Никому не скажем (СИ) - Резник Юлия - Страница 1

Кит. Настоящее.

Чего я не ожидал, так это того, что она будет плакать. Хотя, наверное, слезы на похоронах мужа — вещь вполне предсказуемая. Не знаю. До этого я никого не хоронил. Разве что свою любовь к этой стерве. Но ведь это совсем другое, не правда ли?

Морщусь. Гребаные воспоминания. Они даже десять лет спустя горчат во рту теплой водкой, которой я заливался, когда понял, кто её трахает, в то время как я сам сдыхаю от тоски по ней, находясь за тысячи километров.

Осторожно, стараясь не поскользнуться, переступаю по скользкой, размытой растаявшим снегом земле. Достаю сигареты, чиркаю зажигалкой и, заслонив ладонью дрожащий язычок пламени, заставляю себя сосредоточиться на происходящем. Немногочисленный поток людей редеет. Припаркованные траурно-черные машины отъезжают одна за другой. Да их и не так уж много. Крысы всегда бегут с тонущего корабля. И когда против моего старика выдвинули обвинения, куда только делись его друзья. Удивляет то, что эта осталась…

Затягиваюсь так, что легкие начинают гореть, а измочаленный фильтр обжигает пальцы. Поднимаю взгляд к серому небу, ловлю ртом лохматые снежинки, которые тают, едва касаясь земли. Упускаю, в какой момент на кладбище остаемся только мы с Евой да стайка жирных ворон, сидящих на голых озябших ветках.

Я не собирался подходить к ней сейчас. Это скорее порыв. Отбрасываю окурок и неторопливо иду к могиле. А что? Я как никто другой имею право быть здесь. Ева оборачивается на звук моих шагов, и на какую-то долю секунды мы оба замираем. Меня будто бьют в живот. Лишь несколько рваных вдохов помогают вернуть привычное самообладание.

Насколько это вообще возможно в ее присутствии.

— Чудесная погода, мамочка, — кривлю губы в улыбке я, а Ева… Ева вздрагивает. Зябко ведет плечами, стряхивает хрустальные слезы со щек и отворачивается, прячась под капюшоном тонкого черного плаща, в котором ей наверняка холодно.

— Давай хоть сегодня обойдемся без сцен.

У нее хриплый, чувственный голос. А я совсем забыл о том, как он на меня действует. Трясу головой, злюсь на самого себя, хотя уже, наверное, пора бы смириться с тем, чему я по какой-то глупой ошибке не в силах противостоять. Моя одержимость Евой неизменна, как пятничные пробки на выезде из города. Я не знаю, чего хочу больше. Трахать ее, пока она криками не сорвет свое горло, или посильней сжать на нем свою руку.

Невольно хмурюсь и подхожу к самому краю. Из-под ноги вырываются комья грязи и с громким стуком ударяются, падая на крышку гроба. Взгляд упирается в портрет отца, перевязанный черной лентой. Стискиваю челюсти. У нас с ним были сложные отношения еще до того, как его окрутила Ева. Но я всегда любил отца. Я, мать его, любил своего старика.

— Мне сказали, ты приезжал попрощаться.

Голос Евы изысканной лаской скользит по моей коже, проникает в поры и вместе с кровью, отхлынувшей от головы, устремляется точно на юг. Член напрягается, натягивает мои брюки. Наверное, для этого нет более неуместного случая, но что… что я могу поделать со своими грёбаными рефлексами? Ничего. Сколько ни пытался. Будь оно все проклято.

— Кто-то же должен был это сделать.

Равнодушие в голосе дается мне нелегко. Фактически на это уходят последние силы. Я бросаю в могилу две бордовых розы, из сваленных в кучу, и отступаю.

— Я была у него. Но потом пришлось вернуться домой, потому, — она осекается и заканчивает нелепым: — потому что.

— Ну, да. Это, конечно, все объясняет.

— Перестань! Хотя бы здесь не надо…

Голос Евы едва слышен. В нем нет злости, нет страха. Лишь тупая усталость.

— Ты права. Поехали!

Обхватываю пальцами ее руку и тяну за собой. Она не вырывается скорее из нежелания устраивать сцены, чем по какой-то другой причине. В отличие от меня, отец бы мог ей гордиться. Эта мысль подогрела мою ярость, и, не справляясь с эмоциями, я, сам того не замечая, сжимаю её кисть сильней.

— Куда ты меня тащишь?

