Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 53

Не очень чувствительно, но пришлось сократить расходы и по дому.

В каком бы конце огромной своей «империи» Бутин ни находился, в любой противоположной точке его воля, его повеления электризовали работников фирмы.

Из Иркутска он телеграфирует в Верхнеудинск уполномоченному Торгового дома Василию Семеновичу Кудрявцеву:

«Лед на Байкале толстый, скажите Меньшикову: чай отправлять. Транспорты пусть выходят».

В самой резкой и повелительной форме Бутин требует от уполномоченного фирмы в Благовещенске Иннокентия Котельникова: «Все расходы сократить, изворачивайтесь своими средствами».

Он встречает новый, 1883 год вдалеке от дома, в Томске, отпустив Ивана Симоновича к родным в Иркутск: «Мать вот не простит, привыкли Новый год всей семьей вместе!». Правда, Стрекалов-ский обещался сразу же воротиться после Нового года к Бутину в Томск, зная, что сейчас здесь самое опасное, самое топкое место для бутинской фирмы.

Из Томска шлет Бутин новогодние поздравления жене, брату, сестрам, невестке, всем домашним, друзьям и сотрудникам, с которыми привык проводить новогоднюю ночь вместе за праздничным столом.

«Прошу передать всем душевные пожелания в новом году — счастья, и чтобы фортуна раскрыла рог изобилия».

«Фортуна» — это отсрочка кредита до поры нового сезона золотодобычи. «Рог изобилия» — это сотни пудов намытого золота, превращенные в миллионы полуимпериалов, дарующих новую

жизнь потрясенному безденежьем бутинскому хозяйственному организму.

Так прочитали эту телеграмму старший Бутин, Шилов, Дейхман...

На все запросы управляющих и доверенных Бутин однозначно отвечает: «Денег нет». Или: «Касса пуста!»

С особенной ожесточенностью вел Бутин тяжбу с компанией «Русский Ллойд» в расчете получить страховые за погибший на пароходе «Августин» товар. Все же — двести тысяч рублей! Ими можно заткнуть пасть самым ретивым кредиторам! И, простив старые и новые грехи беспутному Иринарху, он шлет его в Москву вырывать страховые денежки. Иринарх бьется изо всех сил: кого-то угощает, кого-то подкупает, чьим-то женам подносит перстеньки и сережки, — и в конце концов отбивает весточку: «Обещают в феврале восемьдесят третьего».

Меж тем подошли срочные платежи в Томске, куда и вызвал Бутина отчаянной телеграммой незадолго до нового года растерявшийся уполномоченный фирмы Владимир Владимирович Толпыгин. «Вот же — берут за горло, а кричать “Караул” нельзя!» — так он оправдывался перед хозяином, везя его на извозчике в свой дом на берегу Ушайки, близко от впадения ее в Томь.

Бутин понимает, что за оттяжкой платежа «Ллойдом» — стремление «немца» выиграть время. И деньги эти нужны ему дозарезу, сейчас, в Томске! Надо бы не отпускать Стрекаловского, он в Москве выглядел бы представительней, чем Иринарх с его красным лицом и сиплым голосом! Он шлет Иринарху гневное послание: «Не февраль, а немедля! Это же чистейший грабеж! Кому жаловаться?»

«Огромные убытки, крайняя нужда», — он ведет жесткую линию ужатия расходов, свертывания начатых предприятий, наведения финансового аскетизма в пределах своей «торговой империи», вытягивая, вырывая каждую лишнюю тысчонку и сотнягу.

Управляющему конторой в Благовещенске — исполнительному работящему Иннокентию Александровичу Котельникову снова шлет яростную телеграмму: «Не понимаю для чего и по какому распоряжению делается постройка пакгауза в Николаевске? Распорядитесь остановить! Расход отнести за счет виноватого!»

В пылу гнева и теснимый долгами забывает, что строить николаевский пакгауз было решено в лучшие времена им самим!

Он телеграфирует хитроумному, изворотливому Полутову в Верхнеудинск: «Удивляюсь вам, что вы считаете меня за Ротшильда, воображая неистощимую кубышку, которая сейчас окончательно пуста».

Почему-то в этом послании подвернулся ему Ротшильд! Не потому ли, что много лет назад восторженный Зензинов в статье, прозвучавшей на всю Россию, назвал его «нашим нерчинским Ротшильдом»!

