Лёлишна из третьего подъезда - Давыдычев Лев Иванович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/35

И не успел он снова начать разговор, как Лёлишна тихонько запела:

И где-то в ноябре дедушка заснул.

А Лёлишна ушла на кухню, села у окна.

Уже начинало светать.

Да, Эдуард Иванович сказал, что она уже взрослая, самостоятельная, может решать сложные жизненные вопросы.

И предложил

ей

стать

его

ученицей.

Но — дедушка. Он не может переезжать из города в город.

А в ушах Лёлишны звучал цирковой марш, стоило закрыть глаза, как она видела залитую ослепительным светом арену…

И если Лёлишна сейчас заплакала, то никто не видел.

Во дворе дома, где жили Владик с Ксенией Андреевной, с утра появились незнакомые люди.

Они приехали на двух грузовиках.

А в кузовах были всякие диковинные вещи: какие-то мачты, колёса, разноцветные бочки, разноцветные доски…

— Что такое? — спросила Ксения Андреевна.

— Не знаю, — сказал Владик, хотя и знал, в чём тут дело, но обещал до поры до времени ничего не рассказывать маме.

А я вам сразу объясню.

Незнакомые люди протянули через двор огромное полотнище.

На нём было написано:

Придумал это, как вы уже догадались, Григорий Васильевич. Он рассказал своим друзьям-артистам о Ксении Андреевне, и они согласились участвовать в представлении.

Сами понимаете, что народу собралось видимо-невидимо.

Сидели даже на крышах. Заполнили все балконы.

И дело не в том, что представление было бесплатным. Дело в том, что оно было необычным.

Конечно, не все номера удалось показать. Например, нельзя было привезти львов. Но всё остальное — как в настоящем цирке.

Вместо звонка — колокол.

Бом!

Бом!

Бом!

Оркестр заиграл марш.

Вышел ведущий и сказал:

— Сегодня мы выступаем в необычной обстановке. Необычен сегодня и повод для нашего выступления. Представление мы посвящаем Ксении Андреевне Красновой, которую многие из вас, вероятно, знают. Из-за болезни она не смогла прийти в наш цирк. Мы пришли к ней!

Тут вышли все участники программы и хором сказали:

— Здравствуйте, Ксения Андреевна!

— Ура! — закричали все зрители.

Ксения Андреевна сидела в кресле, которое вынесли на балкон.

— Итак, — сказал ведущий, — первым номером нашей программы…

И началось представление.

Почти каждый номер приходилось повторять — так здорово аплодировали зрители.

А после представления устроили танцы.

А мальчишек и девчонок катали на Аризоне.

Весело было! Всегда бы так!

Вечерами, когда Эдуард Иванович был в цирке, ребята собирались у Лёлишны. Они играли в лото и домино, в «морской бой», а больше — спорили.

То есть не спорили, а ругали Лёлишну.

— Обзываться нельзя! — негодовал Виктор. — А то бы я тебя обозвал знаешь как?

— От такого дела отказываться, — вторил Владик. — Да если бы он меня взял! Я бы от радости выше дома подпрыгнул!

— Мне вот дрессировщиком быть нельзя, — мрачно говорил Петька, — я на арене уснуть могу. Да и самого меня ещё несколько лет дрессировать надо.

А дедушка сидел весёлый-весёлый, изредка произносил:

— Ничего, ничего, всё будет в ажуре-абажуре.

Вечером пришёл Горшков.

Сначала ребята его даже не узнали: он был в штатской одежде.

Настроение у него было мрачное и даже чуть-чуть злое.

— Ерундистика получается, — сказал он, молча выпив четыре стакана чаю без сахара. — Сплошное безобразие.

— А что? — спросили ребята и дедушка.

— Феноменальный ужас, — ответил Горшков и залпом выпил пятый стакан чаю без сахара. — Стыдно сказать, но почти каждый вечер в цирк хожу. Добровольно.

— Да ну?! — поразились ребята и дедушка.

— Почти каждый вечер, — повторил Горшков, — а вернее, каждый свободный от работы вечер. Тянет меня туда. Понял я, в чём дело. Отдыхать в цирк народ ходит. Сил набраться для завтрашнего трудового дня. Сидит зритель, смотрит на Эдуарда Ивановича и думает: силён, значит, человек! Вон львов не боится, а я хулигана позавчера испугался. Тоже вроде бы воспитательная работа получается.

— Эх вы! — с укором и сожалением бросил дедушка. — А я разлюбил цирк. Он чуть не разлучил меня с внучкой. Хорошо, что у неё феноменальная сознательность, а то бы…

Дедушка махнул рукой.

— Поясните, — попросил Горшков.

И тут ребята заговорили все разом. Вот что услышал Горшков.

— Эдуард а она Иванович берёт отказывается к себе а мы в ученицы говорим да мне бы соображать ей такое пред надо ложили радовать а она ся что отказывается надо…

— Молчать! — приказал Горшков. — Пусть она сама расскажет.

— Вы представляете… — начала Лёлишна.

Да, да, вы представляете — цирк! Горят все огни. Оркестр играет марш, от которого трудно усидеть на месте. На арене клетка из железных прутьев. Выходит ведущий и говорит:

«Выступает с группой дрессированных львов единственная в мире девочка-укротительница Лёлишна Охлопкова!»

— А она отказывается, — сказал Владик.

— Понятно, — сказал Горшков. — Тебе бы, Лёлишна, в милиции работать. Там такие люди очень нужны.

— Какие такие? — спросил Петька, зевая.

— Такие, — гордо сказал Горшков. — Которые, как она… Вы уж меня извините, а я в цирк.

После его ухода ребята долго молчали.

— Ничего я не понимаю, — заговорил Петька. — Чего её все без конца хвалят? Девчонка она, конечно, ничего. Ну, а чего особенного-то?

— Она единственная женщина в семье, — ответил Владик, — и настоящая женщина.

— Особенного ничего, — сказал Виктор, — но ей, а не мне, тебе или ему, предложил Эдуард Иванович стать своей ученицей,

— Я, конечно, понимаю свою отрицательную роль в этой истории, — виновато сказал дедушка. — Но что поделаешь?

— Ничего, — ответила Лёлишна. — Всё равно я буду дрессировщицей. Когда-нибудь.

— Никогда не будешь на меня сердиться? — спросил дедушка.

— Никогда, — ответила Лёлишна, — можешь не беспокоиться.

Вот и всё, уважаемые читатели.

Даже у самых толстых книг бывает

КОНЕЦ.

И мы с вами добрались

до конца

«Лёлишны».

Мне осталось пожелать вам счастливой жизни и написать последнее слово

КОНЕЦ

и поставить

.

• Предыдущая
• 35/35