Немного волшебства - Нестерова Наталья - Страница 2

Он долавировал до своего подъезда. Как обычно, рядом прогуливалась Ирина Сергеевна, соседка с первого этажа. Антон поздоровался.

– Поздно работаешь, – отозвалась соседка. – Деньги, наверно, гребешь?

– Лопатой, – подтвердил Антон.

– У порога яма, – предупредила соседка, – сантехники сегодня выкопали, а зароет Пушкин. Не провались!

– Спасибо! – поблагодарил Антон.

Пиликнул кодовый замок, железно звякнула за спиной Антона дверь, и он резко затормозил у почтовых ящиков.

Ирина Сергеевна полгода назад преставилась. Умерла то есть, деньги на похороны собирали. Перепутал! Хорошо по имени не обратился! И голос, как у нее! Впрочем, все старухи друг на друга похожи, как вялые помидоры.

Антон жил в родительской двухкомнатной квартире. Танька на втором курсе института выскочила замуж. После смерти отца мама к ней переехала, помогала внуков воспитывать. Антону исполнилось тридцать, когда мама погибла под колесами автомобиля пьяного подонка. Сейчас Антону тридцать пять. Пятилетка без маминых инспекторско-санитарных набегов, хозяйство немудреное и откровенно запущенное.

Но сейчас, едва открыв дверь, он унюхал запах, который бывал после маминых визитов. Хлорно-лимонный дух моющего средства, аппетитный аромат борща и запах… отсутствия запаха застарелой пыли.

Антон вошел в квартиру. Так и есть, чистота, порядок, постель убрана, подушки на диване в шеренгу, на плите кастрюли с едой, в ванной на веревках белье сушится. Ай да Танька! Что это на нее нашло?

Нажал кнопку автоответчика на телефоне. Леночка лениво-деловым тоном:

– Кажется, ты мне звонил? Прости, не могла ответить. Сделай еще одну попытку. Целую!

Хитрость белыми нитками шита. Женская гордость не позволяет завопить: «Ты меня бросил?», окольными путями добирается к его телу.

От Таньки сообщений не было. Антон набрал номер сестры.

– Милая! – с искренним чувством благодарности, замешенным на удивлении, проговорил он. – Ты настоящий друг, товарищ и брат! То есть брат – это я, и я люблю тебя всеми клетками своего истерзанного сердца.

– Денег надо? – осадила сестра. – Сколько?

– Не надо денег! Я хочу выплеснуть на тебя цистерну признательности. Танька! Спасибо!

– За что?

– За уборку, готовку и скромный сестринский подвиг. Танька, а как часто ты его можешь повторять?

– Пьешь? – ответила сестра вопросом на вопрос. – В алкоголика превращаешься? Не женился вовремя, теперь сопьешься.

– Трезв, как младенец. Ты же у меня сегодня была? Порядок навела, квартиру вылизала, борщ и – Антон поднял крышку над сковородкой – и, пожалуйста, котлеты…

– Проспись! У меня дети гриппуют, третий день из дома не выхожу, хотя на работе завал.

– Хочешь сказать, ты ко мне не приезжала и… и ничего тут не делала?

– Докатился! Альфонс! Бабы с тобой стираными портками расплачиваются, а ты даже не догадываешься, кто именно!

Танька бросила трубку. Антон опасливо огляделся. Он, конечно, не альфонс, а также не монах и не эксплуататор женского труда. К попыткам обустроить его быт относится как к мягко накинутой на шею петле. Еще не дернули, не повесили на перекладине под названием ЗАГС, но петельку затягивают, стульчик из-под ног выпихивают.

Кто же здесь похозяйничал? Ключа ни у кого, кроме сестры, нет. Да и представить, что какая-нибудь из знакомых девушек пустилась в авантюру – сняла слепки с ключей, явилась сюда со швабрами и моющими средствами – невозможно. Нет среди его подружек такой тимуровской отличницы. А следы ее подвига есть! Вот под бутылкой с подсолнечным маслом еще утром жирное пятно толщиной в палец красовалось, а ныне отсутствует. И остальное…

Антон еще раз обошел квартиру, заглядывая во все углы. Ему стало нехорошо. На земле нет человека, который бы именно так подвязывал лентой занавески, расставлял фужеры в серванте, стирал полиэтиленовые пакеты и лепил их на кафель сушиться. Никто, кроме мамы… Танька пакеты давно не стирает…

Затренькал телефон, Антон ответил.

