Солнце поднимается на востоке (Документальная повесть) - Китаин Валентин Семенович - Страница 10

— Хорошо, можешь идти. Ты получишь награду.

Мария лежала с закрытыми глазами: это был конец. Ее выследили… Теперь глупо скрывать что-то, глупо отпираться.

Эсэсовец встал, прошелся по комнате.

— Моя фамилия Шверер. Ее хорошо знают в здешнем поселке. Русские матери пугают моим именем детишек…

Помолчав немного, как бы любуясь произведенным впечатлением, Шверер продолжал:

— По всей вероятности, мы вас расстреляем. Вы, наверное, знаете, что провалившийся разведчик — всегда кандидат в покойники.

Мария испуганно посмотрела на Шверера.

— Но у вас есть одна возможность сохранить жизнь. Для этого вы должны сообщить нам некоторые интересующие нас сведения. Подумайте. Я приду завтра утром. Или вы согласитесь — или отправитесь на тот свет.

…Утром Мария проснулась от звука открываемой двери. На пороге стоял Шверер.

Он подошел к окну, открыл его.

— Посмотрите, как прекрасна жизнь. И очень обидно умирать именно в такое утро и такой молодой. Еще много лет будет светить солнце, зеленеть трава, будут петь птицы, а ваши косточки будут гнить в могиле, как говорят у вас по-русски, в матушке сырой земле…

Он достал из кармана пистолет, спросил тихо, отчетливо:

— Ну?

Вздрогнув, как от удара, Мария закрыла глаза. Предать Родину, стать изменницей… Но если она ничего не скажет Швереру, ее просто расстреляют… И никто не узнает, где и как она умерла. И никогда уже не будет в ее жизни ни солнца, ни песен, ни танцев…

Над головой раздался щелчок: Шверер взвел затвор пистолета.

— Ну, что вы надумали? Или, может быть, вы проглотили язык?

— Я согласна, — тихо ответила Мария.

По щекам у нее текли слезы…

Шверер вызвал по телефону стенографистку.

— Шифры, позывные, пароли, отзывы, явки, связные.

И Мария начала диктовать.

Так Мария Жукова предала Родину.

Собранные полковником Голинчуком документы постепенно раскрывали истинную картину событий, разыгравшихся на курской земле много лет назад.

Стало известно, что Мария Жукова изменила своей Родине, своему народу. Но как вела себя Тамара в фашистском плену? Случай помог узнать и это. В одном из томов допросов бывших сотрудников особой контрразведывательной группы, действовавшей на территории Курской области, полковник Голинчук обнаружил потрепанную записную книжку. Это был дневник начальника контрразведывательной группы Шверера.

Все то, что вынесла Тамара в застенке Шверера, подтверждалось протоколами допросов Банфельди и Менделя, показаниями жителей Алексеевки. Копии этих допросов и показаний Григорий Терентьевич Голинчук тщательно собирал в «Тамариной папке»…

Луч солнца проник в комнату через щелку между двумя тяжелыми портьерами.

Теплый ветер принес в комнату аромат скошенного сена, свежего хлеба, парного молока — запахи только что родившегося деревенского утра. Где-то хрипло пропел петух и, словно откликаясь на его задиристый голос, протяжно и как-то очень по-домашнему замычала корова.

Тамара лежала, не открывая глаз. Звуки и запахи, прилетавшие в открытое окно, рождали в сознании далекие, почти стертые временем образы. Необычайно ясно и отчетливо Тамара увидела отца в черной косоворотке с длинным рядом белых, как на гармошке, пуговичек, в полосатых брюках и сандалиях на босу ногу, идущего по деревенской улице в окружении «детдомовских».

А вот и мама. Она идет по полю и, часто наклоняясь, собирает цветы. На ней новое платье, усыпанное большими ромашками. Тамара идет сзади, и иногда ей кажется, что она здесь одна: мама совсем сливается с полем…

А вот уже совсем другое. Тамбов, весна сорок второго, городской парк. Она сидит с Виктором на скамейке и уже на ней легкое летнее платье в больших белых цветах. Пахнет распускающейся зеленью, мокрой землей, рядом добрый, сильный Виктор…

— Цурюк, думпфкерл!

