Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 18

Мужчина у заваленного бумагами стола вскочил — тут Скромный узнал в нем Бухарина — и, взявши под руку портфель, сказал, обращаясь к своим товарищам, но так, чтобы и гости слышали:

— Я сейчас ухожу и этим товарищам, — кивнул на вошедших, — покажу, где ВЦИК.

И в ту же минуту направился к двери. Скромный поблагодарил их всех и вышел вместе с Бухариным в коридор, в котором по-прежнему царила гробовая тишина; Корабельщик все так же играл немую роль. Дойдя до лестницы, проводник указал на дверь в правое крыло и, попрощавшись, спустился вниз, к выходу из дворца во двор.

Скромный постучал и вошел. Чернокудрая девица спросила, что нужно.

— Мы хотим видеть председателя Исполнительного Комитета Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов товарища Свердлова или товарища Ленина по делу революции на Украине.

Девица, ничего не говоря, села за письменный стол, взяла у Скромного документ-ордер Моссовета и пропуск в Кремль, кое-что выписала из них, написала карточку и указала номер другой двери. За той дверью уже помещался секретарь ВЦИКа Советов — крупный холеный мужчина в превосходном костюме, но с изнуренным лицом и заметной синевой под глазами. Прочитав бумаги, секретарь переспросил:

— Так вы, товарищи, с Юга России?

— Да, из Украины, — ответил Скромный, а матрос и тут промолчал.

— Вы председатель Комитета защиты революции времен Керенского?

— Да. А это мой товарищ.

— Значит, вы — социалисты-революционеры?

— Нет! — хором ответили визитеры, причем Корабельщик едва ли не громче Скромного.

— Какие связи имеете или имели от партии коммунистов вашей области?

— Я имею личные связи с рядом работников партии большевиков, — Скромный назвал председателя Александровского ревкома товарища Михайлевича и кое-кого из Екатеринослава, чьи фамилии Корабельщику ничего не сказали.

Секретарь замолк на минуту, а затем принялся расспрашивать о настроении крестьян на Юге России, о том, как отнеслись крестьяне к немецким армиям и отрядам Центральной рады, каково отношение крестьян и к Советской власти.

Скромный ответил без подробностей: немцы и Рада — нет, Советская власть — скорее да. Секретарь остался ответом доволен и тут же позвонил по телефону:

— К вам два товарища из Украины. Нет, не эсеры…

Обернулся к гостям:

— Оружие, пожалуйста, вот на этот столик.

Скромный выложил наган, а Корабельщик снял тужурку и кобуру, оставшись в обычном черном кителе поверх тельняшки. Тогда из дальней двери в глубине кабинета появился Свердлов, легко узнанный по расклеенным везде портретам.

— Пойдемте, — просто сказал Свердлов, — как раз Владимир Ильич здесь.

Вошли в сводчатый кабинет на три окна; у одного стоял широкий стол, заваленный папками, в простенках окон шкафы с бумагами же, а вокруг по комнате с десяток зеленых кресел. Перед столом человек, видимый против окна черным силуэтом, говорил секретарю или переписчику:

— Вы, пожалуйста, закончите это к двум часам.

Ответа Скромный не разобрал, и только покосился на спутника: что же все-таки нужно тут Корабельщику? И кто же он, черт возьми, такой?

Тут человек отошел от окна правее, где свет уже не слепил, и Скромный узнал Владимира Ильича Ленина.

Владимир Ильич улыбнулся хорошо, уверенно: я не знаю, кто вы — но рад вам. Одной рукой он взял Скромного за запястье, а другой, слегка касаясь плеча, усадил в кресло. Затем попросил и Свердлова сесть. Корабельщик выбрал себе кресло, не дожидаясь просьбы. Свет из окна падал матросу на лицо, и Скромный все не мог понять, волнуется тот или же готовится к действию. Впрочем, из глубокого кресла Корабельщик не смог бы выскочить быстро, задумай он что плохое. Да и руки его Скромный видел: Корабельщик держал себя абсолютно безмятежно, пальцы на подлокотниках не шевелились.

