Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 103

Высокому, худощавому, подтянутому господину с седой головой, полуседой бородкой и черными бровями не сидится на одном месте.

Он месяцами живет в Петербурге. Переезжает надолго в Москву. Из Москвы перебирается в Петербург. Чтобы в конце концов спокойно пожить в родном Нерчинске в своем тихом белом доме на углу Большой улицы и Соборной площади. Проходит какое-то время, и житье-бытье разворачивается в обратном направлении: Нерчинск — Иркутск — Москва — Петербург...

Как-то будучи в Нерчинске, он зашел в аптеку, первоклассно оборудованную руками польского ссыльного Фердинанда Каэта-новича Коро.

В аптеке посетителей не было.

За стеклянной перегородкой, в уголочке, сидело несколько молодых людей. Перед ними лежала стопка книг. Бутин пригляделся. По знакомым переплетам определил: книги, переданные им в Публичную библиотеку Нерчинска из его огромного книгохранилища.

Юноша лет семнадцати-восемнадцати с легким пушком усов и бородки, подошедший к окошку, по-видимому, понятия не имел, кто перед ним; Бутин прибыл в Нерчинск после долгой отлучки, всюду ему встречались новые люди. Сам он был в дорожном костюме, и ему не терпелось побродить по городу, пока приехавшая вместе с ним Марья Александровна разбирается с вещами и наводит порядок в доме с помощью Татьяны Дмитриевны и одряхлевшей Филикитаиты. Вот и все, кто остался в огромном дворце, не считая Яринского, перешедшего в полное владение сестры в качестве садовника.

Бутина, в его дорожном плаще, можно было принять и за горного инженера, и за геолога, и за врача, и за ссыльного с Нерзавода.

— Вам угодно лекарство? — вежливо спросил юноша, пристально и смело осматривая посетителя чуть выпуклыми глазами.

— Да... от простуды... — сказал Бутин с легкой улыбкой.

Очень серьезное лицо у молодого человека. И у его приятелей, что в уголке у окна за столом Фердинанда Коро. Будто он оторвал их от важного занятия. Один из них, постарше, в пиджаке мастерового. Другой, ровня юному аптекарю, студенческого вида.

Получив свои порошки, Бутин не спешил уходить.

Он спросил про аптекаря.

— Фердинанд Каэтанович отлучился на склад, — все так же вежливо отвечал юноша. — Должен быть.

— А вы здесь кем? — спросил Бутин.

— Фармацевтом. Миней... Миней Михайлович, — с юношеской важностью отвечал тот и вопросительно взглянул на господина с бородкой и в дорожном костюме.

— Не сочтите праздным любопытством, — сказал Бутин. — Как увижу книги, не могу пройти равнодушно. Чем это вы так увлечены?

Юноша пожал плечами, оглянулся на своих товарищей у окна, растворил дверцу, ведущую во внутреннее помещение.

— Пожалуйста, взгляните, это не секрет...

Он поздоровался с молодыми людьми за столом и, не садясь, просмотрел книги. Он не ошибся: на титуле каждой книжки — овальная печать, «Библиотека бр. Бутиных в Нерчинске».

Все давно читанное им с братом: «Основание политической экономии» Милля, «О существе законов» Монтескье, «О богатстве народов» Адама Смита...

А вот и книги новые, для него новые, здесь уже печать Общественной библиотеки: «Давид Рикардо и Карл Маркс» Н.И. Зибера, «Судьба капитализма в России» В.В. Воронцова. Савва Морозов читал эти книги запоем и толковал о них с болезненной горячностью: «Чем больше вникаю, дорогой Бутин, тем больше затрудняюсь, как выпрыгнуть из собственной шкуры». Он часто приводил строки из Брюсова: «И тех, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном».

Вполне возможно, что у этих молодых людей есть в запасе и запретные книги, и запретные идеи, и запретные средства.

