Одной ночи достаточно (ЛП) - Вулрич Корнелл Айриш Уильям - Страница 6

Оставшиеся два кинжала из этой серии представляли обезьянку, закрывающую рот, и обезьянку, затыкающую уши. Последний был именно тот, который покупал я и который был завернут в зеленую бумагу. Именно его я положил в свой внутренний карман.

— Видите? — Китаец выглядел жизнерадостно.

— Ну что? — спросил меня Акоста.

Я отреагировал бурно.

— Ты лгун! Не знаю, почему, но ты сыграл со мной злую шутку. А ну говори, как это сделал…

— Я ничего не сделал, — запротестовал Тио Чин жалобным голосом. — Я только показал это.

— Да, ну так я тебе сделаю кое-что! Получишь сейчас пинок в живот!

Но я тщетно поднял ногу, агенты потянули меня назад.

— Успокойтесь, — пробормотал Акоста и ударил меня тыльной стороной ладони.

Но я даже не обратил на это внимания. Все мое возмущение сконцентрировалось на борове-китайце.

— Ты же слышал, когда я спросил мнение девушки, с которой приходил. Ты даже показал ей кинжалы, чтобы она сделала выбор! Ты прекрасно слышал, какой нож она сказала тебе завернуть! Ты помнишь кинжал, выбранный мной, тот, который я дал тебе в руки, чтобы ты его завернул! Должно быть, ты проделал фокус, когда повернулся ко мне спиной и подошел к прилавку…

— Я оставил вам остальные ножи после выбора, — залопотал Тио Чин. — Взял только один. Может, вы трогать ножи, я их не трогать…

Так оно и было, китаец оставил два кинжала на столе. И отвернулся от меня на минутку. И это было, конечно, не в мою пользу. Акоста, полицейские и без того уже полностью подозревали меня. Подумать только!

Акоста сухо сказал:

— Какой смысл затягивать эту историю? Никто другой, кроме вас, не покупал этот нож. А тот, который, по вашим словам, вы купили, оказывается, находится здесь. Идемте. Мы и так были слишком терпеливы с вами. Дали возможность оправдаться только потому, что вы иностранец. Вы уже должны быть за решеткой!

— Вы мне никакого одолжения не сделали, — глухо произнес я.

Акоста задержался, чтобы обратиться с несколькими вопросами к Чину.

— Скажите, как вели себя они, когда пришли сюда?

— Обычно. Никакого отличия. Сеньора идти кругом, трогать кое-что. Сеньор стоять, двигаться мало.

— Он попросил показать нож или вы первый предложили?

— Он спросил кимоно для госпожи. Я показать, они смотреть. Потом госпожа идти туда, в угол, трогать всякие штучки.

— А потом?

Кажется, Акоста заинтересовался. Я чувствовал, как внутри меня накапливается раздражение, готовое выплеснуться, если Тио Чин начнет лгать.

— Потом господин говорит: «У вас есть что-нибудь, что могло бы служить как нож для разрезания бумаги?» Он сказал тихо.

Я говорил тихо, потому что толстяк стоял прямо передо мной. Незачем кричать, когда собеседник рядом.

— А дальше?

— Я принес серию, показать ему. Господин взять кинжал, попробовать, хорошее ли у него лезвие.

Акоста навострил уши!

— Он идти к госпожа. Она находить хороший нож.

Китаец сделал вид, что у него в руке нож. Он сделал вид, что Акоста — Ева. Отвел назад руку и направил воображаемый кинжал в сердце Акосты.

— Он остановить едва-едва вовремя, прежде чем кинжал коснуться ее. Он говорить: «Вот что ты заслужила».

— А госпожа?

— Она закрыть глаза. Сказать что-то по-английски. Не могу понять. Не понимать слишком хорошо английский.

— Она казалась испуганной?

— Может быть, испугана… Не знать.

В действительности Ева сказала мне тогда: «От тебя — с радостью».

Китаец, воспроизводя эпизод, убрал из него шутливый тон. Он повторил голый текст, изменив значение. Лавочник не передал наши взгляды. Впрочем, как он мог их передать? Продавец упустил тайное значение этой пантомимы… Любовь, которая вдохновляла нас на эти шутки.

В итоге вот что получилось!

