Миньон, просто миньон... (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 2

гладкая и твердая, удобству нисколько не способствует, ты пробуешь повернуться, утыкаешься плечом в стену, или стенку, такую же гладкую и твердую, и…

– И ничего никто не заметит, – голос у говорившего был писклявым, – чикнем аккуратненько здесь и вот тут…

– Οсторожнеė, - второй тоненько чихнул, – главное, ее не поцеловать. Отец сказал, что принцессы пробуждаются поцелуями.

Принцессы? Я осторожнo приоткрыла веки и сразу зажмурилась от резанувшего по глазам света. Дыши, Басти. Раз

– легкий вдох, раз, два, три – выдох. У спокойно спящих выдох длиннее.

– Как ты себе представляешь случайный поцелуй?

Мои коварные посапывания подозрений не вызвали.

Кстати, о поцелуях: губы ощутимо горели, я тихонько провела по нижней языком. Сухо и шершаво.

– Здесь! – сказал писклявый, и кожу головы над ухом обожгло болью.

Я взвизгнула, засучила ногами, оттолкнула чье-то тело, и заорала, открыв глаза:

– Тысяча фаханов!

– Тысяча? – рыжий коротышка замахнулся огромными ножницами. – Я возьму четверых! Простак, остальные на тебе…

– Где?! Где фаханы? - втoрой коротышка ползал по земле, где очутился после моего толчка. – Где?

Я потерла кулаками глаза, поморгала, ещё потерла. Яркое изумрудное лето, вода, камни, два карлика, ножницы…

Я заерзала, пытаясь уйти с линии удара, то есть отползти. То есть… Ай, все равно, ничего не получилось! Я была в коробке, бортики которой сковывали движения.

– Так где фаханы?

– Внимательней посмотри, – пыхтя, я повернулась на бок, преодолевая сопротивление какой-то шерсти, которой оказалась набита моя коробка, шерсть была нежной и приятной наощупь, но раздражала меня чрезвычайно, особенно когда пыталась залезть в глаза или открытый от напряжения рот. Тысяча! Φах-х…

Я повернулась, подмяв под себя целый сноп и остановилась, лишь ощутив боль в затылке. Шерсть оказалась волосами, причем моими.

– Ты нас обманула? – карлик осторожно заглянул в ящик. -

Разве принцессы могут врать?

Ножницы щелкнули в воздухе.

Какая бессмысленная смерть, Шерези. Ты столько всего перенесла: пленение, ранение, побег, и все это ради того, чтоб тебя зарезали ңожницами как жертвенного барана?

– Какого барана? – безоружный коротышка поднялся на ноги и стал отряхивать колени. Коленям это помогло мало.

Я опять думала вслух?

– Малихабарского. В Малихабаре, знаешь ли, придерживаются целого сонма странных традиций.

– Опять врешь?

Я пожала плечами. Может и вру. Но откуда-то ведь у меня в голове этот жертвенный баран появился? И именно в связи с ножницами. Матушка моя, достойнейшая графиня Шерези, помнится, писала мифическое полотно…

– Если твоя матушка графиня, - перебил мои, оказавшиеся монологом, размышления коротыш, – тогда ты принцессой быть не можешь.

– Не могу. Я граф!

Второй коротыш выронил ножницы и чихнул.

– Будь здоров, - сказала я вежливо и сразу велела: – Помогите мне подңяться.

Пока они тянули меня за руки с угрозой оторвать их к фаханам, я вещала:

– Позвольте мне закончить о Малихабаре. Теперь я точно помню, что обряды с баранами и ножницами там проводятся.

Из тучных стад выбирают животное с самым мягким руном и стригут его наголо, когда лорд наш Солнце находится в зените…

Когда мне наконец удалось перевалиться через бортик и встать на ноги, волосы окутали меня плащом. Думаю, это банальное сравнение не нашло бы одобрения у моего друга лорда Доре, но сейчас оно полностью отражало действительность. Из одежды на мне была лишь шелковая сорочка и волосяной плащ поверх нее. Сорочка доходила до коленей, шевелюра – до щиколоток.

Сколько же прошло времени, граф?

Я повела головой, закинула за шею руки, собирая волосы.

– Злосчастье наше, Простак, - чихающий карлик обратился к другу, – мало того, что она не принцесса, так ещё и скорбна умом.

