Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 18

Бутин не произнес ни слова, зорко поглядывая на рассказчика.

— Ведь вот же человек: невзрачный, роста малого, лицо обыкновенное, чуток даже бабье, в заостренности черт... А подумать, какой силы духа, каких стойких убеждений человек. Труды его читал и восхищался, хотя и не все приемлю... Историческая личность для России и для Сибири нашей... Хотя бы невольным пребыванием своим...

— Я, Иван Васильевич, вот о чем скажу вам, — медленно, с некоторым трудом, заговорил Бутин. — Я если человеку помочь неволен, то о том стараюсь не рассуждать. Потому — заболеваю. Нельзя образованную личность отвергать, лишать деятельности по той причине, что личность эта не твоим умом живет. Мнения надо уметь выслушивать, уметь оспаривать. Кандалы — не мыслят, не спорят, не рассуждают, не доказывают, не убеждают. В них заключена неразумная, жестокая, унизительная сила. Но, господин Багашев, мы не владеем ключами, отмыкающими их... Моя бы воля: не убийца, не разбойник — пусть себе живет, пусть жизнью и делом свою правоту доказывает.

— А ежели ниспровергатель строя? — выкатил большие голубые глаза Багашев. Енотовы усы зашевелились. — Тогда как?

— Не испытывайте меня, господин Багашев, — холодно усмехнулся Бутин. Усмешка короткая, как вспышка молнии. — Я испытан людьми достойными и великой души. Но я думаю, господин Багашев, нам пора приступить к делу. Что вы мне сегодня решились преподнести? Ведь что-то привезли?

Да уж — хитрого не перехитришь. Ни усы багашевские, ни клочья бороды не укрыли от Бутина: енот не зря пришел!

— Милостивый государь, Михаил Дмитриевич, люди со мной с самой Шилки, с Кары. Сейчас у меня они, Марфа свет Николаевна их не отпустит, покуда чаем не напоит. Нижайше прошу познакомиться с ними, разумею, что может от них немалая польза выйти для ваших новых предприятий. В затруднительном положении эти люди, нужда их одолевает...

— Просите их, ежели чаю напились. Пусть идут без откладки. А вы позже зайдите.

...Их было трое и до того разные все, что сразу Бутину и в голову не пришло, что они до Кары вместе были. Ну на Каре сошлись, с Кары попутно, доведенные или, вернее, довезенные быстрым на решение Багашевым, — так, наверное.

— Садитесь, господа.

Сели без уговоров, без отнекиваний, без «мы ужо так, постоим», — отличающих крестьянское сословие или людей боязливых, запуганных, обнищалых до потерянности, либо людей с притворством, угодливо-неискренних... Просительное™ в них не было. Вот в этом и чувствовалось сходство. У всех троих. Узкоплечего, студенческого облика, почти мальчишки, и этого, постарше, фабричного вида, с хмурым лицом и непомерно широкими для малого роста плечами, и третьего, рыжеватого, мужиковатого, с простодушно-продувными глазами. Одежда у всех трепаная, с латками, а в чистоте.

Это весьма любопытно, он изучает их, а они его. У этого, с рыжей густой, торчком бородкой, да еще конопатого, — в глазах так и сквозит: а кто вы есть, барин, какой изнутри?

— Господа, надо ли объяснять, кто вас принимает, чем я занимаюсь?

— Нет, господин, Бутин, объяснений не требуется, — ответил «студент». — Ваш служащий господин Багашев вполне обстоятельно растолковал. Да понаслышаны о вашей деятельности и от других.

Лести в этом отзыве не было. Но и одобрения тоже. Понять можно двояко — понаслышаны о худом и понаслышаны о хорошем.

— В таком случае, господа, самый обычный вопрос для первого знакомства: с кем имею честь? — И тут же не ожидая заминки и неловкости, добавил: — Имя и занятие, господа, ничего боле.

Все-таки спокойный и учтивый тон, неподдельный, но не назойливый интерес к ним, неведомым гостям, произвел впечатление. Они, прошедшие школу городской жизни, не могли не представить себя со стороны: стоптанные сапоги, прохудившаяся одежда, заросшие, небритые физиономии. А расселись в кожаных креслах у большого полированного стола из орехового дерева, а с той стороны господин, одетый в широкий сюртук, под которым шелковая рубаха, пристегнутая у горла золотой заколкой, — может принять, а может и взашей.

