Ее чудовище (СИ) - Огинская Купава - Страница 30

Шаткость моего положения не ускользнула от внимания куклы.

Жуткий застывший взгляд задержался на мне на секунду, не больше, но успел пробрать до самых костей и на время отнять голос. Потом Барон нетерпеливо велел, разгоняя жуткое наваждение:

— Возьми ее. — Хрупкая на первый взгляд кукла в белом платьице, с золотыми кудрями и тонкими ручками, пальцы которых легко гнулись под любым углом и в любую сторону, не напрягаясь, перехватила бесчувственное тело ведьмы — я попыталась возмутиться, но ком в горле не позволял словам вырываться наружу. — Ее необходимо осмотреть и залечить раны.

Жуткое создание покорно прикрыло глаза и чуть склонило голову, после развернулось и скрылось в проходе, из которого пришло.

— Это кукла, — прошептала я натужно, с трудом отвоевывая у себя же свое право говорить.

— Ты очень наблюдательна, — с издевкой согласился Барон, решив, наконец, заняться мной.

Я посчитала за лучшее проигнорировать и язвительный тон, и преступную неосторожность, с которой он схватил меня за раненую руку. Я тихо ойкнула.

— Живая.

— О, в этом ты ошибаешься. — Быстрый осмотр его успокоил. — Она никогда не была живой. Просто мое повеление, заключенное в деревянную оболочку.

— То есть вы создали себе слуг, внешне похожих на людей. — Я нахмурилась. — И куда она понесла Улису?

— Думаешь, я способен навредить ей? — Барон замер передо мной памятником оскорбленного достоинства. — После того как спас?

— Конечно же нет. — Взгляд упрямо возвращался к проходу, в котором скрылись кукла и бесчувственная ведьма. — Можно мне к ней?

— Там одна кровать. Желаешь спать на кушетке?

— Я не привередливая.

Барон прищурился, зрачки его все еще слабо тлели, отчего взгляд казался каким-то по-особенному зловещим. Я этого почти не замечала — сердце успокаивалось, страх уходил, остужая кровь и возвращая мне мое законное недомогание. Сейчас, едва стоя на ногах, мало что видя и чувствуя, опустошенная до самого дна, я совсем не боялась Высшего.

Не было смысла его бояться. Только не после того, как он спас меня от уважаемых, таких дружелюбных и милых соседей…

— А можно вас обнять? — Просьба вырвалась сама. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь обнял, погладил по спине и уверенно сказал, что все хорошо… или хотя бы не так уж плохо.

— Обнять? — недоверчиво переспросил Барон. Я буквально чувствовала его растерянность и в чем-то даже понимала ее — мне бы тоже не пришло в голову обниматься с бутербродом или выказывать дружескую поддержку яичнице… Впрочем, издеваться над ними и осыпать колкостями я бы тоже не стала.

— Очень надо, — серьезно сказала я. Отступать уже было некуда. Слова произнесены, просьба озвучена, осталось только окончательно запутать Высшего, чтобы он либо согласился, либо сбежал.

Секундная заминка показалась мне вечностью. Барон беспомощно хмурился, упрямо пытаясь смириться с мыслью, что ему не послышалось.

Потом случилось невероятное.

— Иди сюда, — резко велел он, грубо схватив меня за плечо и дернув на себя.

Барон был жестким, очень напряженным и злым. Злился он на меня — за глупую просьбу — и на себя — за то, что эту просьбу решил выполнить.

Вот спасти от кучки разъяренных людей с факелами — не вопрос, а обнять и немного утешить — так сразу столько негодования! Будто я что-то неприличное попросила сделать, честное слово.

— Довольна? — проворчал он, ничуть не думая о том, чтобы быть хоть чуточку бережнее.

— Знаете, — просипела я, отчетливо ощущая каждую косточку своего тела, — кажется, это была дурная идея…

Но определенно удачная, мне и впрямь стало казаться, что все не так уж и плохо.

*

К Улисе меня доставили в многозначительно-уязвленной тишине. Барон просто разжал объятья и, крутанув меня на месте, втолкнул в темноту прохода, в последний момент ухватив за ворот платья, — я напряглась, опасаясь, что из-за его неосторожности цепочка порвется.

Обошлось.

