Анатомия страха (СИ) - Рябинина Татьяна - Страница 89

— Локи, ты понял меня?

— Да!

— Ты будешь спать?

— Да!

— На счет «десять» ты уснешь и будешь крепко спать. До тех пор, пока я — и только я — не разбужу тебя. Олег, ты проснешься на счет «десять». Раз, два…

Когда Олег очнулся, Наталья поинтересовалась, что делает Локи. Свирин прислушался к себе.

— Спит, — ответил он.

— Попробуйте разбудить его.

После нескольких попыток Олег покачал головой.

— Не просыпается. Он не умер?

— Вы боитесь этого?

— Он — это я. Если он умрет, значит, умру и я.

Вот оно! Вот он, ключик! Но пока еще рано.

— Нет, Олег Михайлович. Локи не умер, он просто крепко спит. Теперь мы с вами будем работать по-настоящему. Он не будет мешать, и дела пойдут на поправку.

Когда Наталья вышла от Свирина, ее поджидал Глеб.

— Ну как? — спросил он.

— Уже скоро.

— Наташа, у меня уже сил нет мыть полы и водить психов на прогулку. И бабы меня достали.

Глеб действительно стал местной достопримечательностью. Он пользовался повышенным вниманием всего женского персонала, от суровой Анны Альбертовны до молоденькой медсестры Верочки, которая носила такой коротенький, облегающий и прозрачный халатик, что из-под него то и дело показывались кружевные трусики. И даже мадам банкирша погладывала на него игриво-умильно. Но Глеб держался со всеми одинаково угрюмо.

А на следующий день произошло ЧП. Была ее очередь дежурить в воскресную ночь, и Наталья вышла из дома около семи. Во дворе было темно, накрапывал дождь, и она не сразу заметила стоящего у машины мужчину. Он посмотрел на нее и вдруг крикнул:

— Наталья Николаевна, подождите! Мне надо с вами поговорить.

Это был Сиверцев.

Наталья остолбенела, но через мгновенье бросилась бежать. Сиверцев за ней. На ее стороне было преимущество: она знала здесь каждый куст и каждый закоулок, а он нет. Ей удалось запутать его, оторваться, выйти дворами к метро. Теперь возвращаться домой было нельзя. Из клиники Наталья позвонила Глебу и предупредила, что какое-то время ей придется пожить у него.

Пережитый страх она, как всегда, выместила на Олеге. Увеличила интенсивность инфразвука по предельно допустимого и стала ждать. Через десять минут ей позвонила с поста дежурная сестра:

— Наталья Николаевна, вашему Локи плохо.

Отключив излучатель, Наталья вошла в палату. Свирин сидел, забившись в угол. По его лицу стекали крупные капли пота.

— Помогите мне! — шептал он. — Помогите! Мне страшно! Мне плохо!

— Ну-ну, тише, Олег Михайлович, сейчас я вам укольчик успокоительный сделаю, таблеточку дам.

Оба препарата по отдельности были вполне безвредными, Наталья взяла их из аптечного шкафа. Но в сочетании они давали мощный галлюциногенный эффект. Она сидела рядом с кроватью Олега и наблюдала за ним. Инъекция миорелаксанта сделала его слабым, вялым, неспособным двинуть ни ногой, ни рукой. Он лежал и смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Света, что ты здесь делаешь? — спросил он заплетающимся языком.

— Сижу и смотрю на тебя. Скажи, зачем ты убил меня? — спросила Наталья.

— Ты угрожала мне. Я должен был…

— А зачем ты убил Наташу?

— Я не убивал ее. Неправда!

— Ты приучил ее к наркотикам. Ты насильно отвез ее в клинику делать аборт. А потом прогнал ее.

— Люда, она обещала рассказать обо всем Илоне. Я не мог…

— Я не Люда, Олег, я Ира.

— Ира… Ты, сука! Я ведь убил тебя! Я снова тебя убью! — он дернулся было к ней, но без сил упал на подушку. — Я все равно тебя убью. И тебя, и Илону, и Сиверцева. Локи убьет вас всех. Вот только проснется.

Дождавшись, когда Свирин уснет, Наталья вышла из палаты. Локи не проснулся, а без него Олег слишком слаб. Вся его воля спит вместе с Локи.

На следующий день перед обходом Наталья подошла к заведующему.

— Отари Георгиевич, меня беспокоит Локи, — озабоченно сказала она. — У него суицидальные настроения. Дело зашло слишком далеко. Он упустил время. Боюсь, процесс остановить не удастся.

