Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 103

пределы опыта и жизни. Судя по

аналогии с природой

живых существ в этом мире, относительно которых разум

необходимо должен признать в качестве основоположения, что у

них нет ни одного органа, ни одной способности, ни одной

склонности, которые были бы не нужны, непригодны для

употребления, стало быть, нецелесообразны, а все точно

соразмерено с назначением их в жизни, – пришлось бы

предположить, что человек, который может ведь заключать в себе

конечную цель всего этого, есть единственное существо, составляющее здесь исключение. В самом деле, его естественные

способности – не столько применение их сообразно своим

талантам и склонностям, сколько главным образом моральный

закон в нем – до такой степени превосходят всякую пользу и

выгоду, какую он мог бы извлечь из них в земной жизни, что

моральный закон учит ценить выше всего даже простое сознание

честности своего образа мыслей, хотя это и не дает никаких

преимуществ и даже тени славы у потомков, и человек чувствует

себя внутренне призванным к тому, чтобы, пренебрегая многими

выгодами, подготовить себя своим поведением в этом мире к

тому, чтобы стать гражданином лучшего мира, который он имеет в

идее. Этот сильный, никогда не опровержимый довод, сопутствуемый непрерывно возрастающим познанием

целесообразности во всем, что мы видим перед собой, и взглядом

на безмерность творения, стало быть, и сознанием некоторой

неограниченности возможного расширения наших знаний, а также

сообразным с этим стремлением, все еще остается в нашем

распоряжении, хотя мы и вынуждены отказаться от того, чтобы

усматривать необходимое продолжение нашего существования из

чисто теоретического знания нас самих.

Завершение разбора психологического паралогизма

В рациональной психологии диалектическая видимость

основывается на смешении идеи разума (чистого умопостигания) с

неопределенным во всех отношениях понятием мыслящего

существа вообще.

Я

мыслю самого себя ради некоторого возможного опыта, абстрагируясь еще от всякого действительного опыта, и заключаю

отсюда, что могу сознавать свое существование также вне опыта и

вне его эмпирических условий. Следовательно, я смешиваю

возможное

абстрагирование

от моего эмпирически определенного существования с мнимым

сознанием возможности

обособленного

существования моего мыслящего

Я

и воображаю, будто познаю субстанциальное в себе как

трансцендентальный субъект, между тем как [в действительности]

я мыслю только единство сознания, лежащее в основе всякого

определения как одной лишь формы познания.

Задача объяснить общение души с телом принадлежит, собственно, не той психологии, о которой идет здесь речь, так как

она намерена доказать индивидуальность души также и помимо

этого общения (после смерти) и, следовательно,

трансцендентна

в собственном смысле этого слова; хотя она и занимается

объектом опыта, однако лишь поскольку он перестает быть

предметом опыта. Но и на вопрос об общении души с телом

можно дать удовлетворительный ответ исходя из нашего учения.

Трудность этой задачи заключается, как известно, в

предполагаемой неоднородности предмета внутреннего чувства

(души) с предметами внешних чувств, так как предмет

внутреннего чувства имеет формальным условием своего

созерцания только время, а предметы внешних чувств – также

пространство. Но если принять в соображение, что оба этих вида

предметов отличаются здесь друг от друга не внутренне, а лишь

поскольку один внешне

является

другому, стало быть, то, что лежит в основе явления материи как

вещь сама по себе, быть может, вовсе не так неоднородно, то это

затруднение исчезает и остается только вопрос, как вообще

возможно общение между субстанциями; но ответ на этот вопрос

полностью лежит вне сферы психологии, и, как легко может

судить читатель по тому, что сказано в аналитике о

первоначальных силах и способностях, ответ этот, без сомнения, выходит также за пределы всякого человеческого знания.

Общее замечание о переходе от рациональной психологии к

космологии

Положение

я мыслю

или

я существую, поскольку мыслю,

есть эмпирическое положение. Но в основе такого положения

лежит эмпирическое созерцание, следовательно, мыслимый

объект как явление; поэтому может показаться, будто согласно

нашей теории душа даже в мышлении полностью превращается в

явление и таким образом само наше сознание, как простая

видимость, в действительности не должно относиться ни к чему.

Мышление, взятое само по себе, есть только логическая функция, стало быть, только спонтанность связывания многообразного

[содержания] лишь возможного созерцания. Оно никак не

показывает субъект сознания как явление по той лишь причине, что не принимает в соображение способа созерцания, чувственное

ли оно или интеллектуальное. Посредством мышления я не

представляю себя ни как я существую, ни как я себе являюсь, а

только мыслю себя как всякий объект вообще, отвлекаясь от

способа, каким я его созерцаю. Если я представляю себя при этом

как

субъект

мыслей или как

основание

мышления, то эти способы представления не означают категорий

субстанции или причины, так как эти категории суть функции

мышления (суждения), уже примененные к нашему чувственному

созерцанию, без которого, конечно, нельзя было бы обойтись, если

бы я хотел

познать

себя. Но в данном случае я хочу сознавать себя только мыслящим; я оставляю в стороне то, каким образом мое собственное

Я

дано в созерцании, в котором оно могло бы быть только явлением

для меня, мыслящего, но не поскольку я мыслю; в осознании меня

самого в чистом мышлении я есмь

само существо,

относительно которого, однако, для мышления мне этим, конечно, еще ничего не дано.

Однако положение

я мыслю,

поскольку оно утверждает

я существую как нечто мыслящее,

есть не только логическая функция; оно определяет субъект

(который в таком случае есть вместе с тем и объект) в отношении

существования и не может быть получено без внутреннего

чувства, созерцание которого всегда дает объект только как

явление, а не как вещь в себе. В нем, следовательно, применена к

эмпирическому созерцанию того же самого субъекта уже не

только спонтанность мышления, но также и восприимчивость

созерцания, т. е. мышление, направленное на меня самого. В этом

созерцании мыслящее

Я

должно было бы искать условия применения своих логических

функций к категориям субстанции, причины и т. д., чтобы не

только посредством

Я

обозначить себя как объект сам по себе, но и определить способ

своего существования, т. е. познать себя как ноумен; однако это

невозможно, так как внутреннее эмпирическое созерцание имеет

чувственный характер и не заключает в себе ничего, кроме данных

явления, которые ничего не доставляют объекту

чистого сознания

для познания его обособленного существования и могут служить

только для целей опыта.

Но если допустить, что впоследствии, не в опыте, а в

определенных (не только логических правилах, но и) неизменных

априорных законах чистого применения разума, касающихся

нашего существования, нашелся бы повод предположить, что мы

совершенно а priori

законодательствуем

в отношении нашего собственного

существования

и даже определяем это свое существование, то тем самым

обнаружилась бы спонтанность, посредством которой можно было

бы определить нашу действительность, не нуждаясь в условиях