Тамара открыла глаза. Несколько секунд она не могла понять, где находится, но потом громоздко-пышная обстановка комнаты напомнила ей обо всем.

Она отбросила плед и встала. Острая боль пронзила спину. Переждав, пока боль утихнет, Тамара добралась до окна. Раздвинув портьеры, она увидела огороженный высоким забором двор, кусок улицы, домишки, поле и совсем неподалеку — лес. Во дворе пожилой немец-солдат учил маршировать здорового детину в штатском. Детина никак не мог научиться правильно махать руками, и солдат кричал:

— О, майн гот! Вельхер думпфкерл!

Неожиданно солдат вместе со своим незадачливым учеником ушел. Двор оказался пустым. Дерзкая мысль родилась в голове: «А что, если?..»

Тамара высунулась из окна, оглядывая двор и улицу. Забор слишком высок, да и вряд ли на улице нет часового… Но все равно — попробовать стоит…

— Кхм, хм…

Вздрогнув, Тамара обернулась. За столом сидел Шверер. На губах — презрительная ухмылка.

— Вас, кажется, заинтересовали окрестности этого населенного пункта? Скоро вы получите возможность познакомиться с ними более подробно.

Он жестом пригласил Тамару сесть напротив. Девушка, помедлив, как бы решив что-то про себя, подошла к столу и села сначала на кончик стула, а потом устроилась поудобнее, положила руки на красную бархатную скатерть и в упор взглянула на Шверера.

Подполковник, не ожидавший такого откровенно прямого взгляда, замешкался, но быстро овладел собой.

— Итак, мы возвращаемся к нашему вчерашнему разговору. Судя по вашей любознательности, вы уже немножко успокоились. Не правда ли?

Тамара молчала.

— Главной темой нашей беседы будет ваша дальнейшая судьба. Надеюсь, что вы уже догадываетесь, что нам известно о вас буквально все.

Шверер положил на стол нарисованную от руки карту Курской области.

— Вот здесь вы были выброшены с советского самолета, здесь вот, в этой деревне, вы жили первую неделю после высадки, потом перебрались вот сюда, затем — из Черных Двориков в Роговое, и дальше, стремясь легализоваться в поисках разрешения на прописку, вы пожаловали в Алексеевку.

Тамара следила за карандашом, чертящим извилистую линию их скитаний по курской земле в последние дни. Да, этому подполковнику известно многое.

— Нам достоверно известно, что не без вашей помощи был совершен поджог продовольственного склада и взрыв эшелона с боеприпасами. Таким образом, ваши преступления против германского командования установлены со всей очевидностью. Лучшее, что можно предпринять в вашем положении, дорогая Роза, — продолжал Шверер, — это быстро вспомнить некоторые интересующие нас пробелы в вашей биографии. Тогда будем с вами квиты. А в дальнейшем, я думаю, что вы не откажетесь от сотрудничества с нами.

«Роза… Значит, не Яковлевы, не Солгалова, а действительно Мария… Вот почему она была с Менделем. Продалась. Она раскрыла Николая. Но что она еще знает? Место и время выброски группы ей неизвестны, связи с подпольным райкомом она не имеет. Так вот чем объяснялось ее любопытство…» Мысли лихорадочно сменялись, было трудно сосредоточиться.

— Надеюсь, вы будете благоразумны. Ваша подруга Цыганка-Мария уже работает с нами. Запираться бессмысленно. Что нас конкретно интересует? Первое — дата и место выброски группы разведотдела Брянского фронта, второе — явки и средства связи с подпольным райкомом, третье — контрольная фраза, получив которую, радиоцентр Брянского фронта будет полностью доверять нашему радисту.

«Вера Яковлева… Танюшку они брать не будут — Мария все время была с ней. Что знает Вера? Нет, можно быть спокойной. Вера знает не больше Марии…»

Шверер встал из-за стола, прошелся по комнате.

— Я говорю с вами откровенно, как разведчик с разведчиком. Вы провалились. У вас нет выбора: или расстрел, или перевербовка. Любой разумный сотрудник секретной службы, на каком бы языке он ни говорил, в вашем положении выберет второе. Это элементарное правило нашей профессии, это философия секретной службы…

Опершись руками о стол, он приблизил к Тамаре свое бледное, с бесцветными глазами лицо и говорил, говорил…