Таинственный человек дождя - Рэ Жан - Страница 28

— Значит, вы из полиции, — пробормотал старик. — Но я всего лишь несчастный бедный человек, едва способный заработать на хлеб в поте лица своего… Я никогда не вмешивался в политику…

Юноша снова рассмеялся:

— Ну и шутник же вы, Том! Вы решили, что я из полиции? Ха-ха-ха! Я запомню ваши слова на всю жизнь и, вспоминая их, каждый раз буду хохотать до колик в животе! Послушайте, если я когда-нибудь заговорю с полицейскими, отправившими в каталажку доброго отца Картерета с обвинениями, едва не приведшими его на виселицу, то, кем бы они ни оказались, я буду беседовать с ними с помощью вот этого!

Том Гридль не без содрогания уставился на два больших пистолета, изящно отделанных серебром и перламутром, как по волшебству, оказавшихся в руках молодого человека.

— Я верю вам, мсье, — проговорил он, придя в себя. — Если бы вы меня обманывали, на вас обрушилось бы вечное проклятье… В общем, я верю вам. Я честный человек, уповающий на Бога и уважающий римского папу.

— Я знаю это, Томас Гридль.

— Каким образом… Но ведь я все равно уже сказал, что верю вам!

Теперь Гридль ничуть не походил на жалкого старого человека. Можно было подумать, что он подрос на целый фут. Его глаза сверкали, а на лице появилось выражение, которое никто не решился бы назвать наивным.

— Отца Картерета удалось спасти, — сказал он. — Кто и как его спас, я не знаю, и мне наплевать на это, главное, что он был спасен. Через три дня после его бегства из тюрьмы он нашел временное убежище здесь, в этом доме. А теперь он далеко отсюда, в полной безопасности.

— И у вас не было никаких проблем?

Гридль тоже улыбнулся и посмотрел, прищурившись, на гостя:

— Разумеется, у меня были проблемы, и виноват в этом был не кто иной, как олдермен Руперт Росс. Вы понимаете, мсье? Сам могущественный сэр Росс почтил меня визитом в сопровождении четырех охранников! Сначала он позолотил мне пилюлю, сказав, что он был потрясен, когда узнал, что такой ученый человек, как я, вынужден с таким трудом зарабатывать себе на хлеб. Потом он быстро сменил пластинку, поинтересовавшись, как я отнесусь к официальному посту в институте медицины или в другом высокооплачиваемом месте. Разумеется, со своей стороны я должен оказать ему небольшую услугу. Могущественный олдермен хорошо представлял, что я католик, но ведь он, по его словам, человек широких взглядов, и он не может не уважать веру любого человека. Что касается услуги, то я должен был предоставить ему некоторые сведения о беглеце, его друзьях и связях. Я ответил, что такой простой человек, как я, не может и не хочет вмешиваться в подобные истории. После этих слов его охрана отвела меня в Пентонвиль, где…

Гридль расстегнул рубашку, обнажив тощие плечи, и показал темно-красные полосы, избороздившие его кожу.

— Это что еще такое! — воскликнул юноша.

— Всего лишь следы от ударов плетки-девятихвостки, мсье, — спокойно ответил старик.

— Они заплатят мне и за это, — проворчал молодой человек.

— Это не имеет значения, мсье. У меня крепкая и сухая шкура, совсем как у животных, с которыми я работаю. Не забывайте, что я много лет живу в атмосфере, насыщенной парами камфары и формалина. Но когда они на моих глазах принялись избивать двух мальчишек, двенадцати и тринадцати лет, которые открыто молились за спасение отца Картерета… Они избивали их до тех пор, пока дети не потеряли сознание. Один из них так и не поднялся на ноги.

— Этот олдермен явно не имел права… Наверняка кто-то более важный распорядился прибегнуть к подобному наказанию.

— Бумагу подписал судья Гусман, и документ зачитал его секретарь.

Гость долго курил, не произнеся ни слова. На его лице не отражались сильные эмоции, но глаза юноши сверкали, словно у раздраженного дикого животного.

— Разумеется, вы хорошо знаете, где сейчас находится отец Картерет. Не так ли, Том Гридль?

— Батчервуд, Кингстон, — откликнулся Гридль.

Юноша повернулся к собеседнику.