— Он пытался нанести себе вред?

— Нет пока. Он только говорит о том, что прошлое мучает его и он не может жить.

— Пусть Глеб как следует обшарит его палату: нет ли опасных предметов. При малейших признаках беспокойства — в мягкую. Что он у нас получает? — Хахиашвили просмотрел лист назначений. — Увеличьте-ка дозу.

В тот день у Натальи не было приема в амбулатории, и после обхода она вернулась к Свирину с диктофоном в кармане халата. Она беседовала с ним о вещах, совершенно нейтральных: о погоде, о том, что бы он хотел съесть на ужин, и о том, где любит отдыхать, — вставляя в свои реплики уже зафиксированные коды, которые должны были направить его мысли в определенное русло. Минут через десять Наталья поняла, что Свирин «поплыл». Она поинтересовалась, как поживает Локи.

— Спит, — пожал плечами Олег. — Ни разу не просыпался. Меня это даже беспокоит.

— Ничего страшного, Олег Михайлович. Локи будет спать, пока вы не поправитесь. Вы ведь Олег Михайлович?

— Да, — безвольно ответил он. — Я — Олег Михайлович. А Локи спит.

— Как вы себя чувствуете?

— Плохо. Очень плохо. Меня как будто грызет что-то изнутри. Пока Локи был со мной, мне казалось, что я могу бороться, что могу снова стать сильным. А теперь…

Наталья заметила, что Свирин пристально смотрит на ее руки и будто силится что-то вспомнить. «Отлично, голубчик. Вспомнить ты все равно не сможешь, хотя подсознание твое вопит и топает ногами».

Медленно, следя за тем, чтобы вовремя выделить голосом нужные слова в такт дыханию Свирина, она говорила и смотрела вскользь его зрачка. Ее фразы складывались в замысловатую мелодию. Повышая и понижая голос, умело модулируя, Наталья привела его в состояние, близкое к трансу. Она мягко, ненавязчиво объясняла, что плохо ему от того, что его убеждения и взгляды находятся в противоречии с еще более глубокими принципами типа «не убий» и так далее. Поскольку слово более материально, чем мысль, необходим облечь мысль в словесную оболочку, выпустить ее в пространство. Не зря же люди делятся своими переживаниями с друзьями, ходят к исповеди: так они избавляются от напряжения, как будто спускают пар через предохранительный клапан. Здесь не было логики, но это было не менее убедительно, чем дерьмо, прущее из засоренной Свириным трубы.

Он смотрел на Наталью доверчиво, как ребенок.

— Значит, если я расскажу обо всем плохом, что сделал в жизни, мне станет легче?

— Не сразу, но станет.

— Хорошо, слушайте. Почему-то я вам верю.

Он говорил долго, Наталья даже испугалась, что пленки в диктофоне не хватит. Ей было противно, но она понимала: это необходимо. Наконец Свирин замолчал.

— Это все.

— Нет, не все, — возразила Наталья.

— Это правда все, — настаивал он.

— А Балаев и Калинкин? Кто убил их?

— Неужели я сказал и об этом? — потрясенно прошептал Свирин. — Но ведь их убил Сиверцев.

— Вы сказали, что виноваты в этом. Ведь если бы вы с друзьями не поступили так с той девушкой, он не убил бы их и не стал бы преследовать вас.

— Да, наверно, вы правы… — Свирина можно было собрать тряпкой в ведро и вылить, настолько он раскис. — Я признаю.

— Нет, Олег Михайлович, этого будет недостаточно. Поскольку все началось именно с той давней истории, просто признать вслух свою вину мало.

— Что же мне делать?

— Написанное слово более материально, чем сказанное. Когда вы пишете, вы вкладываете в этот процесс больше энергии.

— Вы хотите сказать, я должен написать?.. — Свирин взъерошил волосы и стал похож на старого бомжа — у него забрали станок, и он не брился уже несколько дней.

— Да, — Наталья достала из папки лист бумаги, ручку, протянула Свирину. — Пишите: «Я, Свирин Олег Михайлович, признаю, что виновен в смерти Сергея Павловича Балаева и Геннадия Федоровича Калинкина». Написали? Число и подпись. Видите, вы же не написали: «я убил». «Виновен» не значит «я — убийца». «Вина» — это на самом деле значит «причина». Вы просто признали, что вы — причина их смерти, понимаете?