Операция «Катамаран». Падение. После похорон - Фалуш Дьёрдь - Страница 69

Звучало правдиво.

— Но это не разрушило вашу дружбу?

— Абсолютно нет. Мы только пришли к выводу, что больше не поедем вместе, а будем наслаждаться обществом друг друга в Сендербю, как обычно, болтая после обеда.

Как обычно. Это касалось и его слов об индивидуалистах и эгоистах. Слов, которые можно трактовать по-разному. Кратвиг, безусловно, знал в жизни поражения, это она сейчас хорошо понимала. Он пережил их и выработал собственные положительные принципы, которые помогли вытеснить прошлое и тот внутренний разлад, от которого он ушел. Но был ли Смедер похож на него?

Люди, знающие горечь поражения. Может быть, именно поэтому им было хорошо друг с другом? Или, может, Смедер был совсем другим и постепенно раскрыл себе Кратвига? Может, именно в горах Норвегии?

— А что за человек был Смедер?

— Оригинал. В хорошем смысле этого слова. Слегка уставший от жизненных неприятностей. Не все шло у него так, как когда-то, но безо всяких сомнений он был способным и добросовестным человеком. Хотя другим, возможно, он казался жестоким.

Анна в упор смотрела на Кратвига. На удивление ясный портрет Смедера.

— А его последняя работа?

— Я ничего не знаю. Смедер никогда не рассказывал о ней.

Он не любил болтать ни про сослуживцев, ни про начальство, даже если не любил кого-то. Он мог ругать систему в целом и разные точки зрения, но не отдельных людей. Истинные ценности были для Смедера основным в жизни.

— Что вы имеете в виду?

— Эффективность, последовательность, зрелость, ответственность, — ответил Кратвиг, — и многое другое.

Слова, слова, слова. Не собственный ли портрет описал Кратвиг?

— Он не говорил вам о своих отношениях с подчиненными?

— Он не был популярен. Это он сам признавал. Но Смедер считал, что его работа заключается не в том, чтобы завоевать популярность, а в том, чтоб превратить устаревшее общественное учреждение в современную, эффективную систему управления. В этом я был полностью с ним согласен.

— Вы когда-нибудь бывали у него дома?

Кратвиг постарался ничего не заметить в ее тоне.

— Один раз. По-моему, в марте. В Эгесхавне были кое-какие дела, и пока я дожидался обратного парома, мы вместе пообедали.

— Вы не были в городе вчера? Прошу прощения за вопрос.

— Вопрос закономерен, — усмехнулся Кратвиг, — нет, я провел день здесь, как обычно, один. Как всегда, спал после обеда.

— Вы знаете точно время, которое меня интересует?

Он сначала спокойно посмотрел на нее, потом внезапно широко улыбнулся, в первый раз показывая целый ряд собственных, белых, хорошо сохранившихся зубов.

— Об этом писали в газетах и вчера говорили по местному радио.

— Да, конечно, — согласилась Анна, решив заканчивать разговор.

— У нас оказалось с вами много общих суждений, — как бы подвел итог Кратвиг.

— О науке и о природе как о двух противоположностях, — вставила Анна, надеясь, что язвительное жало, дремлющее в ней, не выползет наружу.

— Например? — обиженно произнес Кратвиг, все-таки увидев его кончик. Анна обругала себя идиоткой. Теперь уж он замолчит надолго.

Гроза удалялась на северо-восток. По крайней мере, она хоть убедилась в том, что Кратвиг был достаточно большого роста, чтобы суметь выбросить друга с балкона восьмого этажа.

Мать Ове Томсена больше не выглядела бледной. Цвет ее лица был не просто неестествен, он был поспешно и безвкусно изменен наложенными румянами. Она по-прежнему была апатична и продолжала заниматься самобичеванием.

Она сообщила Клейнеру, что из Орхуса приехал старший брат Ове, чтоб помочь ей в практических делах. Клейнер выпил с ней чашечку послеобеденного кофе и только потом приступил к осмотру комнаты сына.

