Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович - Страница 65

— Перехожу к сути. При всем моем преклонении перед моим патроном...

— Прежним или нынешним? — тихонько вставил Марьин.

— ...перед деятельностью Михаила Дмитриевича Бутина, принесшего огромную пользу краю во всех сферах экономики и просвещения, надо при всем том признать с очевидностью: фирма Бутиных терпит банкротство. Банкротство, можно сказать, классического типа, весьма банального для нашей современной экономической жизни.

Стрекаловский прочитал несомненный интерес и оживление в глазах Марьина и продолжал, впрочем также тихо и мягко, лишь в редких случаях чуть возвышая голос. Точно бы лекцию читал.

— Банкротство, с юридичесокой точки зрения, бывает непреднамеренным и бывает преднамеренным. В первом случае уголовное наказание или не следует, или бывает ничтожным, во втором случае — весьма тяжким. По германскому конкурсному уставу, например, злостное банкротство наказуется пятнадцатью годами смирительного дома. Французское законодательство злостного банкрота направляет на каторжные работы. Недавно в Англии обнародован закон, по которому злостный должник кроме сурового наказания подвергается еще и лишению гражданской чести. Вот так в цивилизованных странах Запада...

— А в нецивилизованных как? У нас на Руси необразованной?

— У нас за злостное банкротство весьма суровое наказание, вплоть до высылки в Сибирь!

Марьин широко распахнул кафтан, откинулся на спинку стула и залился здоровым и крепким стариковским хохотом. Глядя на него, засмеялся и Хаминов. Подумав и сообразив смысл им сказанного, их поддержал Стрекаловский.

— Ну и отлично, — утирая рукавом кафтана глаза, молвил про-смеявшийся Марьин. — Тогда я за Бутина спокоен. Он уже как бы сослан и на месте. Спасибо, сударь мой, в цирке Сурте так не смеялся! А вот остальное, сказанное вами, вовсе не смешно, — сказал Марьин после короткого молчания. — Мы ведь тоже кое-что смыслим в законах, милейший Иван Симонович. Согласно русскому законодательству, злонамеренный банкрут тот, кто утаил несостоятельность, аль, как открыли банкрутство, пустил в продажу имущество, аль заховал торговые книги, аль подмарал их! Вы ведете его книги — есть там подчистки хоть самые малые? То-то же! Бутин сам объявился, сам к вам пришел: так и так, вот я в каком положении. А вы смирительную рубашку по-немецки, на каторгу по-французски, чести лишать по-английски! Тьфу!

— Кто ж, Кирилл Григорьевич, собирается Бутина казнить! — отвечал Стрекаловский, все ж задетый за живое. — А вот желание создать добровольную администрацию под своим началом, — это и есть попытка скрыть банкротство, это и есть злонамеренность!

— Боже ты мой, — повел седой бородой Марьин, ему стало жарко. Лоб и щеки блестели от пота. — Вы образованный юрист, в университете обучались, не знаете того, что по русским законам несостоятельность лишь тогда банкрутство, когда она по вине должника! А ежли из-за непредвиденных обстоятельств, то не банкрут! Может предвидеть хоть наимудрейший коммерсант засуху, пожар, наводнение, бурю, извержение вулканов! Ей-богу, от вашего отношения к Бутину, господа, несет явным пристрастием, если не бесчестностью.

— Печально от вас, Кирила Григорьевич, слушать столь тяжкое обвинение, — покачал круглой головой Хаминов. — Я взываю лишь к вашей коммерческой мудрости: в состоянии ли многоуважаемый господин Бутин, тратя средства, получаемые от приисков, заводов, торговли на повседневные расходы, — способен ли он выплатить кредиторам пять миллионов долга?

Марьин неожиданным и быстрым движением длинного пальца подманил к себе обоих гостей, точно собираясь сказать нечто весьма секретное.

Оба вместе со стульями придвинулись к старику.

— Чего я, господа, хочу вам напоследок выразить: буде со мной беда, буде я в крушение попаду, так вы меня в четыре, аль в десять рук станете к яме подвигать? Годы да годы вместе трудиться в одном деле, и руки в несчастье не протянуть!

Хаминов вдруг сморщил круглые щеки и, прихмыкивая, ткнулся в желто-бурый квадратный фуляр.

— Да как вы можете, Кирила Григорьич?! Всем известно, что Марьин в честной конкуренции добился капитала. Кто бы посмел на вас замахнуться? Да все купечество восстало бы против таковых!

