Чувство реальности. Том 2 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 21

• Предыдущая
• 21/54
• Следующая

– Ну, в общем, да, – кивнул Арсеньев, пока не понимая, к чему она клонит.

– Самый тяжкий вид преступления – убийство. Каждое убийство должно быть раскрыто. Для сыщика это главное – узнать, кто настоящий убийца, даже в том случае, если наказать за преступление невозможно и ничего нельзя изменить. Знать, кто преступник – профессиональный долг сыщика.

Шаль медленно соскользнула на ручку кресла, оттуда на пол, Лисова не заметила этого. Саня все шарил по карманам в поисках зажигалки. Лисова медленно, тяжело поднялась, шагнула к комоду, закрыв его своей широкой, обтянутой шелком фигурой, принялась дергать какой-то маленький боковой ящик. Он долго не поддавался и вдруг при очередном рывке вывалился целиком, грохнулся на пол.

– О, Господи! – простонала Светлана Анатольевна и опустилась на корточки.

Саня нашел зажигалку. Она не работала, кончился газ.

На веранде повисла тишина. Лисова распрямилась, медленно повернулась и спокойным, глухим голосом сообщила:

– Терпеть не могу открытые босоножки. Терпеть не могу этот комод. Представляете, ящик упал прямо на пальцы. Очень больно.

Арсеньев увидел в ее правой руке небольшой пистолет и даже сумел разглядеть, что это одна из последних модификаций “Макарова”.

– Ну что же вы не кушаете? Надо кушать, смотрите, как вкусно, – нянька Раиса держала вилку у рта Галины Дмитриевны. На вилке был кусок куриной котлеты.

– Спасибо, я не хочу.

– Не хочу, не хочу, – проворчала Раиса и, покосившись на Галину Дмитриевну, быстро положила кусочек к себе в рот.

– Ну, а вот картошечки? – спросила она, когда прожевала. – Смотрите, какое пюре, нежное, с маслицем, без комочков, я укропчиком посыпала, м-м, какое пюре, – Раиса прикрыла глаза и покачала головой.

– Ешьте все, мне не надо.

– Как же? Это ужин ваш. Как же вы без ужина? Хотя бы яблочко, что ли? – Раиса протянула ей блюдце с тонко нарезанным яблоком.

– Спасибо. Я сейчас не могу.

– Да вы и в обед не могли, милая моя, вы посмотрите на себя, вас же ветром сдувает.

– Где вы нашли здесь ветер? – чуть слышно прошептала Галина Дмитриевна.

Тарелка быстро пустела. Раиса собрала хлебной корочкой остатки пюре, одним глотком выпила томатный сок, вытерла губы.

– Надо правильно, регулярно питаться, это основа основ, – строго заявила она, – организм должен получать достаточное количество калорий, чтобы полноценно функционировать. Вот раньше, когда нанимали на работу, сначала сажали работника за стол, наливали ему щей, давали каши тарелку и смотрели, как ест. Если хорошо, быстро, значит и работать будет так же. А если аппетита нет, тогда пошел вон. Ну какой, скажите, пожалуйста, аппетит у детей, если они постоянно жуют резинку? Я наказывала за это очень строго. Во всем должна быть дисциплина. Жевать надо в столовой, читать в классе или в библиотеке, а когда начинается разгильдяйство, можно ожидать чего угодно. Вы согласны со мной?

– Да, конечно.

Галину Дмитриевну совсем не раздражали педагогические речи няньки. Она могла дремать под них, могла просто лежать, не слушая, и мысленно вести свой бесконечный диалог с Любой.

– Ты очень долго живешь, – упрямо повторяла Люба, – слишком долго. Я бы тоже так хотела.

Правда, она долго жила, постепенно забывала, что она убийца и не заслуживает ни любви, ни жалости.

Страх воды остался, это было проблемой, поскольку Женя очень любил отдыхать на море. Но помогала мама, всякий раз, когда намечалась поездка, она заранее заболевала, и Гале удавалось остаться в Москве. Сохранился страх толпы и общественного мнения, он был слабей и безобидней водобоязни и заглушался с помощью нескольких таблеток валерьянки, настойки пустырника или простого самовнушения.

Время летело все быстрей, Женя стал крупным политиком, она гордилась им, переживала его победы и поражения острее, чем он сам.