На стенах висели портреты Элвиса Пресли, Джона Траволта, Мохаммеда Али. Не было портрета Бьёрна Борга, изящного теннисиста, спортивного героя. Висели большие цветные фотографии идолов Ове Томсена, которым он поклонялся, пока сам форсил на «хонде». На письменном столе лежал свернутый плакат с изображением Оле Ольсена[4].

Клейнер вздохнул. Еще до того, как он открыл дверь комнаты, он мог бы догадаться и об Элвисе, и о Траволте, и об Али и Оле. Если бы они знали, что их поклонник — лучший грабитель умерших в Эгесхавне. Лучший в своем роде. Как популярный певец, танцор в дискотеке, знаменитый боксер или гонщик. На неубранной кровати по-прежнему лежал номер «Эгесхавн Тиденде», открытый на третьей странице. Скорее всего мать принесла газету, как обычно, вместе с утренним кофе. Сын, изучив ее, составил план действий на день вперед. План просуществовал лишь полдня. Теперь Ове спит вечным сном. Кто-то приготовит его к погребению. Вытащит из него стеклянные осколки, зашьет раны, чтобы мать смогла узнать сына, когда ей надо будет официально опознать его и попрощаться.

Детали можно уладить и по телефону… Клейнер принял от фру Томсен еще чашку кофе. Он направил своих помощников по остальным двум адресам, обозначенным на третьей странице.

По субботам газеты печатают некрологи в красивых рамках, подписанные семьями умерших. Это одна из причин, по которой старший брат Ове спешит домой из Орхуса. Ему надо все организовать. Все практические дела, как сказала мать.

С информацией из центра позвонил Поульсен. По одному адресу в живых осталась супруга. Ничего не случилось. По другому — умер одинокий человек, живший в маленьком домике. Подвальное окно оказалось разбитым, часть мебели исчезла. Тогда возникает проблема транспорта. На «хонде» ничего нельзя увезти, кроме ценных бумаг. Хотя паспорт, удостоверение личности, официальные печати и тому подобное ценятся очень высоко. Выше, чем телевизоры или транзисторные приемники, купленные на «Сахаре». Так назывался в Эгесхавне «черный рынок».

Может, правда, Ове Томсен только прощупывал почву. А потом звонил дружку, если требовалась машина.

Но Томсен был и остался заурядным мелким воришкой. В наказание за это не платят жизнью. Фру Томсен все подливала кофе, так и не осознавая случившегося до конца. Она попыталась тянуть время, боясь остаться наедине со своими мыслями. Клейнер пожал ей на прощание руку.

Когда он появился в полиции, ему сообщили еще одну новость. Отпечатки Ове Томсена не подходили к тем трем, оставшимся неопознанными.

Небо было спокойно, когда Анна плыла обратно в Эгесхавн. Гроза ушла далеко на северо-запад, ветер постепенно стихал.

Хоть волны и доходили до самых поручней, она прислонилась руками к влажным холодным перилам, вновь переживая удивительное чувство пребывания в вакууме между двумя мирами.

Но при первом повороте парома к берегу, когда вдали показалась рыбачья гавань, она почувствовала, что возвращается к повседневным заботам.

По дороге домой она зашла в магазин, купила мясо. На кухонном столе ее ждала записка от Пера. Он собирался обедать с Бо, потом они вместе пойдут в кино. Пусть мать его не ждет.

Анна выпила рюмочку рома, легла спать в половине девятого и тут же крепко заснула.

Петер Франк ел бифштексы и пил розовое сухое вино. Бифштексы с луком, на гарнир к ним была свекла. Он чокнулся с Ингер. Было прекрасно и почти преступно. Кончался вторник. Обычно супруги соблюдали соглашение, по которому наслаждались сухим вином за ужином в пятницу, когда оба были свободны. В остальные дни к обеду подавалась вода.

Но сегодня Франк был так измотан и издерган, что нуждался в вине для легкого расслабления и для восстановления сил.

Он не сообщил Ингер ничего из того, что произошло в тот день. Супруги редко обсуждали его конкретные дела, но она читала газеты — и относилась серьезно к служебному долгу. Вигго было тоже весело за столом, где на красивой скатерти горели свечи, а перед ним стоял большой стакан с яблочным соком. В восемь он уже мирно спал, а Франк и Ингер легли в половине девятого.