— Что Бутин не похож на нас с вами, не значит, что он хуже нас. Нет, нет, господа, я против Бутина не пойду, мне совесть не позволяет. Господь и возвышает, Господь и равняет, так уж нечего нам

смертным в помощники Всевышнему вызываться! Прошу простить старика, бывайте здоровы, а я сейчас к себе, прилягу.

Они не кликнули извозчика и тем же путем через Тихвинскую направились к набережной Ангары.

— Не понимаю, чему вы радуетесь! — сказал хмуро-вежливо Стрекаловский, глядя на ухмыляющегося Хаминова. — Такой отбой, словно мы с вами отъявленные мошенники!

— Вот ты, Иван Симонович, законник, а жизни не понимаешь. Вам с нашим братом ухо востро держать. Марьин не любит черниться. Ему Бог запрещает. Он так всю жизнь — с Богом и законом в союзе. Слышал: я не могу, а вы как хотите. Уразумели? — Он снова ухмыльнулся. — Как он вас уел-то, а, Иван Симонович; да вы не серчайте на старика, будьте покойны, он с нами заодно. А сейчас так: я начну обход купцов, начну с тех, кто более всех ущемленный Бутиным, а вы, Иван Симонович, с Богом в Нерчинск, завтра тройку посвежее наладим, и навостряйтесь там: каковы действия и намерения нашего друга Михаил Дмитриевича Бутина. Только поосмотрительней, урок-то сегодняшний помните. У него когти куда вострее, чем у Марьина! Вот так-то, дражайший Иван Симонович. Господь возвышает. Господь и равняет! Богу в его делах и помочь не грех!

Бутин тем временем был на пути в Иркутск. Двое суток на Хиле, в доме за черемушником освежили его, и он чувствовал, что воля его собралась в железный кулак. Помимо того, что под угрозой создававшийся три десятилетия мощный, приносящий пользу краю хозяйственный организм, помимо опасности, нависшей над всей бутинской семьей, есть еще один маленький мирок, тщательно оберегаемый им, — здесь в тишине, покое, в нехитрых радостях жизни он проводит недолгие часы, вырванные у дел, людей, судьбы.

Он высвободился из юных требовательных объятий, из цепких рук малышей, — и с каждой новой верстой, отдалявшей его от Хилы, болезненно ощущал, что все доброе в его жизни остается за спиной, а все недоброе — впереди.

День в Нерчинске после Хилы был днем, когда после тяжкого раздумья — в одиночестве, не обращаясь к советам брата и невестки, только обговорив план с Шиловым, — он ясно осознал: отныне его место не здесь. Отныне его место в Иркутске. Там, где учреждалась администрация. Где всякая заминка, неожиданный вексель, появившийся визитер, все может иметь гибельные последствия для находящейся в тяжелом кризисе фирмы!

Он решил немедленно перенести главную контору Торгового дома в Иркутск. События покажут — временно, надолго или навсегда!

Он тщательней обычного отбирал для Иркутска служащих. Это должны быть долголетние сотрудники, верные люди, испытанные бойцы. И среди них конечно же старый Иннокентий Шилов, более молодой, но уже с опытом Афанасий Большаков, дряхлеющий, но еще большой дипломат Фалилеев, совсем еще не обстрелянный, но выявивший ум и преданность Иван Стрекаловский.

Имущества взяли самую малость — лишь необходимое из конторской обстановки, чтобы на перекладе бумаг зря времени не тратить и по приезде сразу взяться за работу. Торговые книги, бухгалтерская отчетность, деловая переписка, договорные документы и прочие бумаги перевязаны, упакованы в короба подлинным надзором щепетильного Шилова. Все остальное имелось в Иркутске.

В один из февральских дней санный обоз из Нерчинска подкатил к иркутскому дому Бутина, неподалеку от Ангары, на Большой улице. Двухэтажное каменное здание, купленное еще в шестидесятые годы у купца Веретенникова и уцелевшее в большом огне последнего пожара, было удобным и для жилья и под контору. Собственно, тут целая усадьба: просторное каменное строение, надворные постройки, двухэтажный амбар, баня, склады и одноэтажный флигелек о двенадцати комнатах, где удобно разместились на жилье все нерчинские конторщики. Сам Бутин со своими главными помощниками занял верх основного здания, выделив под контору весь первый этаж.