Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 100

Лицо парня перекосилось ненавистью. Серые глаза, подобно раздуваемому угольку, зажглись острым огоньком и вдруг погасли тусклым пеплом. Он опустил голову, пожал резко плечом и пробормотал:

— Кабы в точности знал, так на месте порешил бы!

— А не в точности? По догадке? На кого мысль упала?

Отмолчался Петя.

Как-то возник в памяти разговор с Капитолиной Александровной. Когда она с живостью рисовала картину свадьбы Серафимы и Ермолая. И повинила Бутина в подозрительности и оговоре.

Он! Стрекаловский.

Больше некому. Как же был слеп коммерции советник, руководитель дела, вроде бы осмотрительный и проницательный господин Бутин.

И не он ли сам, Бутин, своими руками подтолкнул его на злое дело! И — самое странное: был гнев, было негодование. А злобы не было. И не было желания — встать, бежать, мстить. Лишь горечь от огромности несчастья, от непоправимости случившегося, от собственного соучастия в постигшей его беде.

Бутин снова обращается в Сенат. Уже с жалобой на местные решения. Речь все о том же, все о том же: отменить решение Главного управления, предложить генерал-губернатору потребовать от администрации возвращения захваченного у Бутина имущества, предоставить Бутиным права взыскивать понесенные фирмой убытки с тех лиц и учреждений, что действовали противозаконно.

С этой жалобой Бутин послал не зубастого Шумихина, не представительного Большакова, не терпеливого Шилова, но опять-таки пройду Иринарха.

Он вернулся через месяц, недовольный Сенатом и собой.

— Хороши законы, когда судьи знакомы! — сказал он брату. — По этим департаментам бумаги все на слепых черепахах возят. Курьеры важностью похожи на асессоров, а мелкие чиновники на тайных советников. Утром ногу приподнял, к вечеру приопустил. Вся их работа. Руками не шибко шевелят. Если к весне до сенаторов дойдет, казачка спляшу!

Но совсем без ничего Иринарх вернуться не мог, не в его натуре, не в его свычае. Он был темных дел мастер, бестия, шальной мужик, но полон бескорыстия и преданности. С полуштофом шел на штурм крепости!

— С одним мужичонкой у Егорова в трактире обедали чинно, благородно, три красненькие уплыли с ромом и мальвазией. Мужичонка тертый, при обер-секретаре кассационного департамента состоит, говорит мне под горячительное, что законы — старье обветшалое, а вот искусство и тонкость мошенства — как крючки-закорючки толковать; а у нас что ни сенатор, то свое, от ума или от дури, толкование, а еще обер-прокуроры, товарищи ихние, обер-секретари, и все высоко себя ставят. Все толкуют. Жалоба пришла, скоро ли долго, собирается отделение департамента и начинают толковать, а вашего брата-жалобщика и на кого жалитесь не приглашают и не слушают, доказательства не проверяют. Есть писулька, ее и толкуют. Не толкуют, а толкут. Толчат, значит. О-хо-хо! Так что...

- Так что, Иринарх Артемьич, - с досадой сказал Бутин, - это я и без вас знаю, зря уплыли ваши красненькие, лишь нос выдает, что у Егорова, и у Бубнова, и у Тестова с тем толкователем-умником не раз побывали...

— А я что, отпираюсь? Водил, водил, ага! Еще и в «Саратов» разок сходили, и не зря вовсе, брат дорогой! Он и так и сяк вникал, как мышь взгрызался, говорит, что продвинуть и ускорить там не в его ведении, а по части совета никто на него не обижался, всегда в самую точку попадает. Надо знать, говорит, по какой слабинке вдарить...

— Ну, — заинтересовался Бутин. — Какую же слабинку у этой чертовой администрации твоя сенатская мышь обнаружила? Дельный ли советчик?

— А как же? В самую точку угодил! Биржевой комитет — вот где слабинка! Не было биржи в Иркутске, в биржевое купечество никто не записан! И биржевых старшин и маклеров в Иркутске не водилось, слыхом не слыхали! Так что тех, кто собирал биржевой комитет, чтоб администрацию выдумать, да экспертов выбирал, — их судить надо, за подлог, по статье триста шестьдесят второй Уложения о наказаниях! Во, брат, меня «Саратов» и мальвазия ни разу не подводили! А еще кто ром придумал, тот великим человеком был! А кто потребляет, тот тоже не дурак!

