Таинственный человек дождя - Рэ Жан - Страница 24

Внезапно Блиц пробормотал:

— Смотрите, впереди виден огонек. Что это — костер или лунный свет?

Мы быстро выяснили, что светлые блики впереди не были связаны ни с костром, ни с луной; это были громадные фосфоресцирующие бледные поганки.

Их свет, хотя и очень слабый, позволил все же нам более уверенно передвигаться по лесу. Мы шли вперед еще часа полтора. Светящиеся грибы стали попадаться гораздо реже; здесь они были без шляпок, и только жалкие подгнившие ножки местами слабо светились в сомкнувшейся вокруг нас темноте. Казалось, что мы очутились в тисках каменных стен.

Мы решили остановиться, покурить и немного отдохнуть, пока великий небесный огонь не избавит нас от смертоносной тьмы.

— Нужно разжечь костер, — предложил грек.

В этот момент на меня навалилось ощущение дурноты, меня придавила к земле странная тяжесть, а под веками словно оказался насыпан песок.

— Да, конечно, нужен костер, — пробормотал я в полубессознательном состоянии.

Я увидел, как по земле побежали небольшие язычки огня; они то угасали, то снова разгорались, и, в конце концов, передо мной разгорелся большой костер.

Мне послышалось, как Севентос заявил, что будет поддерживать огонь, потому что костер обязательно привлечет львят, и он сможет без труда поймать их. Блиц возразил, что эти легендарные львята всего лишь обычные циветты[8]. Завязался спор.

Не знаю, чем он закончился, потому что я провалился в тяжелый сон.

Когда я очнулся, что-то холодное и липкое закрывало мне лицо. Острая боль сверлом впивалась в мою голову. Я ощущал, что мои ступни находились где-то страшно далеко от меня, словно ноги у меня стали невероятно длинными. В то же время я почувствовал на редкость отвратительный запах.

Открыв глаза, я увидел перед собой противную морду; потрясенный, я понял, что громадная жаба взгромоздилась мне налицо. Я заорал от ужаса и отвращения.

Мерзкое животное свалилось с меня и поползло в кусты, испуская странные крики.

Светало.

— Вы видели эту уродину? — обратился я к товарищам. Нет, они ничего не видели, но сказать об этом не смогли. Они неподвижно сидели вокруг почти погасшего костра и молчали.

Я с ужасом понял, что все они мертвы.

Когда я вернулся на судно, больной и растерянный, метис Ирмагос рассказал мне:

— Вы устроились на отдых под деревом упа-упа; это ядовитое дерево, убивающее все живое, что способно дышать. Выживают под ним только змеи, лягушки и жабы. Если бы не эта жаба, не дававшая вам глубоко дышать и увлажнявшая вам рот своей слизью, вы неизбежно последовали бы за своими товарищами в мир теней.

Еще совсем недавно на вечерних посиделках в прирейнских деревнях рассказывали легенды о траве, вызывающей помутнение рассудка.

Рассказывали, к примеру, как один крестьянин неосторожно перешел луг, заросший этой волшебной травой. После этого он сорок лет ходил вокруг своей хижины, считая, что совершает кругосветное путешествие. Очнулся он совершенно седым, без зубов и с глубокими морщинами на лице, по-прежнему находясь возле своего жилья.

Говорят, что эта трава растет только на берегах Рейна. Но я уверен, что это приключение такая же выдумка, как и история человека тысячного года.

Десятое столетие в Европе заканчивалось в тревожном ожидании конца света. Уверенность, что тысячный год является роковой датой, заметно повлияла на обычаи. Все исторические документы этого времени содержат одно и то же наблюдение: вера в эти годы заметно укрепилась, и все стали думать прежде всего о спасении.

В своем громадном замке Годесберг, грозно возвышавшемся над рекой, его владелец Вернер, вероятно, тоже думал о спасении, будучи уверенным, что он безнадежно погиб.

