Анатомия страха (СИ) - Рябинина Татьяна - Страница 60

Ему вторил телефон. Проклиная весь свет от самого его сотворения, Дима снял трубку.

— Дмитрий Иванович, майор Логунов беспокоит, уголовный розыск. Как бы нам с вами встретиться?

— Срочно? — буркнул Дима.

— По возможности.

«Видно, не судьба, видно, не судьба, видно, нет любви…»

— Я дома.

— Вы не против, если я приеду минут через сорок?

— Приезжайте.

Отчаянно чертыхаясь, Дима натянул спортивный костюм и отправился на кухню варить кофе по-дьявольски: с перцем и гвоздикой.

Вот только опера нам для полного счастья и не хватало!

Логунов опоздал минут на десять. Дима, не зная, к чему бы для начала придраться, мысленно поставил ему это в вину. Он провел майора на кухню и вежливо предложил кофе, но тот отказался. Отказ тоже был занесен в меморандум.

— Вы плохо себя чувствуете? — внимательно посмотрев на Диму, поинтересовался майор.

— Я, извините, после вчерашнего, — развязно ответил Дима.

Неизвестно почему ему во что бы то ни стало хотелось вывести Логунова из себя. Своей отстраненностью, направленностью вглубь собственной персоны майор действовал на нервы — и одновременно притягивал, словно Дима смотрелся в зеркало.

Логунов никак не отреагировал на его реплику, казалось, он ее даже не услышал.

— Дмитрий Иванович, если мы правильно поняли, вы ведете собственное расследование? — спросил он.

— А разве это запрещено? У агентства есть лицензия, в которой наш, так сказать, жанр не указан. Если я буду ждать, пока вы сами найдете убийцу, то рискую однажды утром проснуться на нарах.

— А что вы скажете, если я предложу вам сотрудничество?

Майор упорно игнорировал Димины склочные выпады, и ему стало неловко.

— Из этого следует, что вы меня больше не подозреваете?

Майор пожал плечами и попросил разрешения закурить. Дима молча пододвинул пепельницу.

— Если честно, то сомнения еще есть. Но вблизи их рассматривать удобнее.

— Значит, удобнее… В принципе я не против, но только на взаимовыгодных началах, — сварливо сказал Дима, делая вид, что не замечает предложенных Логуновым сигарет, и вытаскивая свою пачку.

— То есть? — удивился майор.

— А вы думали как? Я вам все, что знаю, а вы мне «спасибо, гражданин Сиверцев»?

— А как насчет тайны следствия?

— В таком случае желаю удачи. Судя по тому, что вам удалось выйти на Тищенко, вы идете той же дорогой. Только неизвестно, какие делаете выводы.

— Дмитрий Иванович, — Логунов говорил спокойно и терпеливо, как с неполноценным ребенком. — Если вы знаете что-то, что может помочь следствию, вы обязаны дать показания.

— Пожалуйста, повесткой к следователю. А с вами я вообще не хочу разговаривать.

— Почему? — просто спросил Логунов, и Дима запнулся.

— Почему? — переспросил он. — Да потому, что я всю жизнь был на вашем месте, уговаривал и заставлял всяких баранов дать показания. А теперь я вынужден чувствовать себя идиотом и доказывать, что я — хороший! Белый, блин, и пушистый!

— Но я-то чем виноват? — чуть повысил голос Логунов.

— По-вашему, виноват я? — Дима уже почти кричал, сатанея от обиды и чудовищной головной боли. — Эти трое ублюдков убили женщину, которую я любил. Я уверен в этом! Их никто не наказал, потому что, видите ли, доказать их вину было невозможно. Проходит двадцать с лишним лет, кто-то начинает их гасить, и я ищу этого парня, но не для того, чтобы пожать ему руку, нет. Для того, чтобы торжественно вручить его вам. Нате, дяденьки менты, ешьте мерзавца с какашками, а меня оставьте в покое. Это вы, черт вас побери, можете понять?

Логунов, помрачнев, смотрел на окурок своей сигареты. Казалось, ему вспомнилось что-то очень болезненное.

— Это я понять могу, — сказал он тихо. — Извините, Дмитрий Иванович. До свидания.

Щелкнул замок, входная дверь захлопнулась. Не ожидавший подобного, Дима опешил. И тут снова взревел телефон. Подавив желание швырнуть его об пол и долго пинать по всей комнате, он снял трубку.

— Слушаю!

Тишина. Живая, дышащая тишина.

— Говорите, черт возьми!

Но трубка молчала.

— Оля, это ты? — сам не зная почему, тихо спросил Дима.

В ухо тонкими иголками забились, запульсировали короткие гудки.

— Так и сказал? — изумился Калистратов. — Ну ни черта себе хрена! Повестку, значит, хочет? Будет ему повестка, будет ему три дня на полном пансионе. Самолично прослежу, чтобы в самой злобной камере. И шепну кому надо, что бывший мент. Посмотрим, что он тогда запоет. Если сможет.

