Цвет настроения белый (СИ) - Карелин Андрей Дмитриевич - Страница 24

– Мам, ну пойми, ничего уже не сделаешь. Прими меня такой, какая я есть. Мне так будет проще, тебе так будет проще…

– Ой, не знаю…

– Ну, пожалуйста, мама! – всхлипываю я. – У меня же никого, кроме тебя, нет. Не оставляй меня сейчас одну – несчастную, брошенную, непонятую.

– Не оставлю, Юлечка, не оставлю. – Она гладит меня по голове.

+++

Мы сидим в местной столовке. Я кушаю пюрешку с какой-то котлетой, а мамка молчаливо на меня смотрит. Главное, что не осуждающе. Хотя в её взгляде это может читаться как осуждение. Как же мне сейчас нужно её понимание!

– Мам, ну поговори со мной, – канючу я.

– О чём ты хочешь поговорить?

– Не знаю. – Я откусываю кусочек котлеты. Я так давно нормально не ела, что почти отвыкла от еды и быстро насыщаюсь.

– Я тоже не знаю, – говорит мать. Она стала другой, какой-то отстранённой.

– Мам, ну я же не прокажённая! Ты меня обижаешь своим молчанием, – безуспешно пытаюсь её разговорить.

– А ты меня не обижаешь… своим… этим самым?

– Чем?! – завожусь я. – Скажи, чём я тебя обидела? Не смотри на меня так осуждающе. – Или это не осуждающий взгляд; что-то я запуталась.

– Ладно, – вздыхает она. – Давай поговорим.

– Давай, как в старые добрые времена, – улыбаюсь я.

– Чёрт! – выпаливает она. – Не знала, что тебя не только от парней, но и от девок оберегать нужно, – качает она головой. – Лучше бы ты беременной оказалась.

Я не знаю, как на это реагировать. Я вообще не знаю, как мне с этим жить, да её и долбаная котлета не лезет в горло. Отпиваю немного тёплого компота.

– Ты говоришь так, будто я в чём-то виновата. – Поднимаю полные слёз глаза. – Извини, извини меня мамочка, что я не такая, как ты хотела.

Едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать.

– А я знала, знала, что так будет. Что-то должно было пойти не так. Уж слишком ты идеальная вышла, все тебя любят, всё у тебя выходит, отличница, медалистка, красавица. Знала, что что-то пойдёт не так, – качает она головой.

– Ты говоришь так, будто бы я больна или провинилась в чём-то перед тобой. – Мне так тяжело сейчас, а она не понимает. Чёрт, как же мне больно! Вика, как же ты мне сейчас нужна! Прижалась бы к тебе и никогда не отпускала. Мне так не хватает поддержки, так тяжело быть одинокой! Уже и компот в горло не лезет. Так, глядишь, у меня обмороки повторятся. Нужно заставить себя поесть. Запихиваюсь пюрешкой.

– А что же это, как не болезнь? Отклонение.

– Ну, мам, ну ты же ничего не понимаешь. – Я беру её за руку, пытаюсь до неё достучаться. – Скажи, ну как любовь может быть отклонением? Это же самое прекрасное чувство на свете!

– Любовь? – переспрашивает она. – А она вообще есть, эта любовь?

– Конечно, – удивляюсь я. – Я сама это испытала. Это – как цунами, против которого ничего нельзя сделать. Это захватывает тебя полностью и управляет твоими мыслями.

– А может, попытаешься всё-таки с парнями встречаться? – Вижу, что и у неё глаза на мокром месте. – Вдруг получится. Может, ты просто в себе не разобралась.

– Мам, ну зачем ты так… ну что я тебе такого сделала? Ну чего ты пытаешься меня изменять? Неужели ты так ничего и не поняла…

– Да поняла я всё! Глупости это! Ну, влюбилась в девочку, мало ли что у вас молодых в голове. Пройдёт это всё, и ты станешь нормальной, – убеждает себя мать.

– А если нет? – переспрашиваю я. – Что, если я такой и останусь? Ты что, меня любить перестанешь?

– Ну, конечно же, нет, – отвечает мать. – Какой бы ты ни была, ты навсегда останешься моей доченькой, моей Юленькой.

– Спасибо мам, спасибо! – Я подсаживаюсь к ней ближе и обнимаю её. Шепчу на ушко: – Люблю тебя, мама.

– И я тебя люблю, Юлечка.

Вроде бы, она успокоилась, и я немного в норму пришла. И эта новость не так уже довлеет над нами. Я возвращаюсь на своё место и тупо разламываю остатки котлеты вилкой. Не могу больше есть.