«Кто мы есть? Или кем мы были?» — прочитал Бутин в глазах низкорослого крепыша с худощавым лицом, морщинистым лбом и широко развернутыми плечами..

Но отрекомендовался первым младший — «студент».

— Алексей Петрович Лосев, — коротко сказал он. — Бывший вольнослушатель сельскохозяйственной академии. — И не удержался по молодости: — Петровской именуется, однако ж не в честь моего батюшки.

Бутин заметил огонек неодобрения в глазах «фабричного»: «Не болтай лишнего».

— Крестьянского сословия сын Яков Иванович Дарочкин. Как полагаю, тоже бывший, — отвечал рыжевато-конопатый.

— Василий Евстигнеевич Вьюшкин, — завершил церемонию представления третий. — Мастеровой.

Мастеровой — и все. Точка. Ни слова лишнего.

Они напряженно, но безбоязненно ожидали новых вопросов.

Бутин не торопился. Он не допросчик. Пусть сами, своей охотой откроются. Кто в Сибирь заехал, тому не просто, ох, не просто рассказать о себе — дыхнуть чужому в лицо и то страшно...

— Не буду, господа, скрывать, что рад вашему приходу. Дело наше расширяется, не только край захватывает, но и за пределы выходит. — Он говорил деловито-доверительно, словно бы эти трое близкие служащие и заинтересованы в бутинской торговле и бутинских приисках не менее его. — Нам нужны работники образованные, серьезные и основательные. Полагаю, что в вас не ошибусь. — Лицо его внезапно осветилось улыбкой, брови приподнялись, энергичный, с легкой горбинкой прямой нос выделился и очень проступило в облике русское. — Извольте сами определить, какой род деятельности вам более по нраву: приисковое дело, торговля, конторские занятия, возведение построек... Или кто из вас художественным даром обладает?

Все трое несколько растерялись. Забеспокоились, что ли. Не явно, но потому, как быстро обменялись взглядами, смутная догадка зашевелилась у Бутина.

— Нам бы, наверное, любое дело подошло, — медленно сказал Лосев. — Лишь бы не разлучаться.

— Прошу прощения, господа, я ведь считал, что вы порознь... В наших краях как случается: приезжают каждый своим путем, по своей судьбе, а уж здесь сходятся, горе и нужда сближают...

Они вновь переглянулись.

— Нет, господин Бутин, скрывать не приходится, мы все прошли но одному делу, — коротко ответил тот же Лосев.

Теперь Бутин в точности знал, что за люди перед ним, кого привез Багашев с Кары. Ах ты, хитрющий енот!

И он снова, будто сам с собой, негромко, опустив бороду на соединенные кулаки:

— Нам в Сибири не в новинку, дело привычное, заурядное. Ежли каждый сибирский род досконально изучить, то в нем или каторжный, или ссыльный, или неволей и роком заброшенный... Кто за религию гонимый, кто от мести помещика спасавшийся, кто от безделья и нищеты — куда деваться? Сюда, в Сибирь, больше некуда. Наверное, и в роду Бутиных, при желании, такого несчастного обнаружим. Много пользы нашему краю принес ссыльный элемент образованных классов. Так-то рассудить — беда, несчастье, горе, ведь на гибель посылают, не из отеческих побуждений, — а для Сибири выигрышем оборачивается, а ведь она, Сибирь, та же Россия, хотя и не всякий сибиряк с тем согласен, особливо коренной, в тайге выросший, с тайгой сроднившийся. Ему все «российское» вроде пугала — оттуда все дурное: и чиновник, и полиция, и солдатня. А вот ссыльный да каторжный — это свой брат, страдалец, требующий сочувствия и поддержки...

Задал он им задачу. То ли ему довериться, то ли, напротив, ухо востро держать. То ли молча слушать, то ли свои мысли высказать, то ли встать, раскланяться да обратно в Кару.

— Я не ошибусь, — сказал Бутин, уже решив идти до конца, — вы прошли... по событиям у Летнего сада? Нам известны имена Каракозова, Ишутина, Худякова... Здесь тоже немалый отзвук был.

— Ну да, нас называют каракозовцами, — с грубоватым вызовом сказал Лосев. — Всех под одну гребенку. Хотя не все из нас за то, чтобы стрелять в царя. Не в царе дело. В самом строе, в обществе.