Ленин сел в кресло напротив Скромного, явно считая его главным — видимо, ему сообщила охрана, кто есть кто в паре, — и начал расспрашивать. Первое: из каких местностей? Затем: как крестьяне восприняли лозунг «Вся власть Советам на местах!» и как реагировали на действия врагов вообще и Украинской Центральной рады в частности? И бунтовались ли крестьяне против нашествия контрреволюционных немецких и австрийских армий? Если да, то чего недоставало, чтобы крестьянские бунты вылились в повсеместные восстания и не слились с красногвардейскими отрядами, мужественно защищавшими наши общие революционные достижения?

Скромный отвечал кратко, стараясь не слишком коситься на Корабельщика. Ленин же с умением хорошего руководителя, напротив, старался повернуть разговор так, чтобы ответ вышел как можно подробнее. Например, как селяне приняли лозунг «Вся власть Советам на местах!» Ленин переспрашивал трижды, и все три раза удивлялся ответу: «Власть Советов на местах — это, по-крестьянски, значит, что вся власть и во всем должна отождествляться непосредственно с сознанием и волей самих трудящихся.»

— Крестьянство из ваших местностей заражено анархизмом, — Ленин посмотрел на Корабельщика и добавил:

— Ваш товарищ именно с флота, где позиции анархистов особенно сильны.

— А разве это плохо? — Скромный нахмурился.

— Я этого не хочу сказать. Наоборот, это было бы отрадно, так как это ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью.

— Для меня это лестно.

— Думаю, что это явление в крестьянстве неестественно: оно занесено анархистскими пропагандистами, — Ленин кивнул на матроса, — и может быть скоро изжито. А, возможно, и уже изжито.

— Владимир Ильич, вождю нельзя быть пессимистом и скептиком… — но тут вклинился Свердлов:

— Так, по-вашему, нужно развивать это анархическое явление в жизни крестьянства?

— О, ваша партия развивать его не будет, — ответил Скромный, а Ленин подхватил:

— А во имя чего нужно бы его развивать? Во имя того, чтобы раздробить революционные силы пролетариата? Ведь анархисты, не имея серьезной своей организации широкого масштаба, не могут организовать пролетариат и беднейшее крестьянство и, следовательно, не могут подымать их на защиту, в широком смысле этого слова.

— Ну, о защите вы не толкуйте мне, товарищ Ленин. Я участник разоружения десятков казачьих эшелонов, снявшихся с противогерманского фронта в конце декабря семнадцатого и в начале восемнадцатого. Хорошо знаком с «революционным мужеством» красногвардейских групп и отрядов, а в особенности их командиров… И мне кажется, что вы, товарищ Ленин, имея о нем сведения из второстепенных и третьестепенных рук, преувеличиваете его.

— Вы его не признаете? — Ленин, переглянувшись со Свердловым, насторожился так, что даже несколько привстал в кресле. Скромный, поглядев на спокойно скрипящего пером секретаря за горами бумаги, вздохнул:

— Были и революционность, и мужество в красногвардейцах, но не такие уж великие, как вы себе их представляете. Для вас должно быть известно, что красногвардейские группы и отряды, как большие, так же и малые, производили наступления свои по линиям железных дорог. А всего лишь в десяти-пятнадцати верстах от них уже могли окопаться сторонники контрреволюции. Только на подходах к узловым станциям или городам красногвардейские части принимали фронтовую линию и производили свои атаки. Но и тыл, и окружность атакуемого места оставались невыясненными. Часто красногвардейские части не успевали даже выпустить свое воззвание ко всему району, как контрреволюционные силы уже переходили в контрнаступление с флангов, окружали и вынуждали красногвардейцев бежать на десятки верст, бежать опять-таки по путям линий железных дорог, в эшелонах. Таким образом, население деревень их и не видело, почему и не могло их поддержать.

Ленин посмотрел на матроса, явно ожидая его слов — но Корабельщик продолжал молчать.

— Что же пропаганда? — спросил тогда Ленин даже чуть нервно. — Разве революционные пропагандисты не успевают пополнять свежими борцами или создавать новые красногвардейские отряды и занимать новые боевые участки против контрреволюции?