Твое имя - Платунова Анна - Страница 38

Профессор Вигге поднял глаза на воспитанницу. В них не было осуждения или злости, только страх за нее.

— Беги, зайчонок! — крикнул дедуля.

Чужая безжалостная рука резанула по горлу, превращая крик в хрип. Отпустил — и профессор, покачнувшись, сполз на пол. В воздухе остро запахло кровью.

Любава пискнула, точно действительно превратилась в маленького испуганного зверька. В голове билась одна-единственная мысль: «Это сон, это сон. Сейчас я проснусь!»

Замешкалась, когда надо было бежать, бежать без оглядки. Профессор Вигге еще бился в агонии, когда Глузд переступил через него, направляясь к Любаве. А за ним — и другие пятеро. Один встал у дверей, перекрывая выход. Усмехнулся лениво, словно кот, почуявший лакомство.

— Ну что, господин Айлири, как договаривались? Нам монеты, вам девчонку?

Лейрас поморщился, когда его так явно изобличили в подлости, но кивнул. Подошел к Любаве. Она сделала шаг назад — и уперлась в грудь одного из мужчин. Они окружили ее, разглядывали откровенно, раздевая взглядами. Один потянул за локоны. Другой ущипнул за шею. Любава заметалась в кольце рук. А потом вспомнила: у нее же есть ее сила. Ухватила Глузда за запястье. Тот охнул. Но их было слишком много. Тут же ухватили за локти, вывернули руки.

— Жжется, погань некромантская, — вполголоса переговаривались они между собой. — Надо потом руки тряпками замотать…

Лер ничего не говорил, стоял, наклонив голову, наблюдая и дожидаясь, пока Любава перестанет дергаться в попытках вырваться. А она пыталась. Крутилась, пиналась, стараясь дотянуться и укусить. Вывернутые руки ужасно болели, а мужчины, видно, забавлялись, глядя на ее бесплодные усилия.

— Ох, какая попрыгушка, — смеясь, сказал кто-то, — подо мной тоже так будешь вертеться, лапушка?

Любава тяжело дышала, волосы растрепались, падали на глаза. Но она продолжала смотреть на Лейраса. Невозмутимого, спокойного, будто ничего особенного сейчас не происходит. Подошел, заправил выбившиеся пряди ей за уши. Погладил по щеке, небрежно приподнял ее лицо за подбородок, заставляя заглянуть в глаза. Как ей раньше казалось, что его глаза цвета неба? Его глаза цвета зимнего льда — такие же холодные и пустые.

— Не захотела по-хорошему, значит, будет по-плохому, сладкая.

— Лер, прошу тебя…

— Да ты ведь сама этого хотела, сладкая. Игры со мной играть надумала? Сейчас узнаешь, в какие игры люблю играть я.

Лейрас принялся распутывать шнурок на запястье. Любава видела, что он подвязывает им волосы, чтобы не мешали. Он и сейчас завязал их в хвост. Любава задергалась, закрутилась.

— Берт, — крикнула она, увидев стоящего поодаль рекрута. — Прошу, помоги! Я ведь тебе жизнь спасла!

Берт нахмурился и уставился в пол. Он уже положил в карман свою долю монет.

Любава почувствовала, как ее всю целиком наполняет беспредельный ужас. Неужели то, что с ней сейчас происходит, — правда? Дедуля на полу в луже крови… Она сама с заломленными руками… Лер, который принялся расстегивать пряжку на ремне.

— С нами потом поделитесь девчонкой? — уточнил Глузд. Его голос дрожал от нетерпения и возбуждения.

— А почему нет? — ухмыльнулся Лейрас. — Сейчас поучитесь, как надо с мерзавками обращаться, а потом и попрактикуетесь. Руки ей надо бы перевязать только.

С окна сдернули занавеску, неловко зацепив Кукса. Горшок раскололся, и земля брызнула во все стороны. Любава стояла посреди разоренного мертвого дома. Рядом с мертвым дедулей. Да ей и самой не выжить после всего…

Ткань разорвали на лоскуты, крепко замотали ей руки до локтя, чтобы не «жглась». Косы, наоборот, Лер распустил. Медленно-медленно, лаская каждую прядь. Гладил, нюхал, наматывал на пальцы.

— Пожалуйста, пожалуйста… Лер, милый, хороший, отпусти меня…

— Вот как ты теперь запела, сладкая? Отпустить, говоришь? Так я милый и хороший?