– Идём? – спрашивает мать и протягивает мне руку.

– Идём, – улыбаюсь я.

Мы возвращаемся в палату, а мамка спешит на работу. Она же только на полдня отпросилась. Интересно, как ей там будет работаться после таких новостей? Непросто, наверное. Чувствую ли я свою вину? Да не до того мне, самой бы с собой как-то примириться.

Лежу на каталке, ворочаюсь.

В палату заходит доктор.

– Капельница, – монотонно сообщает он.

– Что? Опять?! – Я готова разрыдаться. Как же мне надоели эти все уколы, заборы крови и капельницы! Ну сколько же можно меня колоть!

– Давайте другую руку, – говорит врач. – Эта исколота.

Протягиваю левую руку и плачу – нет, не потому, что больно, просто всё как-то навалилось, а при маме надо было держаться, вот я и не выплакалась. Да меня ещё и колют, мучают в этой проклятой больнице, и Вика давно не звонит, а я так соскучилась (сама о себе не напоминаю, чтобы не надоесть), и месячные дурацкие никак не прекращаются. Когда же всё это кончится? Ну когда?! Сколько ещё можно меня мучить?! Мне так тяжело сейчас, не передать!

– Ты же здоровенная дылда, чего ревёшь? – спрашивает доктор.

– Меня любимая бросила, меня родители не принимают, у меня рука болит, меня в больнице держат и домой не отпускают. Дайте мне хотя бы порыдать, – всхлипываю я.

– Тю-у-у, нашла из-за чего плакать!

Слёзы на моих глазах мгновенно пересыхают.

– А из-за чего можно плакать?

– Умер кто или заболел, а ты молодая, красивая, тебе радоваться нужно, – улыбается врач.

– Только не до радости сейчас, – говорю. Ещё и врач не понимает. Неужели весь мир опять против меня?

Лежу в палате с тусклым освещением, одна под капельницей. Ни встать, ни куда-то выйти. Отличное место для развития депрессии. Ещё и мамка не поддержала. Я её, конечно, могу понять, а вот почему она меня понять не может? Неужели так сложно было единственной своей любимой доченьке сказать, что она меня любит, что понимает, чтобы я не переживала? А то я изошлась вся на нервах.

А может, действительно, ну его это лесбиянство! Стану нормальной, влюблюсь в какого-то парня, буду ему детей рожать. Нет, поймите меня правильно: против детей я как раз не возражаю, но вот секс с парнем вызывает у меня целую кучу вопросов. Не могу, не хочу, и больно. А девушки, они такие мягкие, такие ласковые! Моей «кисулечке» однозначно нужны женские пальчики и язычок. Опять думаю о Вике, забыть не могу о ней.

Хватаю телефон и набираю её номер – заблокировано. Чёрт, она же меня в телефоне заблокировала, а разблокировать забыла! Опять я одна-одинёшенька. А так нужен кто-то чтобы был рядом!

Через час приходит медсестра и меняет капельницу. Это никогда не закончится, в меня вливают какую-то жидкость литрами, а я даже спросить не могу, что это. Вернее, я кучу раз спрашивала, но так ничего и не поняла. Не разбираюсь я в медицинских терминах. Кроме того, зачем мне это знать? Ну лечат и лечат, главное – что мне полегчало.

Ещё через час медсестра вынимает иголку из моей вены, и на той появляется огромная капля крови. Она вытирает её спиртовой ваткой и заклеивает пластырем.

– Полежи пока, не вставай, – говорит сестра и уносит капельницу. А куда мне тут вставать? Конечно же, я буду лежать, тут же в больнице и сходить некуда. Поворачиваюсь на бок, только что не плачу – так мне тоскливо и плохо. Никому я не нужна, никому!

Засыпаю, вернее, мне кажется, что я сплю, но я по-прежнему нахожусь в сознании, в каком-то сумеречном состоянии то ли сна, то ли бодрствования. Не могу понять, что со мной и чем меня таким накачали.

– Юля, – слышу её голос и чувствую чьи-то нежные руки на своей ноге. – Юлечка, ты спишь?

Поворачиваюсь, пытаюсь разуть глаза. Передо мной Вика в белом медицинском халате поверх своей блузочки. Она сидит на стульчике, улыбается и держит меня за ножку.

– Привет, – шепчет она.

– Привет, – слегка прикрываюсь я. Я ведь не накрашена.

– Что у тебя с волосами? – спрашивает она. – Подстриглась?

– Можно и так сказать. – Чёрт, мои волосы! Нужно было в парикмахерскую сходить, прежде чем в обморок падать.