Тетрадка хранилась в ящике стола, в глубине под бумагами. Она возвращалась к ней все реже. Два раза в году, в Любин день рождения и в Прощеное воскресенье ездила на кладбище. Сначала боялась встретить там Любину маму, Киру Ивановну, но ни разу не встретила и бояться перестала. Могила была запущенной, и каждый раз Галя выпалывала там сорняки, подправляла и красила жестяную пирамидку, а когда пирамидка совсем истлела, заказала скромный памятник из светлого гранита, отыскала у родителей в старых альбомах маленькую Любину фотографию, ее пересняли на фарфоровый овал.

В девяносто пятом году, в разгар очередной предвыборной кампании, когда не было ни минуты свободной и жизнь дошла до точки наивысшего напряжения, посреди суеты, беготни, звонков, переговоров, Жениных капризов и истерик (вполне нормальных в такой ситуации) Галина Дмитриевна вдруг почувствовала себя очень странно.

Ее стало тошнить от табачного дыма. Она засыпала на стуле за компьютером, сочиняя для Жени очередную речь. Она потеряла записную книжку с сотней важных телефонов. Она забыла подобрать цитаты из классиков, которыми Женя должен был блеснуть на очередном ток-шоу в прямом эфире. Она забыла точное время этого эфира и имя ведущего. Она не успела заранее договориться с несколькими оплаченными журналистами о вопросах на пресс-конференции.

Женя был в ярости. Он кричал и хлопал дверьми.

– Господи, что со мной происходит? – шептала она ночью на кухне, сидя напротив своей верной подруги Светки Лисовой.

– Ты просто дико устала, – утешала ее Светка, – тебе надо отдохнуть и отвлечься.

– Как сейчас я могу отдыхать? Раньше со мной никогда ничего подобного не было.

Светка смотрела на нее внимательными добрыми глазами и вдруг выпалила:

– Слушай, а ты случайно не беременна? Это было невозможно. После вторых родов Галине Дмитриевне определенно сказали, что детей у нее больше не будет. Однако вскоре оказалось, что Светка права.

Женя чуть не упал в обморок от этой новости.

– С ума сошла! Тебе сорок три года! У нас и так двое детей! Сейчас это совершенно невозможно! Я не хочу!

А Галина Дмитриевна хотела. Она сама удивилась, как сильно вдруг захотела этого последнего ребеночка. Ей казалось, что непременно должна быть девочка, она даже втайне от самой себя стала придумывать имя и один раз остановила машину у магазина “Аист” на Кутузовском, прошла вдоль витрины товаров для младенцев.

– Ты что?! Он просто разведется с тобой! – шептала ночью Светка на кухне. – И потом, тебе все-таки сорок три года. При таких поздних родах часто рождаются дауны.

Женя на эту тему больше разговаривать не желал. Он ходил злой и обиженный. Приближались выборы. Она не могла ему полноценно помогать, спала на ходу, едва сдерживала тошноту, когда рядом курили, все забывала, теряла, а главное – чувствовала себя все виноватей. Перед Женей, потому что подводит в самый ответственный момент. Перед Светкой, потому что опять грузит ее своими проблемами. Перед существом, которое там, у нее внутри, потихоньку растет, развивается, ничего еще не ведал.

Все решил визит к знакомому врачу в коммерческую клинику. Врач сказал, что в принципе, конечно, можно ребенка оставить и родить, однако в ее возрасте, при ее нагрузках, при нынешней экологии ничего нельзя гарантировать. И если ее мучают сомнения, то лучше не создавать проблем ни себе, ни мужу. В конце концов у них два чудесных мальчика, а решается все просто и быстро. Прямо здесь и сейчас.

Из клиники она вышла на следующий день. Она была уверена, что сразу станет легче, но тут навалилась такая тоска, такая пустота, что хоть вой в голос.

– Знаешь, даже жить не хочется, – призналась она Светке ночью на кухне.

– Еще бы, – вздохнула Светка, – ведь это смертный грех. Тебе надо в церковь сходить. У меня есть знакомый батюшка, он как раз завтра с утра служит.

Батюшка оказался молодым, полным, румяным, с редкой бородкой и выпуклыми светлыми глазами.

– Это убийство, – сказал он, выслушав Галину Дмитриевну.

– Значит, я убийца? – спросила она, чувствуя знакомые, но давно забытые спазмы удушья.

• Предыдущая
• 21/54
• Следующая