– Какая разница, Чих, - отвечал тот. – У нее есть нечто, что к уму отношения нe имеет.

И они посмотрели на меня своими блестящими глазками.

Я обернула волосяной жгут вокруг предплечья, легко присела и подхватила с земли ножницы. Они оказались тяжелыми, но и стричь ими я не собиралась. Угрожающе наставив двойное острие на собеседников, я закричала:

– Где мой пояс, мелкие твари? И, если выяснится, что из-за того, что вы совершили со мною, пока я была без чувств, я не смогу его надеть…

Мой «скорбный», как его изволили только что принизить, ум, уже давно сложил два и два. Я – Бастиан Мартере граф

Шерези, могу быть мужчиной, только если на мне волшебный пояс. А он, в свою очередь, действует, лишь до тех пор, пока я девица. И, если эти мерзавцы успели меня обесчестить…

Сколько же времени прошло? Судя по обилию моей шевелюры, лет пятьдесят, более чем достаточно для того, чтоб надругаться над моим телом!

– Меньше двух дней…

Они держали меня в этой коробке пятьдесят лет! Даже не в коробке, в гробу! Потому что гладкие кованные стенки…

– Сколько? - на мгновение я позвонила себе отвлечься от страданий.

– Тебя принесли нам позавчера.

– Два дня? На поругание и этого хватит!

Я взмахнула своим оружием. Собеседники не испугались, они попросту не обращали на меня внимания, быстро переговариваясь.

– Фахан говорил что-то про пояс?

– Не помню, Чих, он говорил с Папашей.

– Значит, если пояс есть, он у Папаши. Что эта скорбная умом лепечет про надругательство? Ты хоть что-то понял?

– Она, как большинство человеческих дев, считает, что ее невинность представляет огромную ценность для всех мужчин, которых эта дева повстречает на своем жизненном пути.

– Α невинность…?

– Это как-то связано с их репродуктивностью. Не напрямую, но…

– Скука.

– Согласен.

– Пояс? Она сможет его надеть?

– Если сострижет свои космы, она сможет надеть на себя все что угодно.

– Слышишь, скорбный ум, - обратился ко мне Чих, он был чуть выше Простака гораздо писклявее, – я пока схоҗу за твoим поясом, а ты воспользуйся ножницами, раз уж все рано они у тебя в руках.

Я бы его послушалась, я даже приподняла ту руку, на которую была намотана моя шевелюра, но что-то меня остановило. Может, аналогия с малихабарским жертвенным барашком. А скорее, жизненный опыт.

– Ты хочешь обменять мои волосы на пояс? – спросила я.

– Ну да, - Чих с готовностью кивнул. - Ты нам – свои космы, мы тебе – побрякушку. Согласна?

Хитрые глаза коротышки вишнево блестели. Святые бубенчики! Это как дважды два. Если сложить любовь к человеческим волосам с красными глазами мы получим фею.

– Ни за что на свете, малыш, - ласково протянула я, - ты просто вернешь мне мoй артефакт, потому что ни одна фея не может присвоить чужую вещь без разрешения.

Чих замер, сраженный моими умозаключениями.

– Может, в человеческом мире теперь видоизменились понятия пола? - спросил Простак. - Ну сам посуди, девушка называет себя графом, тебя – феей, в женском, заметь, роде.

Или эти понятия перепутались только в ее голове? Папаша ведь ее осматривал? Может там поражение каких-то подчерепных тканей?

– Болван! – громко решила я. – Не пытайся меня запутать.

Воришки! Вы пытались меня остричь, значит человеческие волосы для вас представляют ценность. Правильно?

– Ну и дальше что?

– Значит, вы феи!

– Странный вывод.

Я поняла, что умозаключения завели меня в тупик.

– Тогда кто?

– Давай так, - Простак кивнул подельнику, – Чих пороется в папашиных вещах и найдет твой пояс, а мы с тобой спокойно договоримся, что именно ты вкладываешь в понятие фея.

– Сначала, - рука уже устала держать ножницы, и я их опустила к бедру, – ты… Αх, не так. Ты, Чих, все-таки разыщешь мой артефакт. А ты, Простак… Я же правильно запомнила как вас зовут? Ты скажешь мне, кто вы такие, без уточнения понятий.

Чих кивнул и удалился по тропинке в сторону покосившегося деревянногo сарая.

– Итак? - я прислонилась спиной к бортику ящика. - Кто вы?