— Когда-то в далекой молодости, — медленно заговорил Бутин, — в вашем возрасте имел я счастье обрести дружбу декабристов. Позже меня окружали революционные демократы, друзья Чернышевского, Михайлова, Шелгунова. Теперь я дожил до рабочего движения, теперь уже революционеры пошли дальше: не просто конституция, не просто либерализация режима, не просто свобода слова и печати. Теперь вместе с царем но шапке и капиталистов! Верно я понимаю, господа социал-демократы?

Все трое снова переглянулись. Прелюбопытнейший господин. Не их поля ягода, это факт. Но явно не филер, не соглядатай, не с чужой стороны. Не враг.

— Мне попалась недавно прокламация, в ней призывы к свободе, к свержению самодержавия и прочее. А мне больше всего по душе были слова из песни, приведенной в листовке:

Смело вперед, не теряйте

Бодрость в неравном бою,

Родину-мать защищайте,

Честь и свободу свою.

Если погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых, —

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых.

Трое молодых людей переглянулись. Миней покраснел, младший из тех двоих зачесал кудлатую голову, а старший из троих спокойно усмехнулся. Как они уверены в себе. Не попал ли Бутин в точку, не они ли сочинители той прокламации?

— Песня, написанная Михайловым здесь, в Сибири, в заточении, незадолго до смерти, объединяет нас, русских, — от декабристов до марксистов: молодых и старых, либералов и революционеров.

При последних словах, произнесенных им, дверь аптеки растворилась, и вошли трое высоких, представительных бородатых мужчин.

— Кто тут лекции читает у меня в аптеке? — воскликнул шедший впереди близорукий, в очках, с пышной раздвоенной бородой Коро. — Батюшки мои, сам Бутин! Михаил Дмитриевич, голубчик, здравствуйте!

Затем его обнял Алексей Кириллович Кузнецов — нечаевец, попавший в Нерчинск из каторжной Кары и при помощи Бутина создавший здесь музей, — горбоносый, с треугольной седой бородой.

— Знаете, молодежь, что я, старый каторжник, когда-то молвил про этого Бутина: «Всесильный человек, золотопромышленник и торговец, эксплуататор — а человек хороший и не имеет ничего общего с нашими коммерсантами». Вот учтите, и вы, Миней, и вы, братья Шиловы, Федот да Степан, учтите, юные марксисты, — дворец на площади, типография, аптека, где вы нелегальщину разводите, музей, сад с гротами и киосками — это все детище капиталиста и эксплуататора Бутина, будущее народное достояние, не разоряйте, а берегите, когда самодержавие скинете!

А доктор Николай Васильевич Кирилов — темноглазый, с цыганской бородой, молча пожал Бутину руку, — скромный человек, врач, ученый, охотник, исследователь, один из создателей музея, патриот Нерчинска...

— Что же, надо допеть песню. Мы ведь боялись вам помешать, Михаил Дмитриевич, на пороге стояли. — И доктор Кирилов мягким баритоном пропел:

Час обновленья настанет —

Воли добьется народ,

Добрым нас словом помянет,

К нам на могилу придет!

Эта встреча с прошлым и настоящим стала для Бутина одним из последних праздников в его сложной и бурной жизни...

С осени 1904 года Бутин почувствовал: со здоровьем худо. Отказывают ноги, шалит сердце, убывают силы.

Пора думать о том, как распорядиться имуществом и средствами, оставшимися после разора.

Конец жизни крупной личности иной раз освещает ярким светом всю пройденную ею дорогу. Во имя чего трудился этот человек, что озаряло его, что двигало им, каковы были его внутренние побуждения? Жил ли для себя или же — для людей, общества, народного блага?

Бутин, составляя завещание, распорядился более чем двухмиллионным своим капиталом так, как требовали его взгляды, его понимание своего назначения в судьбе Сибири.

Он оставил десять тысяч жене. Он назначил сестре небольшую пенсию, дом в саду закреплялся за нею. Он выделил немалые средства Большакову, Шилову, Яринскому — всем своим старым служащим, не забыв даже преподобную Филикитаиту.

Сто тысяч рублей ушло в фонд основанной им аптеки и возлюбленного литературно-театрального кружка, а также в пользу других нерчинских общественных организаций.