Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 34

Сестра, при всех своих достоинствах, была человеком неуживчивым и властным. Иногда упрямой до бессердечности. Неслучайно выбирала себе мужей покорных да покладистых.

Вольдемар, пустой и добрый малый, безобидный фанфарон, — уступал даме, как польский шляхтич, с галантным удовольствием.

Мауриц был так захвачен музыкой, что уступал, не замечая, бессловесно, с тихой улыбкой и часто думая о чем-то другом.

Скорее всего, это сестра надоумила его позавчера подняться к Бутину на мезонин с таким житейским вопросом: «Если вы согласны, что я жениться с вашей сестрой, то поможете нам дом?» — «А вам здесь плохо, тесно?» — возразил Бутин. «Нет, что вы, разве я так думал? Но надо приличие. У нас, в моей стране, принято: женатый сын живет отдельно». — «Но вы же не сын, а зять. Кроме того, я сюзерен, а вы вассал, и я приказываю вам жить с нами, места хватит!» Мауриц благодарно-покорно улыбнулся: «Вы — очень добрый и великодушный сюзерен и умеете красиво шутить, когда делаете добро! Я хотел всегда жить рядом с вами!»

А Бутин так решил не только ради него и сестры. Он так решил для себя. Бутин любил Маурица как сына, видел и его одаренность, и беззащитность и готов был защищать его от власти жены, хотя женой Маурица должна стать его собственная сестра.

Итак, сначала откроем Америку для себя, а затем, по возвращении, уладим все семейные дела и с удвоенной силой возьмемся за выполнение миссии Торгового дома и Золотопромышленного товарищества братьев Бутиных! А насчет кредитов пусть брат не беспокоится, тут я целиком прав, а если где будет недочет, прогляд или погрешность — найдем выход. Как любит говорить наш самоук-врачеватель Михаил Андреевич Зензинов: «Бене диагноскитур, бене куратор» — Bene diagnoscitur, bene curator — хорошо поставишь диагноз, хорошо будешь лечить!»

Почтово-пассажирский пароход «Калабрия», вышедший 28 мая 1872 года из Ливерпуля, пересекал просторы Атлантики. Предстояло двенадцатидневное путешествие по морским волнам, путешествие, полное новых встреч, знакомств, впечатлений... Зыбь морская, и альбатросы, реющие в облачной выси, и брызги соленой воды, бодряще-освежающие и лицо и руки, само ощущение безграничности воды, неба, воздуха, словно открывающие неведомые доселе силы и возможности... И он не заметил, как губы сами зашептали памятные с юности строки Баратынского: «Дикою, грозною ласкою полны, бьют в наш корабль средиземные волны...»

А что не средиземные волны, а океанские, что берег ждет не итальянский, а американский, и не Ливурна, а Нью-Йорк впереди, придавали волнистым, зыблющим стихам особое новое очарование-

Но и прекрасный белый пароход, творение рук земных, привлекал внимание Бутина. Он неторопливо обошел его вдоль борта, поднимался с палубы на палубу, оглядывал подвешенные у бортов шлюпки, опускался вниз в машинное отделение и подолгу любовался дивным творением умов и рук человеческих и сноровкой полуголых чумазых кочегаров. И с раскаянием и огорчением подумал: «Вот Коузов с ним бы вместе посмотрел бы...» Прогуливаясь по пароходу, он оценил и размеры его, и мощь машины, и труд корабелов. И посмеивался над собой: он ведь тоже судовладелец и не так давно совершил плавание по Амуру на собственном, так сказать, работяге-пароходе! Ну, конечно, скорлупка рядом с «Калабрией» — так и Шилка-Амур не океан!!! Притом — лиха беда начало! Зензинов пророчит на скорое будущее эва какие суда на Амуре — чуть помельче океанических!

Привлекала внимание пытливого сибиряка и пестрая разнородная публика, населившая внутренние помещения и обширные палубы парохода, и каюты всех классов, и пароходный «подвал» — трюм, преисподняя корабля!

Что за народ?

