Цвет настроения белый (СИ) - Карелин Андрей Дмитриевич - Страница 8

Я знала, что мамка мне волосы не простит. Стоически сношу её упрёки, смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Оттуда на меня смотрит совершенно другая девушка, с короткими волосами, впалыми щеками, красными от недосыпа и постоянных слёз глазами. Это не Юля, это не я. Но кто же она?

– Сейчас Ирке позвоню, – говорит мамка.

– Тётя Ира? – вспоминаю я. – Это твоя парикмахерша, толстая такая?

– Ага, – отвечает мамка. Она достаёт свой телефон и ищет в списке контактов.

– Ма-ам, она же в центре города работает.

– Ничего, съездишь в центр… Это ж додуматься было – ночью взять ножницы и подстричься! Ума, как у ракушки! Буду от тебя всё колющее и режущее прятать.

– Я не поеду, – надуваюсь я, ложусь в кровать и накрываюсь одеялом с головой.

– Что значит – не поедешь?

– В таком виде не поеду, пусть она к нам приедет. – Надеюсь, мамка меня понимает. Я же на порог не выхожу не накрашенная, а тут через весь город с неидеальной причёской. А ещё после маминой критики мне кажется, что я выгляжу, как дикобраз… Нет, я точно никуда не поеду. Мне уже и самой все эта идея с волосами не нравится. Вернуться бы в прошлое и отобрать у себя там ножницы. И чем я только думала?! Мне кажется, только со мной такое может случиться. Все кругом нормальные, одна я какая-то двинутая.

– Как это она к нам приедет? У неё же полный рабочий день, куча клиентов. Может, и мест на сегодня не будет.

Мои глаза наполняются слезами.

– Я в таком виде никуда не поеду, – качаю головой.

– Иди сюда. – Мамка обнимает меня, а я всхлипываю.

– Я же красивая, я всегда должна быть красивой. Я не выйду на улицу такой, не выйду.

– Тихо, тихо, – успокаивает меня мать. – Сейчас Ирке позвоню, что-нибудь придумаем.

– Спасибо, мамочка. – Смотрю на неё заплаканными глазами, они у меня постоянно заплаканные.

– И где та Юлечка, которая всегда улыбалась? – спрашивает меня мать.

– Её больше нет, вместо неё тебе прислали вечно ноющую чучундру. – Я сейчас заплачу.

– Юу-уль, ну ты чего, хочешь, я Сашке позвоню, поговорю с ним? – предлагает она.

– Мамочка, пожалуйста, не вмешивайся! Ты ничего уже не исправишь, только ещё сильнее осложнишь мне жизнь. Хотя куда уже…

– Да прямо-таки, – улыбается мать. – Ну что у вас там за шекспировские страсти? Бросил парень – найдёшь другого, подумаешь!

– Не всё так просто, как тебе кажется.

– Послушай, Юль, да знаешь, сколько их вокруг на тебя засматривается? Спортивные, накачанные, смазливые… – Мамка ещё долго перечисляет – просто она не догадывается, что мне девочки нравятся, а не парни. А может, ей во всём сознаться? Сейчас как раз самое время. Но это же мамка, я не могу. Не могу так разочаровать её. Сначала нужно в себе разобраться, наладить всё в личной жизни, а уж потом признаваться.

«Ничего не наладится, ты попала, ты даже не представляешь, как!» – Внутренний голос не даёт о себе забыть.

«И что мне теперь делать?» – спрашиваю его. По крайней мере, он со мной честен.

«Искать себе подружку».

«Да пошёл ты!» – не выдерживаю я. Чуть вслух это не говорю. В конце концов, у меня же есть Вика. Я не смогу встречаться с кем-то, пока люблю её.

«Юлька, ты лесба, ты будешь несчастная с мужчиной… ты будешь мучиться в одиночестве… ты пропадёшь и усохнешь без любви. Ты создана, чтобы любить и дарить свою любовь». – Похоже, в душе я поэт, или в меня вселился дух какого-то древнего поэта. Я в «Рик и Морти» такое видела или в Южном Парке… Чёрт, я запуталась!

– Я сейчас Ире позвоню, договорюсь, – в десятый раз повторяет мамка. – Когда у тебя экзамен?

«Блин! У меня же экзамен!»

– В таком виде я не пойду ни на какой экзамен… пусть ставят двойку! – Я выпучиваю глаза.

– Так, когда он?

– В пятницу.

Мать набирает номер и пару секунд ждёт:

– Привет, Ирка! – Сразу успокаиваюсь: дозвонилась, это уже хорошо… – До пятницы надо мою Юльку постричь… – Я слышу только мамкины слова, хотя можно же подойти поближе и слышать обеих, но мне лень подходить, я такая ленивая стала, как овощ. Догадываюсь, почему некоторые девушки мечтают, чтобы их на руках носили. И, похоже, я одна из них.