— Посмотрите на меня внимательно, Гридль, и покопайтесь в своей памяти.

Натуралист печально покачал головой:

— Увы, мсье, я слишком плохо вижу, а мой мозг все чаще и чаще отказывается работать…

— Было время, когда у лесника графства Грейбрук были такие зоркие глаза, что он мог подстрелить сидящую на дереве сороку с расстояния в двести метров. Поскольку это было очень давно, вполне возможно, что у этого опытного охотника зрение стало немного хуже… Но я никогда не поверю, что его мозг ослабел настолько, что он больше ничего не помнит… Нет, подобное представить невозможно!

Том Гридль выглядел удивленным и немного обеспокоенным.

— Кто вы, мсье?

— Я никогда не поверю, что этот охотник забыл малыша Герберта!

Старик молчал, и по лицу его скатилось несколько слез.

— Мой Бог, мой Бог… — прорыдал он.

Юноша обнял его и крепко прижал к груди.

— Да, я Герберт Лейкхорст, последний граф Грейбрук, объявленный вне закона с того момента, когда мой отец был убит солдатами, как мятежник. Может быть, теперь вам будет понятно, почему мне нужна волчья шкура?

Том Гридль задрожал и закрыл лицо руками…

— Ради Бога, милорд! Нет, нет!. Я не хочу понимать! Это слишком ужасно!

Когда он открыл глаза, графа Грейбрука рядом с ним уже не было. Он даже не услышал его шагов в ночи.

Бегство отца Картерета сильно повлияло на настроение сэра Гусмана, первого судьи центрального уголовного суда в Лондоне. Формально оно отношения к нему не имело — произнеся приговор, он больше ничем не должен был интересоваться, разве что наблюдать за дальнейшими событиями. Но сэр Гусман относился к тем людям, про которых с насмешкой говорят, что они живут в зависти и ненависти, словно крот в своей подземной норе. Эти неприятные качества вызывали у окружающих желание ответить ему тем же. Элита относилась к нему со смешанным чувством неловкости и враждебности из-за его несправедливых решений; буржуа презирали его за скупость и неустроенность жизни; беднота опасалась его, так как не без оснований видела в нем жестокое чудовище. Он жил один в большом унылом особняке на Фулхем-Роуд. В прошлом веке здание принадлежало жуткому семейству Крайсбрук, члены которого за многочисленные преступления лишились жизни на виселице в Тайберне.

На протяжении ряда лет это здание, олицетворение ужаса, одиноко стояло, мрачное и пустое, превратившись в убежите крыс и разной нечисти. Сэра Гусмана не волновала судьба прежних хозяев. Тем более что ему удалось завладеть домом чуть ли не за корку хлеба.

Он жил одиноко, с одной домработницей по имени Смангль в качестве компаньона. Это была грубая женщина, много лет назад выпущенная из тюрьмы, когда она согласилась за освобождение стать работницей у сэра Гусмана. Она была одновременно горничной, служанкой, грузчиком, рассыльной и кухаркой; последняя должность не требовала от нее больших усилий, так как сэр Гусман довольствовался крайне скромной пищей, исходя из соображений экономии.

Этим вечером хозяин дома только что расправился со своим ужином, не оставив на столе ни одной крошки и затратив на еду минимум времени; понятно, что не нужны часы, чтобы проглотить несколько кусков соленой селедки, половину тартинки и чашку жидкого чая.

После ужина он устроился в дряхлом кресле с рваной обивкой, из-под которой вылезало содержимое. Большая комната, в которой он обосновался, напоминала приемную официального учреждения. Ее освещал трепещущий на сквозняке жалкий язычок пламени свечи. Он позволил себе редкое удовольствие — большую черную сигару из Восточной Азии — единственный предмет роскоши в его унылом существовании.

Колеблющее пламя едва освещало комнату, и облако ароматного дыма надежнее, чем свет свечи, указывало, где он находился.

Надо сказать, что плохое освещение вполне устраивало судью, так как при этом он не видел большие пятна плесени, украшавшие ковры, серебристые полосы слизи, оставляемые улитками, ползавшими по стенам, где никто не решался побеспокоить их, и, наконец, старый ржавый фонарь, на который давно не падали отблески огня горевшего в камине угля.