Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 14

отношению к другим, то тот, кто намеревается обмануть других ложным обещанием, тотчас поймет, что он хочет использовать другого человека только как средство, как

если бы последний не содержал в себе также и цель. Ведь тот, кем я хочу пользоваться

для своих целей посредством такого обещания, никак не может согласиться с моим

образом действий по отношению к нему и, следовательно, сам содержать в себе цель

этого поступка. Это противоречие принципу других людей ярче бросается в глаза, если

привести примеры покушений на свободу и собственность других. В самом деле, в этих

случаях совершенно очевидно, что нарушитель прав людей помышляет использовать

личность других только как средство, не принимая во внимание, что их как разумные

существа должно всегда ценить также как цели, т. е. только как такие существа, которые могли бы содержать в себе также и цель того же самого поступка.

В-третьих, что касается случайного (вменяемого в заслугу) долга по отношению к

самому себе, то недостаточно, чтобы поступок не противоречил в нашем лице

человечеству как цели самой по себе; он должен также быть с этим согласован. В

человечестве есть ведь задатки большего совершенства, принадлежащие к числу целей

природы в отношении человечества, [представленного] в нашем субъекте; пренебрежение ими, конечно, совместимо с сохранением человечества как цели самой

по себе, но не совместимо с содействием этой цели.

В-четвертых, что касается вменяемого в заслугу долга по отношению к другим, то цель

природы, имеющаяся у всех людей, – их собственное счастье. Хотя, конечно, человечество могло бы существовать, если бы никто ничем не способствовал счастью

других, но при этом умышленно ничего бы от него не отнимал, однако если бы каждый

человек не стремился содействовать осуществлению целей других, насколько это

зависит от него, то это было бы негативным, а не положительным соответствием с

[идеей] человечества как цели самой по себе. Ведь если это представление должно

оказать на меня все свое действие, то цели субъекта, который сам по себе есть цель, должны быть, насколько возможно, также и моими целями.

Этот принцип человечества и каждого разумного естества вообще как цели самой по

себе (которое составляет высшее ограничивающее условие свободы поступков каждого

человека) взят не из опыта, во-первых, в силу своей всеобщности, так как этот принцип

распространяется на все разумные существа вообще, никакой же опыт не достаточен

для того, чтобы как-то располагать ею; во-вторых, потому что в нем человечество

представлено не как цель человека (субъективно), т. е. как предмет, который

действительно само собой делается целью, а как объективная цель, которая в качестве

закона должна составлять высшее ограничивающее условие всех субъективных целей, каковы бы они ни были, стало быть, должна возникать из чистого разума. А именно

основание всякого практического законодательства объективно лежит в правиле и

форме всеобщности, которая (согласно первому принципу) и придает ему характер

закона (во всяком случае закона природы), субъективно же-в цели; но субъект всех

целей – это каждое разумное существо как цель сама по себе (согласно второму

принципу); отсюда следует третий практический принцип воли как высшее условие

согласия ее со всеобщим практическим разумом: идея воли каждого разумного

существа как воли, устанавливающей всеобщие законы.

По этому принципу будут отвергнуты все максимы, несовместимые с собственным

всеобщим законодательством воли. Воля, следовательно, должна быть не просто

подчинена закону, а подчинена ему так, чтобы она рассматривалась также как самой

себе законодательствующая и именно лишь поэтому как подчиненная закону (творцом

которого она может считать самое себя).

Императивы, согласно тому как они были нами раньше представлены, а именно

всеобщей, подобной естественному порядку законосообразности поступков или

всеобщего превосходства разумных существ как целей самих по себе, исключали, правда, из своего повелевающего значения всякую примесь какого-нибудь интереса как

мотива как раз потому, что они были представлены категорическими; но они были

только приняты как категорические, потому что нам необходимо было принять такого

рода императивы, если мы хотели уяснять понятие долга. Но что имеются

практические положения, повелевающие категорически, – это само по себе не могло

быть доказано, как это вообще не может быть сделано в настоящем разделе даже и

теперь; впрочем, кое-что все-таки могло бы быть сделано, а именно отказ от всякого

интереса при волении из чувства долга как специфический признак категорического

императива, отличающий его от гипотетического, мог быть показан в самом

императиве через какое-то заключающееся в нем определение; это и делается в

разбираемой теперь третьей формуле принципа, а именно в идее воли каждого

разумного существа как воли, устанавливающей всеобщие законы.

В самом деле, если мы мыслим такую волю, то хотя воля, подчиненная законам, и

может еще быть связана с этим законом посредством какого-то интереса, однако воля,

которая сама есть высшая законодательница, тем самым уже не может зависеть от

какого-нибудь интереса; ведь такая зависимая воля сама нуждалась бы еще в другом

законе, который ограничил бы интерес ее себялюбия условием пригодности быть

всеобщим законом.

Таким образом, принцип воли каждого человека как воли, всеми своими максимами

устанавливающей всеобщие законы, если он вообще правильный, вполне подходил бы

для категорического императива благодаря тому, что как раз из-за идеи всеобщего

законодательства он не основывается ни на каком интересе и, следовательно, среди

всех возможных императивов один только может быть безусловным; или, обратив

предложение, лучше сказать так: если имеется категорический императив (т. е. закон

для воли каждого разумного существа), то он может только предписывать совершать

все, исходя из максимы своей воли как такой, которая могла бы также иметь предметом

самое себя как волю, устанавливающую всеобщие законы; в самом деле, только в таком

случае практический принцип и императив, которому воля повинуется, безусловен, потому что он не может иметь в основе никакого интереса.

Нас не удивит теперь, почему должны были оказаться неудачными решительно все

предпринимавшиеся до сих пор попытки найти принцип нравственности. Все

понимали, что человек своим долгом связан с законом, но не догадывались, что он

подчинен только своему собственному и тем не менее всеобщему законодательству и

что он обязан поступать, лишь сообразуясь со своей собственной волей, устанавливающей, однако, всеобщие законы согласно цели природы. В самом деле, если его представляли себе только подчиненным закону (каков бы он ни был), то закон

должен был заключать в себе какой-нибудь интерес как приманку или принуждение, так как он не возникал как закон из его воли, а что-то другое заставляло его волю

поступать определенным образом согласно закону. Но из-за такого совершенно

необходимого вывода все усилия, направленные к тому, чтобы найти высшее

основание долга, были тщетны. В самом деле, таким путем находили не долг, а только

необходимость поступка из какого-нибудь интереса. Последний мог быть собственным

или чужим интересом. Но тогда императив должен был всегда быть обусловленным и

не мог годиться в качестве морального веления. Я буду называть это основоположение

принципом автономии воли в противоположность каждому другому принципу, который я причисляю поэтому к гетерономии.

Понятие каждого разумного существа, обязанного смотреть на себя как на

устанавливающее через все максимы своей воли всеобщие законы, чтобы с этой точки