Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир - Страница 3
- Предыдущая
- 3/246
- Следующая
ограничения (как бы безусловно они ни прославлялись древними). Ведь без принципов
доброй воли они могут стать в высшей степени дурными, и хладнокровие злодея делает его
не только гораздо более опасным, но и непосредственно в наших глазах еще более
омерзительным, нежели считали бы его таким без этого свойства.
Добрая воля добра не благодаря тому, что она приводит в действие или исполняет; она
добра не в силу своей пригодности к достижению какой-нибудь поставленной цели, а
только благодаря волению, т. е. сама по себе. Рассматриваемая сама по себе, она должна
быть ценима несравненно выше, чем все, что только могло бы быть когда-нибудь
осуществлено ею в пользу какой-нибудь склонности и, если угодно, даже в пользу всех
склонностей, вместе взятых. Если бы даже в силу особой немилости судьбы или скудного
наделения суровой природы эта воля была совершенно не в состоянии достигнуть своей
цели; если бы при всех стараниях она ничего не добилась и оставалась одна только добрая
воля (конечно, не просто как желание, а как применение всех средств, поскольку они в
нашей власти), – то все же она сверкала бы подобно драгоценному камню сама по себе как
нечто такое, что имеет в самом себе свою полную ценность. Полезность или бесплодность
не могут ни прибавить ничего к этой ценности, ни отнять что-либо от нее. И то и другое
могло бы служить для доброй воли только своего рода обрамлением, при помощи которого
было бы удобнее ею пользоваться в повседневном обиходе или обращать на себя внимание
недостаточно сведущих людей; но ни то ни другое не может служить для того, чтобы
рекомендовать добрую волю знатокам и определить ее ценность.
При всем том в этой идее об абсолютной ценности чистой воли, которой мы даем оценку, не принимая в расчет какой-либо пользы, есть что-то столь странное, что, несмотря на все
согласие с ней даже обыденного разума, все же необходимо возникает подозрение: быть
может, только безудержное сумасбродство скрыто лежит в основе и, быть может, мы
неправильно понимаем намерение природы, которая предназначила разум управлять нашей
волей. Попытаемся поэтому рассмотреть эту идею с этой точки зрения.
Что касается природных способностей органического существа, т. е. целесообразно
устроенного для жизни, мы принимаем за аксиому то, что в нем нет ни одного органа для
какой-нибудь цели, который не был бы самым удобным для этой цели и наиболее
соответствующим ей. Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было сохранение его, его преуспеяние – одним словом, его
счастье, то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого
своего намерения. В самом деле, все поступки, какие ему следует совершать для этого, и
все правила его поведения были бы предначертаны ему гораздо точнее инстинктом и с
помощью его можно было бы достигнуть указанной цели гораздо вернее, чем это может
быть когда-либо сделано при помощи разума. Если же вдобавок покровительствуемое
существо должно было быть наделено разумом, то этот разум должен был бы служить ему
только для того, чтобы размышлять о счастливой склонности своей природы, восхищаться
и радоваться ей и благодарить за нее благодетельную причину, но не для того, чтобы
подчинять слабому и обманчивому руководству его свою способность желания и
ввязываться в намерение природы. Одним словом, природа воспрепятствовала бы
практическому применению разума и его дерзким попыткам своим слабым пониманием
измышлять план счастья и средства его достижения; природа взяла бы на себя не только
выбор целей, но и выбор самих средств и с мудрой предусмотрительностью доверила бы и
то и другое одному только инстинкту.
На самом деле мы и находим, что, чем больше просвещенный разум предается мысли о
наслаждении жизнью и счастьем, тем дальше человек от истинной удовлетворенности.
Отсюда у многих людей, и притом самых искушенных в применении разума, если только
они достаточно искренни, чтобы в этом признаться, возникает некоторая степень
мизологии, т. е. ненависть к разуму, так как по вычислении всех выгод, которые они
получают – я не скажу от изобретения всевозможных ухищрений обычной роскоши, но
даже от наук (которые в конце концов представляются им также некоторой роскошью
рассудка), – они все же находят, что на дело навязали себе на шею только больше тягот, а
никак не выиграли в счастье. Поэтому они в конечном счете не столько презирают, сколько
завидуют той породе более простых людей, которая гораздо больше руководствуется
природным инстинктом и не дает разуму приобретать большое влияние на их поведение. И
необходимо признать, что суждение тех, кто в значительной степени умеряет и даже сводит
к нулю хвастливые восхваления выгод, которые дает нам разум в отношении счастья и
удовлетворенности жизнью, никоим образом нельзя назвать мрачным или неблагодарным
по отношению к благости силы, правящей миром. Напротив, нужно признать, что в основе
таких суждений скрыто лежит идея другой и гораздо более достойной цели нашего
существования; именно для этой цели, а не для счастья предназначен разум, и ее как
высшее условие должны поэтому большей частью предпочитать личным целям человека.
В самом деле, так как разум недостаточно приспособлен для того, чтобы уверенно вести
волю в отношении ее предметов и удовлетворения всех наших потребностей (которые он
сам отчасти приумножает), а к этой цели гораздо вернее привел бы врожденный природный
инстинкт и все же нам дан разум как практическая способность, т. е. как такая, которая
должна иметь влияние на волю, – то истинное назначение его должно состоять в том, чтобы
породить не волю как средство для какой-нибудь другой цели, а добрую волю самое по
себе. Для этого непременно нужен был разум, если только природа поступала всегда
целесообразно при распределении своих даров. Эта воля не может быть, следовательно, единственным и всем благом, но она должна быть высшим благом и условием для всего
прочего, даже для всякого желания счастья. В таком случае вполне совместимо с
мудростью природы то наблюдение, что культура разума, необходимая для первой и
безусловной цели, различным образом ограничивает, по крайней мере в этой жизни, достижение второй цели, всегда обусловленной, а именно счастья, и даже может свести ее
на нет. И природа не поступает при атом нецелесообразно, так как разум, который видит
свое высшее практическое назначение в утверждении (Griin-dung) доброй воли, при
достижении этой цели способен удовлетворяться только на свой лад, а именно быть
довольным осуществлением цели, которую опять-таки ставит только разум, если даже это и
связано с некоторым ущербом для целей склонности.
Но для того чтобы разобраться в понятии доброй воли, которая должна цениться сама по
себе и без всякой другой цели, в понятии ее, коль скоро оно имеется уже в природном
здравом рассудке и его нужно не столько внушать, сколько разъяснять, – чтобы разобраться
в понятии, которое при оценке всей ценности наших поступков всегда стоит на первом
месте и составляет условие всего прочего, возьмем понятие долга. Это понятие содержит в
себе понятие доброй воли, хотя и с известными субъективными ограничениями и
препятствиями, которые, однако, не только не скрывают его и не делают его неузнаваемым, а, напротив, через контраст показывают его в еще более ярком свете.
Я обхожу здесь молчанием все поступки, которые признаются как противные долгу, хотя
они и могли бы быть полезными в том или другом отношении; ведь о таких поступках
нельзя спрашивать, совершены ли они из чувства долга, поскольку они даже противоречат
- Предыдущая
- 3/246
- Следующая