Негоцианты, дельцы вроде него. Праздные дамы и господа, возвращающиеся из Старого Света или совершающие прогулку в Америку. Но немало и скромно одетого люда, едущего за океан не от хорошей жизни — в поисках работы, удачи, профита, фортуны... Отчаянно жестикулирующие и громко, будто дома, разговаривающие итальянцы; многосемейные, хитроглазые греки, дальняя родня Капараки; молчаливые, рослые, в свитерах, норвежцы; усатые хохлы в засаленных шароварах... Все человеческие чувства можно прочесть на лицах этих бедолаг — мужчин, женщин, ребятишек: надежду страх, отчаяние, озабоченность, беспечность, уныние, сомнения, озлобленность, тревогу, самоуверенность, равнодушие...

Что ждет их всех там, за океаном, в стране, поглощающей ежегодно сотни тысяч переселенцев из всех стран мира!

Что ожидает вон того смуглого мужчину из Апулии или Сицилии, оставившего нищую многодетную семью в надежде разбогатеть, во всяком случае, добыть средства для прокорма жены и детей? Оправдано ли радостное нетерпение красивой молодой женщины, окруженной кучей детворы, — она спешит к мужу, которому удалось купить небольшую ферму в Дакоте или Канзасе, — будет ли к ней доброй и справедливой земля Америки? Вырастут ли десятки носящихся по нижней палубе чумазых детей, забывших облик призвавшего их к себе отца, — вырастут ли они в трущобах Чикаго, или рабами богатого скотовода, или свободными зажиточными гражданами великих Штатов?

Раздался звучный голос гонга, приглашающего к завтраку.

В большом салоне, огражденном от палубы стеклянными стенами, за широким столом, прикованным к полу, сидели трое: двое мужчин и женщина. Бутин быстро определил — американцы. Он поклонился и сел на свое место напротив женщины. Глянув на лежавшее возле прибора меню, тонким остро отточенным блокнотным карандашом поставил легкие птички против строчек: «яйца», «бекон», «масло», «кофе». Он предпочитал завтрак «по-английски».

Американцы, особенно мужчины, один постарше, с округлой светлой бородой и живыми синими глазами, другой — молодой человек, безусый и безбородый, — бесцеремонно и несколько вопросительно разглядывали сухощавого, просто и элегантно одетого господина со смуглым лицом, узкими глазами и остроконечной бородкой, отливающей смолистым блеском. Бутин, сохраняя обычную невозмутимость, неспешно занялся едой. Его занимал океан, он был рядом, в нескольких шагах, огромный, зеленый, чуть беспокойный, непроницаемый, таящий свои думы в загадочной глубине. Его воображением уже прочно завладел американский берег, и он вновь и вновь мысленно вычерчивал предстоящий долгий и обещающий быть интересным маршрут Нью-Йорк — Сан-Франциско. Наметка пути была составлена еще в Нерчинске, с учетом путевых набросков и содержательных дневников милого и обязательного Юренского и новых рекомендаций, полученных в русских посольствах Парижа и Лондона.

Он размышлял о предстоящих встречах с представителями делового мира, и вдруг перед ним возникла картина: Джон Линч, изумленно взирающий на представшего перед ним сибирского знакомца! Потом он перебрал в уме поручения Михаила Коузова, Маурица, Капитолины Александровны, брата и сестер, Марии Александровны и будущего тестя. Даже сам Михаил Семенович Корсаков обратился с просьбой. Породнившись с купеческой фамилией Трапезниковых через молодую жену Людмилу Иннокентьевну, пожелал одарить супругу и ее родителей чем-нибудь необыкновенным, заморским. Отдавшись мыслям, Бутин как бы «отстранился» от своих сотрапезников и не расслышал дважды обращенный к нему вопрос старшего из американцев. Соседей по столу интересовало, кто же этот европейского вида и восточного облика господин, каково его имя и звание. Не получив ответа, они решили, что он чванливый невежа или вырядившийся европейцем путешественник из такой страны, где и понятия не имеют об английском языке!

Посему, выпив изрядно виски, мужчины завели между собой разговор в довольно свободных выражениях, стараясь перещеголять друг друга в догадках о происхождении «этого восточного принца во фраке».

— По-моему, дьявол меня возьми, он настоящий монгол!

— Говорю тебе, отец, он малаец. Я в книге такого типа видел!

— Малаец, монгол или как там еще, мне начхать, азиат — и точка!

— А может, не азиат, может, немой или даже глухонемой!