Все же он не терял надежды на главную свою силу, на золотые прииски. Ведь придет новая весна, прошумят дожди, оживут реки и речки, воспрянет природа и проснутся к жизнедеятельности разработки на Дарасуне, Нараке, Жерчи, Зее, затарахтят локомобили, зашумят золотопромывальные устройства, зацокают вагончики конно-железной дороги, и выйдут на промывку все тысячи бутинских горнорабочих.

Весь в долгах, из последнего наличия Бутин шлет новые поисковые партии — на Амгунь, Бурею, Нюкжу, Алдан, Гилюй. Его агенты обшаривают старые прииски на предмет промывки.

Бедняга Котельников только отдувается, получая телеграмму за телеграммой от осаждающего его хозяина: «Когда ждете Шнейдера из тайги? Сколько он привезет золота? Какие результаты Амгунь-ских разведок?»

А от геолога Роберта Шнейдера, посланного на Зею, известий нет! А поисковики на Амгуни еще рыщут-ищут!

Наконец в Томск воротился Стрекаловский из Иркутска.

Бутин очень ценил его ум, его искусный подход к делам и людям, его рвение.

Претила ему в молодом, деятельном и образованном человеке лишь его петушиная страсть к нарядам, хотя Бутин не мог отрицать, что и внешностью картинной Стрекаловский помогал своим деловым качествам. Вот и сейчас Иван Симонович заявился прямо с дороги в дом Тол пыгина, и вид у него такой, точно он вернулся с бал-маскарада или приема у царской особы!

Когда он, сняв черную фетровую шляпу с твердой тульей, скинул на руки толпыгинского бородатого Еремея модное драповое пальто-крылатку с пелериной вместо рукавов, то оказалось, что на нем черный суконный фрак с короткими фалдами, из такого же сукна модный жилет с глубоким вырезом, элегантные в темно-серую полоску прямые брюки, в цвет сюртука и жилета шелковый галстук и на ногах лакированные ботиночки. Еще и камышовую тросточку сунул неуклюжему Ереме. Ночуя на станциях между Иркутском и Томском и трясясь дорогой, приехать таким франтом! Он стоит перед мужиковатым в темной косоворотке Толпы-гиным и сухопарым, подтянутым Бутиным, и хотя тот в отличном синем пиджачном костюме и в свеже накрахмаленной полотняной рубашке при шелковом галстуке-пластроне, заколотом золотой булавкой, — но все же выглядит не столь роскошно, как его молодой сотрудник.

— Вы что, как были в новогоднем костюме, не снявши, пустились в дорогу, так торопились сюда?

— Что вы, Михаил Дмитриевич, — с невозмутимой улыбкой отвечал молодой модник. — Под Новый год на мне был жилет из белого пике с длинной шалью, всех поразил! И брюки были наимоднейшие: знаете, у колен слегка сужены и чуть над ботинком. Я уж не говорю о фраке, мне его сшили у Фогеля из тончайшего сукна с фалдами почти до колен! И как видите, сменил свой шелковый цилиндр «а ля Пальмерстон» на скромный бюргерский котелок!

— По-моему, дорогой Иван Симонович, все ваши средства уходят на наряды!

— Что касается средств, то вы мне довольно платите! — дипломатично ответил Стрекаловский. — И мой скромный капиталец позволяет... А насчет щей, их так готовит искусница почтенная Варвара Фоминична, что я, господа, скинувши фрак и взявшись за расписную ложку, с удовольствием окажу им честь!

За щами и бараньим боком с нежной и рассыпчатой гречневой кашей Стрекаловский, проявляя здоровый молодой аппетит, живо набрасывал картину забав, праздничных игр и маскарадов, фейерверков, гуляний, которыми были переполнены дни в Иркутске во время Сочельника, Рождества Христова и встречи Нового года. У купца Феддея Терентьевича Волобуева представления с ряжеными — тут и лешие, и ведьмы, и чудища, каких свет не видал, и маски и костюмы, во сне не придумаешь. А у купца Ивана Юрьевича Бурыкина пошевни на Иркуте в пустолед провалились — сам, да сама, да обе дочки в ледяной воде! Ряженые и вылавливали... Потеха! Мимоходом доложил, что Иван Степанович Хаминов с чадами и домочадцами велел кланяться, обещает, когда в Нерчинск воротимся, навестить...

— Повидались, значит?