Разве он не продал душу дьяволу в ту страшную ночь, когда ведьмы, оседлавшие метлу, устремились на шабаш? Точнее, не продал, а обменял на философский камень, способный превращать свинец в золото.

Мир приближался к гибели, и уже широко распахнулись врата ада, где Сатана поджидал толпы грешников.

Барон Вернер, любовавшийся в своих подвалах сказочными сокровищами, безуспешно пытался найти возможность избежать страшного наказания, казавшегося неотвратимым.

Тяжелыми шагами, такими же тяжелыми, как свинец, который он одним движением руки превращал в золото, барон Вернер поднялся из подвала, чтобы в последний час подышать свежим ночным воздухом.

И в этот момент он наступил на траву, вызывающую помутнение рассудка, выросшую у основания башни.

***

Тысячный год прошел; весь христианский мир пел осанну Господу, отложившему на неизвестный срок день гнева.

Сатана с зубовным скрежетом прикрыл врата в геенну огненную, оставив небольшую щель для обычных поступлений.

Он обратил внимание на Вернера, ходившего кругами вокруг своего замка, и с удовольствием ухмыльнулся.

«Что ж, ничего страшного, — подумал он. — Я вполне могу подождать следующего конца света, который может оказаться подлинным…»

Промелькнули годы, прошли столетия. Замок Годесберг, сильно пострадавший от войн, многократно прокатившихся над этим краем, превратился в руины.

Но Вернер продолжал топтаться вокруг груды мрачных камней. Он состарился так сильно, что в нем не осталось ничего человеческого. Ночью и в тумане его можно было принять за старый, изъеденный временем, качающийся на ветру каменный дуб или же за глыбу, отвалившуюся от башни и постепенно съезжающую вниз по склону.

Он будет шагать таким образом до наступления двухтысячного года, который может стать очередным годом конца света.

Но и тогда, как в тысячном году, не прекратится адское кружение, ставшее частью вечности.

Роман

Le mysterieux homme de la pluie

Готов поставить половину кроны, что судья Гусман сейчас напялит свою черную мантию.

— Вы полагаете, что он решится повесить этого достойного человека?

— Судья Гусман — это скорее мелкая сошка, чем судья, и для любого лондонца давно не секрет, что он всего лишь слуга палаты олдерменов[9].

— И что из этого?

— После страшного обвинения, которое олдермен Росс выдвинул против отца Картерета, стало совершенно ясно, как божий день, что…

— Я присутствовал на всех заседаниях, но все рано не понимаю, в чем его обвиняют.

— Он в течение полугода давал убежище смутьянам-католикам.

— Такое преступление еще никогда и никому не стоило виселицы!

— В числе скрывавшихся находился лорд Грейбрук, а олдермен Росс не любит католиков не просто так; он по-настоящему ненавидит лорда Грейбрука!

— Не болтайте так громко, джентльмены! Здесь уши есть у каждой стены!

— Так вы согласны заключить со мной пари?

— Нет. Я не столько опасаюсь за свои полкроны, сколько искренне боюсь за шею несчастного отца Картерета.

Этот разговор состоялся в Лондоне, на заседании центрального уголовного суда в октябре 1794 года.

В зале заседания было довольно просторно. Снаружи к этому времени сгустилась тяжелая и гнетущая атмосфера; сквозь пыльные стекла окон виднелись затянувшие небо мрачные тучи, которые продолжали сгущаться. Время от времени полыхали молнии и гремел гром.

У судьи Гусмана, президентствовавшего на собрании, из — под белого парика, казавшегося слишком тяжелым для его маленькой головки изголодавшейся курицы, стекали крупные капли пота. Он непрерывно моргал, словно сражаясь со сном, и время от времени зевал, прикрыв рот батистовым платочком.

Его секретарь Лампун читал своим дребезжащим голоском какое-то постановление, которое никто не слушал.