Черт побери, подсказка-то верная! Все же молодчина, брат. О биржевом комитете Бутии давно раздумывал, с него началась вся эта администрационная свистопляска... Не ведал, где в этой катушке кончик нитки сокрыт!

— Что ж, — сказал Бутин. — С кого же начинать? К кому прежде подступиться?

— Как «с кого»? С городского головы. Слава богу, Демидова сейчас нет, а Сукачев хотя Бог умишком обидел, а человек правильный, справедливый и совестливый; раз им, в канцелярию, заброшен запрос, вот вам по запросу в отрет и справочка как есть, без утайки!

— Вы так говорите, брат, будто справка у вас на руках. Где она?

— А как же. Что мои руки, что Арефия Самсоныча! Я ему сразу отписал, как от Тестова в последний раз воротился. Опохмелился и отписал. «Они вас больше губернатора боятся, после “хлебниковского указа”». Он тут же запрос сунул в городскую управу, и вот, Михаил Дмитриевич, что ему ответили.

Бутин прочитал краткий, но ясный ответ городского головы Сукачева: «Законного биржевого комитета не существует. Заявлений ежегодно о посещениях биржи никто не производил».

Сенат был вынужден вновь вернуться к делу Бутиных и более внимательно изучить и содержание предыдущих прошений Бутина.

Сенат рассержен.

Новое решение Сената, принятое в октябре 1890 (!) года, гласило: «По указу Его Императорского Величества... администрацию отменить со всеми последствиями».

Победа!

Да, победа.

Можно поставить точку.

Не будем спешить.

До Бога высоко, до царя далеко...

Последний указ Сената шел от губернатора до окружного суда — в пределах городской черты! — целых сорок дней! Эти сорок дней решили все. За это время Звонников и компания успели, говоря словами Бутина, «произвести разгром и полное хищение имущества фирмы!»

Звонников подает прошение окружному суду, дабы тот признал фирму несостоятельной.

В ту пору, когда поверенный Бутина защищал его дело в Иркутске, Михаил Дмитриевич с Марьей Александровной обосновались в Петербурге. Впервые за долгие годы они были вместе. Бутин с законной женой.

И где находится Бутин, хорошо известно всему Иркутску. Знал губернатор, знало губернское правление. Знали Звонников и компания. Известно это было и окружному суду.

Вызывая Бутина к личной явке в окружной суд, чиновники суда прекрасно знали, что Бутин не успеет сделать за неделю шесть тысяч верст и явиться к назначенному времени.

Суд не отсрочил заседания, объявил заочно Торговый дом Бутина несостоятельным, а самого Михаила Дмитриевича Бутина постановил арестовать.

Весенним мартовским утром Бутин вышел из дому на Бассейной, где он и раньше квартировал, живя в северной столице. У Марьи Александровны были свои дела в городе. Визитов на сегодня было у Бутина много. Один из первейших — к министру юстиции: как можно требовать от Бутина платежей, ежли имущество в руках администраторов? Прямое беззаконие, явная нелепость и вызывать в суд к несбыточному сроку, будто у Бутина крылья.

He доходя Надеждинской, на углу он увидел двух человек: один — высокий, в длинном пальто из черного драпа, в цилиндре с низкой тульей, второй — ниже среднего роста, коренастый, в сером драдедамовом полупальто, в сером же фетровом овальном котелке, в ботинках с непомерно широкими носками. Первого, в цилиндре, Бутин признал сразу: из-под приподнятых полей шляпы пышно вились волосы, на хищно заостренном лице даже издали видны жесткие блестящие глаза, — он дерзко, развязно, открыто указывал своему собеседнику тростью на Бутина. А серый, совсем незнакомый, заломив котелок, пучил на приближающегося Бутина водянисто-голубые глаза. И вдруг Михельсон исчез, а тот, серодрадедамовый, отступил за угол, пропустил Бутина и пошел за ним следом. Сомнений не было: Михельсон прибыл в Петербург с особым заданием — найти Бутина и что-то предпринять против него. Бутин шел не оглядываясь, но на каждом повороте засекал искоса: идет мужик, не отпускает. Бутин пошел по Литейному и Невскому, миновал Фонтанку, Александровскую площадь, Гостиный двор, Думскую башню, — серый человек в котелке не отставал. Хоть бы успеть до здания Министерства юстиции, думал Бутин, не пойдет же ищейка и туда. Дважды — или показалось ему, у Екатерингофского и в начале Казанской, будто бы не один, а двое шли за ним — за серым еще кто-то, с подстраховкой действуют, а вдруг убегу!