Темнота была холодной, осязаемой и будто живой. Она нежно коснулась моих щек: приласкала, успокоила, пообещала вечный покой и предложила остаться с ней навсегда — замешкавшись, я встала на пороге, на самой границе реального мира, прислушиваясь к щедрым обещаниям.

Потом меня встряхнули за шкирку, выталкивая из темноты в светлую, просторную и полупустую комнату.

— Никогда не останавливайся на пороге, — бесстрастно велел Высший.

— Почему?

— Ты только моя пища.

— Какое… счастье, — пробормотала я, по-новому взглянув на темноту прохода.

Как люди вообще умудряются выживать в мире, который в любое мгновение может их съесть? Выживают, процветают и плодятся… Ничем, кроме как диким, противоестественным везением, объяснить это я не могла.

Кровать в комнате действительно была одна, зато большая, а помимо кушетки, которой Барон пытался меня запугать, тут также имелись громоздкий шкаф, казавшийся очень древним и невероятно дорогим — такая в нем была неуловимая важность, свойственная мебели, стоимость которой легко перекрывает цену небольшого домика в пригороде, глубокое кресло, небольшой столик и пара стульев с мягкими сиденьями и спинками, по конструкции больше похожими на орудие пыток.

Я бы сказала, что комната очень похожа на гостевую, если бы могла представить, что Барон хоть когда-нибудь принимал гостей.

Улиса, старательно отертая влажной тряпкой, радовала глаз зелеными разводами заживляющей мази на бледной коже — кукла, поражая воображение своей расторопностью, постаралась на славу и к нашему появлению уже взялась за бинты.

На полу, у постели, лежала порванная и грязная одежда Улисы, несколько осколков и порозовевшее от крови мокрое полотенце.

— К утру вам доставят чистую одежду, — пообещал Барон, оставшись преступно равнодушным к израненной ведьминской наготе.

С трудом подавив бессмысленный порыв подойти и прикрыть Улису одеялом, необдуманно стерев всю заживляющую мазь с царапин, я решительно направилась к окну, забыв удивиться его наличию. Всего минуту назад, стоя в каменном коридоре, я была уверена, что мы находимся внутри горы и окон здесь нет в принципе.

Как выяснилось позже, ошибалась я не во многом.

В голове было пусто и звонко, в глаза будто песка насыпали, хотелось пить и спать.

Мое тело, изъеденное болезнью и окончательно подточенное случившимся, отказывалось толком повиноваться.

Добредя до окна, несколько секунд я просто пыталась сфокусировать взгляд.

Мир отставал.

Еще совсем недавно меня хотели сжечь в густых, едва опустившихся на мир сумерках, и вот опять…

— Закат, — пробормотала я неразборчиво, уперевшись ладонью в стекло.

Сердце больше не справлялось. Я чувствовала себя легкой, как перышко, и одновременно тяжелой, как гранитная плита. Пальчики на ногах заледенели и совсем не ощущались.

— Что?

Барон встал рядом. Сложив руки за спиной, он без всякого удивления осматривал пейзаж: раскинувшийся далеко внизу лес, изрезанную горными вершинами кромку горизонта и пылающее небо, согретое жаром заходящего солнца.

Мы находились невообразимо высоко…

Темнота пришла раньше, чем я сообразила, что мы и правда внутри горы: тело просто решило, что с него хватит.

*

— Перенапряжение и упадок сил, — постановил запуганный нервный целитель после лихорадочного смешного осмотра.

Ни я, ни Улиса, занимавшая в тот момент кресло у окна, поставленному диагнозу не верили, но благоразумно молчали.

Я — из жалости, ведьма — чтобы не привлекать к себе лишний раз внимание Высшего.

Вероятно, диагноз был бы точнее, позволь Барон целителю нормально выполнять свою работу. Но стоило только тому взяться за край одеяла, чтобы отбросить его и провести полноценный осмотр, как от стены, которую подпирал Высший, послышалось предостерегающее покашливание. Дураков нарываться на неприятности тут не было, и целитель принял решение осматривать меня сквозь сорочку, одеяло и покрывало, наброшенное поверх, — ночью, как утверждала Улиса, я сильно мерзла и неплохо морозила ее, по воле Барона ставшую моей вынужденной соседкой по кровати.