Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 15

Странное слово.

Картонное.

Вот бы сделать из него самолетик и скормить Пашке!

Я цапаю Тору за плечи. Наверное, сама не поняла, что ляпнула.

— Смешно-о-о!

— Нет, не смешно, Захар.

— Подожди. — Это сон, всего лишь сон. — Ты… серьезно?

— Более чем.

— Да ладно тебе. Пошутили и хватит. Я в курсе, что повел себя как дурак. Прости.

Я обнимаю ее, пытаюсь удержать, но она выскальзывает, как рыбешка. Тает, как снежинка на ладони.

— Захар…

— Прости, прости, прости, — тараторю я, не позволяя ей договорить.

— Да послушай же ты! — рявкает она и отталкивает меня. — Я не обижаюсь на тебя. И решила все до того, как ты нас нашел.

До.

— Значит, я прав насчет Пашки.

— Нет, нет, нет! — горячо мотает головой Тора. — Мы с тобой не будем вместе, но он здесь ни при чем. Ты поступишь в университет, найдешь хорошую работу в городе, забудешь обо всем, что творилось с тобой здесь. Ты станешь нормальным.

— Давай со мной.

— Не могу.

— Да чего ты, Тора!

Я до сих пор надеюсь превратить слова Хлопушки в шутку. Вцепляюсь в ее запястье, но она подскакивает и высвобождается.

— Мы расстаемся, Захар, — уже тверже повторяет Тора.

Она убегает от меня, как от маньяка, без оглядки, спотыкаясь, по колючкам и крапиве, а я смотрю ей вслед и проглатываю последний вопрос.

Что со мной не так?

Я просыпаюсь.

Ем яичницу.

Иду к Ворону и иногда сталкиваюсь с ней там. Если нет — встречаю по пути домой.

Прошу ее подумать.

Обещаю, что никуда не уеду, и пусть она хоть сто раз будет против.

Изо дня в день.

Но Тора непреклонна, упертая девчонка. Через неделю она уже не обводит Облако и наши отпечатки. И тогда я понимаю — все кончено.

Я вспоминаю тот день, Пашку, как он держал ее за локоть, тихое «обещай», горькую уверенность. Это я виноват, точно. Я был груб.

А можно и просто — я был.

Я посылаю куда подальше репетиторов и подготовки. Матушка бьется в истерике. Еще бы, экзамены через месяц, а я до сих пор не взял в библиотеке учебники. Батя потерял всякую надежду образумить меня и теперь вовсе не обращает внимания на мои выходки.

Неудавшийся сын.

Поломанный.

Должно быть, они бы спрятали меня под диван, туда, где валяется бракованный паровоз, если бы у нас разрешили самосуд.

Анна

ПОСЛЕ

Изо дня в день я наблюдаю за Илоной, Павлом и Темычем. Как они вскапывают огород, как по вечерам кутаются в колючие пледы и бродят по улицам, как шутят друг над другом — мне интересна каждая мелочь.

У них все идеально ровно. Нет ни изъянов, ни торчащих ниточек. Если бы они были платьем, то определенно самым лучшим в мире.

По ночам я записываю это и сразу же порываюсь удалить — безупречная вселенная убивает книгу. Расщепляет ее на молекулы.

Я знаю, каково оно, потому что сама расщепляюсь. Но — продолжаю писать. Через силу. Без этого я быстрее состарюсь. За себя и за книгу. Пока история внутри, она будет грызть меня, плодить болезни и бессонницу. Сюжетам нужно жить на бумаге, а не в голове. Голова — плохой дом. Без евроремонта.

Облако ютится на краю стола, молчаливо сочувствует. А я все отчетливее понимаю, что этот кот мой. Мой с детства.

В субботу Градинаровы — какая замечательная у них фамилия! — вновь зовут меня покататься на троллее.

Я прошусь к Лидии в кухню и пеку пирожки, чтобы хоть как-то отблагодарить эту семью. За то, что они позволили разделить себя на буквы.

Мы топчемся у обрыва. Море закипает, бьется об скалу, вопит нам, чтобы мы убирались. Люди надоели ему. Миллионы лет назад.

Здесь, вдали от поселка, почти никого нет — лишь палатки у горизонта, грязный спринтер, оборудованный под дом, да старенькая «Волга» Градинаровых.

