Мёртвые пашни (СИ) - Кликин Михаил Геннадьевич - Страница 4

— А на танцах Аббу включали, — как бы между прочим сказал Серёга. — И Бони Эм. Вот тебе и дярёвня. А девчонки — ммм!.. Кровь с молоком, не то что наши.

— Наши тоже ничего, — возразил Иван и сел на угол кровати.

Они уже были готовы завести обычный вечерний разговор, обсуждая одногруппниц, как вдруг за дверью кто-то истошно завизжал.

Все вскочили.

— Маринка, — опознал Иван.

— Мышь! — радостно догадался Серёга.

* * *

Марина Хадасевич стояла на столе, едва не упираясь головой в потолок веранды, крепко держала в правой руке левый сапог, будто душила его, и, закатив глаза, долго и непрерывно визжала — удивительно, но воздух в её легких никак не кончался.

— Во дура, — сказал Серёга.

Вообще-то Марина Хадаевич была умницей. Красоты ей тоже было не занимать. Спортсменка и комсомолка, она была племянницей какой-то невеликой шишки из горкома — вот только за это Серёга её и невзлюбил.

— Это ты! — воскликнула забравшаяся на лавку Света Горина. Она, вообще-то, мышей почти не боялась, но очень уж страшно визжала Маринка.

— Что — «я»? — изобразил недоумение Серёга.

— Ты сунул! — Света спрыгнула с лавки, шагнула к улыбающимся и немного растерянным парням, подпирая бока руками. Светка на расправу была скорая, подруг в обиду она не давала, а удар у нее был крепкий ¬— это многие уже на себе испытали. — Ты сунул! Я знаю! — Она была вне себя. — Это ты дурак! А если бы она её укусила?! Может, она бешеная?! Или чумная!

— Мертвые не кусаются, — скрипучим голосом проговорил ухмыляющийся Серёга.

Визг прекратился — у побледневшей лицом Марины Хадасевич наконец-то кончилось дыхание. Она булькнула горлом, широко замахнулась и швырнула сапог в Серёгу, но попала в стоящего рядом Димку.

— Она точно бешеная! — выкрикнула Света Горина. — Она на полтора метра выпрыгнула! Маринке в лицо почти!

— Погоди, Свет… — Вперед выступил нахмурившийся Иван. В руке он держал нунчаки. — Кто выпрыгнул? Мышь?

— Да! Мышь ваша вонючая!

— Она же дохлая была. — Иван повернулся к лыбящемуся Серёге. — Ты говорил, вроде, что она дохлая.

— Ну! — кивнул тот. — Дохлая. Под крыльцом валялась.

— Да вон же она! — воскликнула Светка, чуть присев и тыча пальцем в угол, где стоял сноп привезенных Петровичем вил. — Вон! Прямо на вас смотрит!

Марина Хадасевич опять взвизгнула, завопила, размахивая руками:

— Уберите, уберите её!

Мышь, действительно, смотрела на скучившихся парней и даже не думала прятаться. Выглядела она жутковато: встрепанная, полинявшая, с мутными бусинками выпученных глаз — неудивительно, что Серёга принял её за мёртвую.

— Она дохлая была, — еще раз сказал Серёга. — Я её за хвост брал, она не шевелилась.

— Маринкин сапог её оживил, — хихикнув, сказал Вовка. — В наших потниках живая мышь сдохнет, а в маринкиных дохлая — оживает!

— Дураки, — сказала Светка. — Уберите её отсюда.

— Пускай Серёга убирает, — сказал Миха Приемышев, опасливо глядя на крохотного грызуна, будто бы к прыжку изготовившегося, — а ну как эта мышь, действительно, бешеная?.

— Дверь откройте, сама убежит, — посоветовал Серёга.

Среди парней возникла небольшая заминка. Пошумев и потолкавшись, они всё же выпихнули вперед Димку Юреева Тот, прикрываясь «Малой землёй» и не сводя глаз с места, где затаился подозрительный грызун, бочком прокрался к двери и приоткрыл её.

— Кыш! — крикнул Вовка.

Света Горина хлопнула в ладоши.

Коля Карнаухов топнул ногой.

И мышь кинулась. Но не к уличной двери, как все ждали, а к ватаге парней. Расстояние в три метра она преодолела за полсекунды. И скакнула — метра на полтора в высоту, явно метя в Серёгины пальцы. Она точно вцепилась бы в них зубами, если бы не реакция Ивана: нунчаки, сработанные из черенка лопаты, с гудением рассекли воздух и смачно сшибли взбесившуюся мышь, вышвырнув её точно в приоткрытую дверь.