— Да-да, очень милый. Чудесный, добрый… Отпусти меня…

Слезы текли по щекам, а не вытереть.

— Что, парни, отпустим эту плаксу?

Рекруты хмуро переглянулись, пожимая плечами. Такого поворота они не ожидали.

— Отпусти, Глузд, — мягко сказал Лер.

Любава почувствовала, как хватка ослабла. Неужели в Лейрасе проснулось что-то человеческое? Она сделала шаг к двери, еще один… Взялась за ручку.

— А нет, сладкая. Оставайся-ка с нами! — рассмеялся он. — Видишь, как весело нам играть.

Любава, которая уже ощутила робкую надежду на свободу, вновь рухнула в пропасть отчаяния. Ее оттащили от двери и вновь поставили перед Лейрасом.

— Можешь кричать, — говорил он, проводя пальцами по ее щекам и губам. — И плакать. И умолять. Чувствую, повеселимся на славу…

Он начал одну за другой расстегивать пуговицы на ее платье, пока наконец платье цвета солнца и меда не осело на пыльный пол мятой тряпкой. Рубашку, что оказалась под платьем, просто порвал.

— Сладенькая, голенькая девочка…

Он провел требовательными пальцами по всем изгибам ее тела, заставляя дрожать и вскрикивать, а потом дернул за руку, кидая на пол к своим ногам.

Любава очнулась на затоптанном грязном полу, где валялась, словно сломанная кукла. Она больше не чувствовала себя человеком, скорее истерзанным куском мяса. Тело, покрытое холодным потом, колотила дрожь. Сквозь провал окна зияла тьма. Неужели уже ночь? Сколько же часов прошло?

— Как больно… — прошептала она, не думая, что произносит это вслух.

— Скоро перестанет болеть, сладкая, — тут же откликнулся веселый голос за ее спиной. Они все еще здесь, они не оставят ее в покое…

Сжалась в комочек, обхватив колени руками. Лер подошел и толкнул ее в бок носком сапога.

— Понравилось, плакса? Вижу, что понравилось!

Несколько голосов рассмеялись в ответ на его слова. Любава уже знала, что умолять бесполезно, только вновь закусила изгрызенные до крови губы, уверенная, что сейчас все повторится сначала, но Лер, подумав, что она, вероятно, лишь бредила, оставил ее в покое, продолжая прерванный разговор с рекрутами.

— Значит, так и сделаем: Берт останется караулить плаксу — он нас только задерживать будет. Остальные идут рыть могилу. Не хватало еще, чтобы сюда дознавателя с некромантом из города прислали да разговорили наших свинок. Похороним, и делу конец, — деловито, будто говорил не о свершившемся преступлении, а о чем-то обыденном и простом, подытожил Лейрас.

«Я еще жива, — билась в голове Любавы мысль. — Я ведь жива…»

Конечно, Лейрас это знал. Потому что дальше принялись обсуждать, каким образом избавиться от девчонки, оказавшейся на удивление очень живучей.

— Я думал, когда Лейрас и ты, Глузд, на пару ее, ну… того… Так у нее и дух вон, — смеясь, напомнил кто-то, словно рассказывал о чем-то забавном.

Любава содрогнулась и прижала к животу обвязанные тряпками руки. Даже вспоминать было больно.

— А если отроются и пойдут шататься? — обеспокоенно уточнил кто-то. — Надо камнями сверху завалить.

— Я слышал, если живьем хоронить, то человек земли наглотается и уж не встанет, — добавил другой. — Можно еще и камнями сверху.

Идея понравилась. Никого, похоже, не смущало, что живьем собираются похоронить ни в чем не повинную девушку, не желая убить ее хотя бы из милосердия.

Любава застонала от ужаса, на крик просто не хватило сил. Разве могла она сегодня утром подумать, просыпаясь в своей уютной постели, о том, что ночью умрет такой мучительной и страшной смертью?

— Берт, следи, чтобы не уползла, — бросил Лейрас.

Ушел было, но потом вернулся, присел на корточки рядом с Любавой.

— Я бы тебя еще разок, пожалуй, поимел на прощанье, но ты теперь грязная вонючка. Утром была такая высокомерная, нос задирала. Хотя сладкая, заразочка, этого не отнять. А теперь посмотри, что с тобой стало — валяешься в грязи, где тебе самое место.

Он вновь накрутил на палец ее локон, а потом вдруг отхватил кинжалом у основания, так близко к коже, что выступила кровь. Любава не видела, но знала, что он снова его нюхает. От этой мысли затошнило.