– Здорово, старик! Это Витек Федоров. Давно не виделись. Ты как? Нормально, – пролепетал Антон.

Витек поболтал о мелочах, вспомнил о книге, которую забыл вернуть. Сказал, что книга завалилась за другие на стеллаже, третья полка снизу. Пусть Антон к его маме наведается, она отдаст. Пожелал здравствовать и отключился.

Антон дико смотрел на телефонную трубку, потом отбросил ее, точно трубка раскалилась.

Витя Федоров утонул в речке, когда они закончили десятый класс. Сдал экзамены в институт, поступил и… На кладбище весь класс пришел, девчонки рыдали…

Почему он не осадил этого кретина? Не сказал: «Розыгрыш не удался!» Струхнул, а тут еще в квартире… Нет, не галлюцинации же это? Тогда что?

Антон бросился в комнату, дрожащими руками вытащил том энциклопедического словаря, мял листы, отыскивая статью «Галлюцинации».

«Обман чувств, ложное восприятие, возникающее без соответствующих внешних раздражителей. (Раздражителей навалом.) Обычно галлюцинации воспринимаются как реальные явления (реальнее не бывает), но возможно и критическое отношение к ним. (Не надо мне борщей! И книг пропавших не надо!) Различают слуховые (Витек!), зрительные (куда ни глянь!) и др. галлюцинации (еще и другие?!). Наблюдаются главным образом при психических заболеваниях».

Галстук давил шею, не хватало воздуха. Антон дернул за ворот рубашки, отскочила верхняя пуговица, покатилась в угол. Она ему тоже кажется? Или натурально катится?

Спокойно! Надо разобраться! «В чем разбираться? – визжал в голове панический ужас. – Шиза! Абсолютная шиза! Психическое заболевание», – идиотски прохихикал голос.

Два года назад, получая автомобильные права, Антон брал справку в психоневрологическом диспансере. Ему шлепнули печать «На учете не состоит». Теперь, значит, поставят?

– Не сдамся! – погрозил Антон пальцем книжному шкафу.

Бросился на кухню, стал со сковородки есть котлеты. Запихивал их в рот, хотя аппетит давно пропал. Котлеты были нормального котлетного вкуса. Как мама готовила, как он любил, с чесноком и перцем. Антон подавился, закашлялся от мысли: это и есть «др. галлюцинации»?

Распахнул дверцы навесного шкафа, чтобы достать чашку, выпить воды, и… попятился, спиной врезался в плиту. Волосы на голове вдруг словно ожили. Каждый превратился в червяка, задрожал, завибрировал и стал медленно подниматься перпендикулярно черепу.

Трубка! Пачка табака «Золотое руно» и курительная трубка. Антон узнал бы ее среди тысячи других – отцовскую трубку… Белесые следы зубов на кончике мундштука, маленький едва заметный сколок – это он, Антон, когда-то стянул трубку, раскуривал, отец его застукал. Антон, испугавшись, разинул рот, трубка упала, и кусочек отбился. Отец его крепко ругал тогда. Антону казалось, что папа более раздосадован порчей любимой трубки, чем фактом мальчишеской проказы.

Когда отец умер, видеть осиротевшую трубку, отполированную отцовскими пальцами, стало мучительно больно. Антон сам положил трубку в гроб, рядом с локтем одной из каменно-твердых, по-покойницки сложенных на груди рук отца. Татьяна и мама, опухшие от слез, согласно закивали – пусть вместе с ним… Вместе с гробом трубка уплыла в печь крематория. А теперь нарисовалась в его кухонном шкафу, рядом с чашками, которые только мама (только она!) так расставляла – этажеркой: блюдце, перевернутая чашка, блюдце, чашка вверх дном…

Антон взвыл, схватился руками за голову, между пальцев противно шевелились волосы-черви. Сполз на пол. Господи! Как же не хотелось сходить с ума! Почему он? За что?

Взглядом уткнулся в сложенную газету и мамины очки. Они лежали на стуле. С позиции «на полу безумно сидя» их было отлично видно. Антон закрыл глаза – одной галлюцинацией больше, одной меньше – значения не имеет. Накатило тупое равнодушие. Пропал ни за грош. В голове что-то – тресь! – и получите шизофреника. Коту под хвост карьера, командировка в Италию… Теперь его карьера в психушке на больничной койке будет протекать. «Сестричка, дай утку, Антоша пи-пи хочет сделать…».