— Да будет вам, Андрей Ильич, — поморщился Логунов. — Сами же понимаете, Сиверцев тут ни при чем.

— А вы-то что его выгораживаете? — взвился следователь. — Его адвокат защищать будет. Я вот тут навел справочки про это «Аргус», где твой протеже директором. Знаешь, кто там хозяин? Вадик Соловьев.

— Птица?

— Она самая.

— Ну и что? При чем здесь Птица?

Калистратов отшвырнул ручку, которая, прогремев по столу всеми своими гранями, свалилась на пол, в самый недоступный угол.

— А может, он и вам приятель? Как Малинину? У него, посмотрю, везде друзья-товарищи. Сначала районный следователь его покрывал…

— Между прочим, формально следователь ничего не нарушил, — перебил его Логунов. — Сиверцев ему не родственник. А что касается просто знакомых, то это каждый сам для себя решает: отказаться или нет… Я вас, Андрей Ильич, что-то не узнаю в последнее время. Сколько мы с вами работаем, вы никогда таким не были. Вас будто подменили. Или подкупили?

Калистратов побагровел, пытаясь выдохнуть и что-то сказать. Не дожидаясь этого, Логунов вышел, громко хлопнув дверью.

Вернувшись к себе, он встретил в коридоре Боброва.

— Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил? — поинтересовался полковник.

— Калистратов, — коротко ответил Логунов.

— Ну вот, приплыли. Есть вообще хоть кто-то, кто тебя устроил бы? Вы же с ним, вроде, мирно жили? Ну-ка, пойдем, пошепчемся.

Бобров привел Ивана в свой кабинет, кивнул на длинный стол для совещаний и сам сел напротив.

— Рассказывай.

Выслушав, он снял очки и, задумчиво покусывая дужку, сказал:

— Я тебя, Ваня, понимаю, но лезть в ваши взаимоотношения, сам понимаешь, не могу. Значит, он давит на Сиверцева?

— Ему, Павел Петрович, очень хочется, чтобы Сиверцев оказался виноватым. А доказательств нет.

— Если бы Бога не было, его надо было бы придумать?

— Вот-вот.

— Ладно, я поговорю с прокурором, санкции на арест без веских оснований не будет. Но задержать на трое суток я помешать не могу. А что Гончарова?

— Ищем. Иголка в стоге сена. Если бы хоть район знать. Подключили бы участковых. Знаете, сколько Гончаровых в городе? Море. По ориентировкам останавливают — все не те. Знаете, Павел Петрович, я всегда удивляюсь, когда по нашим роботам кого-то опознают.

— Ты, Ваня, прежних не видел. Которые по кусочкам собирали, — проворчал Бобров. — Не «человек, похожий на…», а «нечто, похожее на человека». Отдаленно похожее. И находили же, опознавали. Ладно, что по Свирину?

— Ничего. Сидит дома. Вчера, правда, в банк проветрился на трамвае. Туда и обратно.

На форточку, громко чирикая, спикировал воробей. Бобров затопал, замахал руками, прогоняя незваного гостя.

— Зачем? — спросил Логунов.

— Примета плохая, когда птица в комнату залетает. Вот чего я не понимаю, Ваня, — сказал полковник, закрывая форточку. — Если ты прав и все дело в Гончаровой, получается неувязка. Допустим, она мстит за смерть дочери. Тогда зачем приплетать давнюю историю со Светланой Архиповой? Когда хотят просто лишить гада жизни, ну, око за око, то стреляют из кустов или покупают киллера. Когда хотят помурыжить, то дают понять: кто и за что. Чтобы знал, почему умирает. Но ведь Свирин из всех этих дел должен сделать вывод, что ему припомнили прошлое. И никто иной как друг детства Дима.

— Да, Павел Петрович, — кивнул Иван. — Сиверцева фактически подставили. Но это можно объяснить тем, что убийца о нем не знает. Или просто не считается с тем, что подозрение падет на невиновного. Наверно, ему, то есть ей это как раз на руку. А что касается давних дел… Понимаете, Свирин Гончарову-младшую не убивал. Он просто ее бросил. Может, к наркотикам приучил, но это неизвестно. Даже если мать будет считать его убийцей, ни один суд этого не признает. И сам Свирин тоже. Он не из тех, кто на каждом шагу бьет себя пятками в грудь и вопит: «Это я во всем виноват!» А убийство, даже столетней давности, — все равно убийство. Тут другой расклад, на этом можно и сыграть. Неважно, что срок давности истек. Страх, совесть — от этого никуда не денешься. И вот когда она его доведет до белого каления, — а она его доведет, я уверен — тогда можно и о дочурке напомнить. До кучи.