— В машину.

— Я приехала на своей. На ней и уеду. — Ева рывком освобождает свою ладонь от моего захвата и отступает на шаг.

Мы замираем посреди подъездной дорожки, как два дуэлянта. В какой-то момент с её головы сползает капюшон.

Налетевший ветер тут же подхватывает густые пряди волос и бросает мне в лицо. Я захлебываюсь её ароматом и отшатываюсь в сторону.

— Нам нужно поговорить, — стою на своем.

— А после поминок это сделать нельзя? Завтра или через неделю?

Наверное, можно. Но терпение — не мой конек. Мои демоны требуют сатисфакции. И сегодня они получат её.

— Я заеду в шесть. Будь готова, — бросаю упрямо и, открыв дверь машины, скрываюсь в тепле салона.

До шести еще целых четыре часа. Я коротаю это время в бесцельной езде по городу. Но не выдерживаю ближе к пяти.

Еду по знакомому до боли адресу. Я здесь не был… сколько? Лет десять, наверное. С тех самых пор, как уехал в Сандхерст. Или… нет, однажды я все же сюда возвращался.

Паркуюсь, глушу мотор и, откинувшись затылком на подголовник, в который раз повторяю про себя, зачем я здесь. В доме, где прошло мое детство. В доме, где с моим отцом жила та, кого я любил больше жизни. Выдыхаю и выхожу из машины. Раньше здесь была охрана, но с тех пор, как практически на все имущество отца был наложен арест, необходимость в ней отпала. Открываю калитку, прохожу между клумб, сейчас заваленных рыхлым почерневшим снегом, поднимаюсь на крыльцо и замираю в нерешительности. Из приоткрытого окна доносятся звуки бойни. Я сглатываю, понимая, что это может быть, и зачем-то толкаю дверь. К удивлению — не заперто, и я захожу, убеждая себя, что имею на это полное право. Дом заложен. И я выкупил у банка право требования долга еще пару недель назад.

Оглядываюсь. За последние десять лет здесь ничего толком не поменялось. Хотя я ожидал… А бог его знает, чего.

Чего-нибудь от неё… возможно. Снимаю ботинки, прохожу дальше. Останавливаюсь напротив приоткрытой двери в гостиную, не в силах отвести взгляд от… мальчика. Если бы я не помнил, какой сейчас год — подумал бы, что вижу себя образца нулевых. Я знал, что у отца с Евой есть сын. Но то, как он похож на меня — гребаный сюрприз, к которому, как выяснилось, я совершенно не готов. Меня ведет. Взмахиваю рукой, в попытке за что-нибудь ухватиться, и сбиваю с высокого столика вазу. К счастью, та падает не разбившись. Мальчик… я знаю, что его зовут Женя, ставит игру на паузу и резко вскакивает.

— Вы кто такой?

Сглатываю и поднимаю вверх руки. Будто сдаюсь.

— Я — Кит. Может быть, отец тебе обо мне рассказывал.

На смуглом лице мальчишки мелькает недоверие. Он колеблется несколько мучительно долгих секунд, но потом кивает, отбрасывает в сторону джойстик и протягивает мне руку.

— Отец погиб.

— Я знаю. Поэтому и приехал.

Ложь. Я здесь совсем по другой причине. Но этому парню вряд ли стоит об этом знать.

— Выпьешь чего-нибудь? — по-взрослому интересуется Женя и кивает в сторону бара. О да. Мне становится весело.

Не знаю, почему. И да, я бы выпил. Но, черт его все дери, не за рулем. Может быть, потом, когда все останется позади я, и надерусь до зеленых соплей. Вероятно…

— Если только кофе.

— Пойдем. Кухня там, но ты, наверное, знаешь. Отец рассказывал, что когда-то ты жил в моей комнате.

Удивляюсь, что старик говорил обо мне с этим парнем. Растираю шею и иду следом за ним.

— Да, было дело. Довольно давно.

Проходим в кухню. И в ней я, наконец, замечаю женскую руку, которая прослеживается в веселых занавесках на окне, многочисленных комнатных растениях и всяких сковородках-сотейниках, развешанных на крючках, вбитых прямо в кирпичную стену. Насколько я помню, раньше вся посуда у нас хранилась в шкафах. А кухонного островка по центру не было вовсе. Оглядываюсь еще раз и усаживаюсь на высокий табурет, наблюдая за хозяйничающим… братом.