за воротами собралось видимо-невидимо, все село!

Стоит и колдун Мерлин, коня гладит, а через локоть у него платье свадебное радужное переброшено. И выражение на лице опять задумчивое, недовольное. Посмотрел на меня свысока, а я взгляд опустила. Сама виновата, по своей дурости за гордеца замуж пойдешь!

— Ну что, люди добрые, — говорит громко, к селянам обращаясь, — все условие Марьино слышали?

Зашумел народ.

— Все, — кричат соседи, — все!

— Выполнил я его?

— Выполнил, — кричат.

— А ты как считаешь, Марья-Искусница? — ко мне он обращается. — Выполнил я твою службу?

— Выполнил, — говорю сердито. — Не откажусь я от своего слова, колдун иноземный. Стану тебе женой.

Он меня еще раз осмотрел и усмехнулся.

— А что-то я подумал, — говорит, — слишком ты, Марья, капризна и горда. Да и вокруг пальца тебя обвести как раз плюнуть. Радуга — то преломленье света солнечного, разве можно что-то из него соткать? Я тебя обманул, водяные струи зачаровал, а ты и поверила. Да, красива ты, не видал я красивее девки, но не дороже твоя красота моей свободы. Не нужна ты мне в жены, и никакое древо эльфийское этого не стоит.

Я как стояла, так и застыла, неверяще на него глядя. А он платье мне под ноги в грязь швырнул, на коня вскочил и улетел в небеса.

Зашептались селяне, на меня глазея — чудо-то какое, не Марья жениху отказала, а жених, ее получив, нос отворотил. А я платье подобрала, во двор ушла и только там расплакалась от обиды. Не пришлась я ему — но зачем же перед честным людом меня позорить? Глупой назвал, в гордости обвинил, а самому шутки девичьи гордость поцарапали! Да у нас на каждом сватовстве над женихом так шуткуют, что мои уколы ему ласковой щекоткой бы показались! Правду, видать, бают, что при дворе Яр-Тура все малахольные…

Я со злости платье то порвать попыталась, порезать — а не режется оно, только сильнее солнышком сияет. Затолкала тогда в сундук и в подпол приказала спрятать.

Как приехал батюшка, рассказала ему все. Он бороду погладил, усы пощипал, и сказал:

— Не плачь, дочка, все к лучшему. Жаль только, что меня не было — показал бы я ему, как дочь мою обижать, не посмотрел бы на посох чародейский!

Я еще пуще заплакала, и обнял меня отец любимый, к груди прижал.

— Или, — говорит, — запал он тебе в сердце, оттого и плачешь?

Я головой замотала от возмущения.

— Да ты что, батюшка! Да я и думать о нем завтра забуду!

— Ну вот и хорошо, — улыбнулся отец. — Соседи пошепчутся и перестанут, а чтобы ты поскорее снова радостной стала, возьму я тебя на торг столичный завтра, Марья. Развеешься, накупишь нарядов и лакомств, и больше никакие колдуны тебя тревожить не будут!

Через неделю возвращались мы с батюшкой домой после торга столичного под охраной дружины верной, людей военных. Торг на рассвете каждый день начинался, и хорошо, богато прошел: десять возов товаров отец в стольный град привез, а обратно на одном мы ехали, гостинцы везли да запасы нужные. Остальные возы порожними следом шли.

Накупила я тканей цветных, утвари разной, и батюшке помогала рук не покладая; так занята была, что о колдуне рыжем почти и не вспоминала. А когда вспоминала, фыркала: тоже мне, жених! Рыжий, горбоносый!

Нет, Алена тоже рыжая, но у ней волос огненный, теплый, издали приметный, а у этого и рыжина-то выцветшая, холодная, белесая, и сам он холодный. Точно в жилах не кровь, а водица от девы озерной по наследству передалась.

Глупой меня назвал! Преломленье света, мол, не знаю! Да кто его знает-то вообще? Зато я борщи так варю, что любое преломленье из мыслей выбьет! Только о добавке думать будешь!

Злилась я и как ловила себя на том, что о колдуне думаю, так сразу из головы его выкидывала и за дело какое-нибудь принималась. Нечего в мыслях моих всяким рыжим делать!

Привез батюшка в столицу и ковры, которые я зимой ткала. Работа долгая, да и зима у нас небыстро проходит, что еще в трескучие морозы делать? Расхватали их в первый же день так быстро, что не все петухи трижды солнце поприветствовать успели. За последний ковер, с жар-птицей, в небе ночном крылья раскрывшей, и вовсе двое иноземцев чуть не подрались: толстый, в чалме золотой, кафтане пышном и туфлях загнутых, и худой, чернявый, словно палку проглотивший, со взглядом цепким. Он перед этим все батюшку выспрашивал, что за чудо-птица на ковре изображена: выдумал ли кто, или правда есть такая красота?