Я молчал. Чин не передал Акосте единственную подробность, которая была действительно настоящей. Но я не мог назвать это ложью. Хотя и был продан с потрохами.

Я смотрел на него и спрашивал себя: «С какой целью ты это сделал, чертов толстяк? Кто стоит за тобой? Что ты выигрываешь, искажая правду?»

Китаец казался таким сонным, невинным и благожелательным. Вот прилагательное, которое ему подходит. Благожелательный.

Агенты приготовились вывести меня на улицу.

Китаец, видя, что допрос окончен, «отсалютовал» головой несколько раз и направился к табуретке. Сел в своей первоначальной позе: ноги — под табуретку, руки — на животе.

Акоста прервал мои размышления, схватил за шиворот и повернул к себе.

— Идемте, Эскотт, — проговорил он грубым тоном. — Пошевеливайтесь!

— Минуточку, — возразил я. — Вы меня арестовали, бросаете за решетку. Вы своего добились. Прошу о единственном: произносите правильно мою фамилию. Она начинается с «С», а не с «Э».

— Успокойтесь, вашу фамилию будут произносить правильно. Все будет как положено.

3

Пока мы шли к полицейскому автомобилю, я размышлял о том, что же произошло. Время и место достаточно своеобразные для подобных размышлений. Но здесь было лучше, чем в тюремной камере, куда я вскоре прибуду. Пока же еще свободен, можно сказать.

Нетрудно вообразить, что должна представлять собой местная тюрьма, если судить по обычным городским домам. Нет сомнений, что это здание со стенами толщиной в метр построено в эпоху испанского владычества. И нет сомнений, что те, кто однажды туда попадает, остаются там гнить навсегда.

Я подумал об этом и пришел к решению: не буду гнить в тюрьме за преступление, которого не совершал. Если не смогу вырваться на свободу, пусть уж лучше кончу в морге. Это единственная альтернатива, которая мне оставалась.

Впрочем, Ева ушла, и ничто уже больше не имело значения. Но с этого момента моя жизнь — в руках моих стражей. Должно быть, я слишком ценный человек, раз ко мне приставили столько полицейских агентов.

Видно, им велено обращаться со мной великодушно. Может быть, потому, что, как сказал Акоста, я иностранец. Действительно, я еще не был в тюрьме, мне дали возможность оправдаться. И если это не удалось мне, то их вины в этом нет. Это была, можно сказать, судьба.

Меня могут убить и оставить лежать на брусчатке, но моя нога не ступит на территорию тюрьмы. Если и пойду туда, то только в горизонтальном положении. Такое решение сильно упрощало дело, в плане побега!

Я должен действовать сейчас или никогда. До того, как меня снова зажмут в машине, где ждут еще двое агентов. Там вероятность успеха предприятия уменьшалась в несколько раз. Кроме того, на меня, очевидно, наденут наручники. Почему они не сделали этого раньше, я объяснить не мог. Возможно, до последнего «удара» господина Чина я еще не был подзаконным арестом. Теперь уже был. Хотя различие пока не ощущалось. В общем, будут наручники или нет, сейчас мне нужно действовать.

Мы шли почти гуськом по узкой темной кишке улицы. Я — в середине. Акоста сзади меня, двое полицейских впереди. Они были вооружены, но это меня не беспокоило. После того, как потерял Еву, жизнь оценивалась мной совсем по-другому.

Машина закупорила выход из улочки, поэтому побег в ту сторону невозможен. Оставалось два выхода: бежать назад либо куда-нибудь в сторону. У меня возникли сомнения относительно побега в направлении, противоположном от машины, хотя, наверное, это решение наиболее очевидное. Но там мог быть тупик, и полицейские взяли бы меня сразу или — я допускал и такой вариант — пригвоздили бы несколькими пулями. Кроме того, стены располагались очень близко друг против друга, и в меня могли попасть пули рикошетом. Даже если бы полицейские плохо целились из-за темноты.

Как путь к спасению, мне оставались подъезды и щели между домами. Впрочем, мы шли довольно долго, и выход из улочки близился, так что теперь выбирать особо не приходилось. Два подъезда, справа и слева, едва различались в темноте.

Я должен довериться случаю. Потом я часто спрашивал себя: что могло случиться со мной, если бы нырнул в подъезд слева? Что меня там ждало — свобода или смерть?