Слева — про?пасть. Дальше — маленький выступ и снова пропасть. Точно по скале потоптался великан, и она частично обрушилась. От раскидистого клена, под которым мы устроились, тянется троллей. Далеко-далеко. Растворяется в тумане. Несется навстречу тучам.

Павел вытряхивает из рюкзака карабины, Илона проверяет крепления, Темыч не моргая смотрит на море. Шевелит губами, будто у них с волнами свой язык.

— Ну что? — Павел с наслаждением втягивает соленый воздух. — Кто первый?

Я кошусь на троллей. Если он треснет, меня размажет по скалам, а туман заметет следы.

— Аня, вперед, — подмигивает Илона.

Я глотаю нервный смешок. Что, если троллей ведет прямиком в пекло? Или в пасть волнам?

А впрочем, это мне и нужно. Сама я не соскребу прошлое — потребуется нечто острое. Нечто тающее в тумане и ведущее в никуда.

Темыч роется в рюкзаке отца и вытаскивает игрушки. Рассаживает их, чтобы они полюбовались, как я исчезаю.

Павел закрепляет на мне страховку. Защелкивает карабины.

— Удачи. — Он окидывает меня пристальным взглядом. — Где-то посредине пути выступ. Во-о-о-н там. Заметили? Можете чиркнуть по нему ботинками. Сам обожаю так делать. Но лучше не рискуйте, подошвы сотрете. Попробуйте подогнуть ноги.

Я шагаю к пропасти. Трава вытоптана. Должно быть, Градинаровы часто катаются на троллее.

— Вас столкнуть?

Илона подкрадывается бесшумно, и я вздрагиваю.

— Н… Нет.

— Через пять минут я тоже буду на той стороне, не переживайте.

Я набираю в легкие влажный воздух, ветер бьет в спину, и…

Я обгоняю его. Ускоряюсь с каждым ударом сердца. Подо мной — вечность; следы великана бездонны. Дышать трудно, невыносимо. На языке — соль. Море целует меня, в горле клокочет: «лечу, лечу, лечу». Адреналин сочится через поры.

Естественно, я забываю подогнуть ноги. Ботинки чиркают по скалистой поверхности.

Прощайте, подошвы.

Но я не расстраиваюсь и парю в нескольких местах одновременно. Или вовсе — нигде. Я — падающая звезда. Загадывайте желание.

Туман рассеивается. Мой путь завершается так же стремительно, как и начался. Конечная — скала, впивающаяся в море черным клыком.

Кариес.

Между березами распята сетка, и я врезаюсь в нее, как муха в паутину. Несколько секунд ищу себя между потрепанными веревками. Себя десятилетнюю. Безрезультатно — я профессионал по игре в прятки.

Приземлившись, я отцепляю карабины. Неестественно прочные скалы, ветер слабый, растянутый, как жвачка, я, больше не падающая звезда, — все расслаивается. Туман стелется по траве, намазывается на нее маслом. Мы бы с моей любимой семьей стали беконом, и вышел бы бутерброд, но вот беда: нас здесь слишком мало.

Чуть поодаль, за дорогой, раскинулась роща. Я щурюсь. Между кленами — смутный силуэт мужчины. Огромные руки, — в них поместилось бы море — широкие плечи.

Господин великан выжидает. Хочет замести следы.

Он наблюдает за волнами — или за мной — не шевелится. Как дерево, по форме похожее на человека.

Раздается хохот, звонкий, трещинами расползающийся по туману. Илона. Новая падающая звезда.

— Чего застыли? Не понравилось?

Она отцепляет страховку и спешит ко мне.

— Понравилось. Хм… — Я кошусь на великана, а затем поворачиваюсь к Илоне. — Кто это?

— Где? Здесь никого нет, кроме нас.

— Там…

Только там и правда пусто.

— Ладно, — сдаюсь я. — Неважно.

Но чужак уже наследил в мыслях и где-то рядом с проклятым тиканьем нацарапал: «Важно».

Мы берем страховку и, обходя пропасть, идем обратно. Илона рассказывает мне, как счастлива жить по соседству с морем.

— У вас прекрасный сын. Очень интересный…

— Знаю я, о чем вы, — морщится она. — Просто… Чем ближе к морю, тем тяжелее прятать демонов. А у этого сорванца их хоть отбавляй.

— Вы не водили его к врачу?

— Он здоров, — откликается Илона чересчур резко для дружеской беседы. — Видите ли… Артем кое-что слышит. Кое-что, чего не слышат обычные люди. Конечно, психика ребенка не выдерживает.