– Нет, – продолжает мамка. – До пятницы… и надо сюда заехать… Что, не работаешь по выезду? Блин, Ирка, сделай исключение! Тут у нас такое… – Мамка смотрит на меня и улыбается. Не могу, когда она на меня так смотрит, и прячусь с головой под одеяло. Не хочу, чтобы кто-то меня видел, даже мамка!

– Будешь? – Снова пауза. – Ну и отлично! С меня причитается. Сочтёмся. – Кладёт трубку и смотрит на меня.

– В четверг вечером дома будешь? – улыбается мамка.

– Я теперь до четверга из дому не выйду, – отвечаю я и ещё плотнее запутываюсь в одеяло.

Мамка тихо выходит из комнаты, а я сижу под одеялом в «домике», как когда-то в детстве. Здесь тепло и уютно, хоть и трудно дышать. Моё дыхание такое горячее, надеюсь, у меня нет температуры. Мне так хорошо здесь, так безопасно! Нет ничего вокруг. Нет этого жестокого мира, где все меня обижают. Здесь я и только я и мои волосы… да как у меня ума хватило постричься?! Как я до такого додумалась?!

Обвинять себя проще всего, а ты попробуй других виноватых найти. Но всё дело в том, что нет виноватых. Никто ни в чём не виноват, я сама подстриглась. Я всё сделала сама, я сама во всём виновата. Я сама всё испортила. Никто мне не «помогал» разрушать свою жизнь. Мне предлагали помощь, но я отказывалась, и теперь сижу одна под одеялом и не могу на улицу выйти.

«А может, косынку носить, как в церкви?» – приходит мне в голову. Но я же не монашка. Думаю про церковь и прижимаю к себе свой крестик.

«Спасибо тебе, Боже! Только ты один меня понимаешь. Только ты меня любишь, только знаешь о чём я плачу, ты всегда со мной». Целую крестик. С каких это пор я стала такой религиозной? Болит внизу живота, пора принимать но-шпу.

Поднимаюсь на ноги и, пошатываясь, бреду на кухню. Внизу живота мне как будто гирю шестнадцатикилограммовую вшили – так тянет. Больно, жутко и страшно туда заглядывать, там же кровища! Достаю но-шпу и выпиваю сразу шесть таблеток, хотя вроде как по две положено. Я не считаю, по пути смотрюсь в зеркало; я не могу сейчас долго смотреться, потому что там бледная, с кругами под глазами, плохо подстриженная девочка, не накрашенная, сутулая. Боже, во что я превращаюсь?!

Иду в туалет, менять прокладку (эта вся в кровищи; там такое… я туда даже заглядывать боюсь). Хотя писюшку помыть надо, но не сейчас. Не сегодня, пусть она для начала болеть перестанет. Чёрт, как же болит и ноет! Когда же уже но-шпа подействует?!

Ставлю свежую прокладку и ковыляю на кухню.

– Есть будешь? – спрашивает мамка. – А то ты постоянно отказываешься, я уже и не предлагаю.

– Да, – киваю.

Мамочка накрывает для меня стол. Какая же она заботливая! Мне её до слёз жалко: у неё единственная дочурка такая непутёвая вышла. Я сажусь. Отрезаю кусочек яичницы и кладу в рот. Не чувствую вкуса, просто жую и глотаю. Так прикольно, когда ни вкуса, ни радости, как будто я робот! У меня что, рецепторы умерли?

– Я больше не буду. – Отодвигаю от себя тарелку.

– Юу-у-уль, ты в последнее время плохо есть стала. Может, тебя врачу показать?

– Ай! – хватаюсь за живот и пытаюсь встать. – Боже, как болит!

А у меня даже голова кружится от боли. Долбаные месячные, ещё и такие болезненные! За что?!

– Юль, ты до комнаты дойдёшь? – Мамка подхватывает меня, чтобы я не упала.

– В порядке, всё в порядке. – Я высвобождаюсь из её рук. – Не надо, я сама. – Пытаюсь улыбнуться, но понимаю, насколько это убого смотрится. В конце концов, у меня жутко всё болит. Не до улыбок сейчас.

Я делаю несколько шагов и падаю.

========== Глава 7 ==========

– Юлька! – слышу испуганный крик мамки. А я лежу, и у меня голова кружится – ни встать, ни даже подняться не могу. И, кажется, я лоб расшибла, теперь будет шрам. Чёрт, мне только шрама на лице не хватало!