Иван потом целых два дня гордился этим точным ударом, не признаваясь, что всё, в общем-то, у него получилось случайно.

А Димка Юреев, мимо которого пролетела мышь, потом весь вечер клялся, что нунчаки её не убили, что она была живая и в полете крутила хвостом, башкой и дёргала лапами.

Ему, конечно же, не верили.

Целых два дня.

* * *

Дожди не прекращались; небо лишь изредка прояснялось, но даже тогда по нему, источая морось, ползли обрывки низких серых туч, похожие на пласты разбухшей гнилой мешковины. Работа на поле превратилась в сущее мучение. Копать картошку вилами умели немногие, так что к концу первого дня практически у всех ладони были стёрты до кровавых мозолей. Бородатый доцент Борисыч, глядя на муки подопечных, сам предложил сократить рабочий день до пяти часов, а обеденное время увеличить на два часа. Установленные бригадиром нормы, конечно же, никто не выполнял. Да он, судя по всему, на это и не рассчитывал — техника в поле не шла, так что Петрович был благодарен студентам и за ту малость, что они успевали сделать. Впрочем, все благодарности суровый бригадир держал при себе и, заглядывая в стоящую на краю поля полупустую телегу, каждый раз журил доцента Борисыча и Димку Юреева за срыв всех возможных сроков и обязательств.

В четверг утром бригадир на поле не появился, и потому, когда вечером на тропке, идущей от деревни к полю, замаячила сутуловатая фигура, все решили, что это идет к ним изменивший своим обычным привычкам Петрович. Дождь как раз стих, и собравшиеся у телеги парни пытались развести небольшой костерок, чтобы у огня высмолить по сигаретке, чуть обсушиться, набрать картошки на завтрашний обед и наконец-то отправиться в барак. Неожиданное появление бригадира могло порушить все их планы; неудивительно, что они напряглись, когда заметили направляющегося к ним человека. И немного расслабились, разглядев, что это не Петрович, а кто-то другой.

— Доброго здоровьица, — издалека приветствовал их гость.

Ему ответили нестройно, осторожно.

Бородатый доцент Борисыч выбрался из-под телеги, отряхивая с колен и бёдер соломенную труху. На всякий случай развернул тетрадку, в которой вёл учёт собранной картошки.

— Здравствуйте.

— Зябко нынче, — сказал гость и присел на корточки перед сложенным костерком, от которого кроме едкого дыма проку пока не было. — В такую погоду добрый хозяин пса из дома не выгонит… — Он аккуратно разворошил прутья, чуть приподнял их, сунул в угольки свернутый кульком обрывок газеты, откинул в сторону мокрые сучки, поправил локон бересты, прикрыл заскорузлыми ладонями поднимающийся огонёк. Сказал задумчиво, важно:

— А с другой стороны, урожай тоже как-то убирать нужно.

— Вы, извините, кто? — спросил, немного смущаясь, доцент Борисыч.

— Степан Михайлович я. Живу тут.

— «Тут» — это в Росцыно?

— Ну да… На краю…

Костер разгорелся, и Степан Михайлович, улыбнувшись, выпрямился и убрал из огня ладони.

— Я к вам, ребятки, по делу зашел, — сказал он, присаживаясь на перевернутое ведро и подобранной щепкой сковыривая с сапогов налипшую грязь. — Я тут, как бы, за порядком слежу. И у меня тут, как бы, пара вопросов к вам есть…

На студентов он не смотрел, а вот они во все глаза на него пялились, очень уж колоритен был гость. Седой, морщинистый лицом, неопрятной сизой щетиной заросший — на вид ему можно было дать лет семьдесят, но держался он как пятидесятилетний здоровый мужик — не сутулился, по-стариковски мелко не суетился, губами не шамкал; чувствовалось, что и в руках у него сила есть, и с головой всё в порядке. Возможно, был он когда-то военным — слышалось нечто такое в его манере говорить, да и кутался он не в фуфайку какую-нибудь, а в потёртый армейский плащ.

— Вы, ребятки, небось, по грибы ходите, — продолжал Степан Михайлович, будто бы сам с собой разговаривая. — Девчонок, чай, по округе гуляете. В деревни соседние короткими дорогами бегаете. Может, на рыбалку кто, было дело, надумал, у нас тут речки небольшие, но все с рыбой.