Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 2

— Спасибо, — мямлю я, гладя стену.

Дом меня защищает.

Мы — друзья.

Этим же вечером к нам заявляются предки Пашки и визжат, что я сломал их сыну нос.

— А вы нам окно разбили, — парирует батя. — Смотрите, что у Захара на лбу!

К тому времени моя шишка приобретает размеры второй Земли.

— Ваш Паша перелез через забор, — подключается матушка, гладя меня по башке с таким усердием, что я боюсь, не останусь ли лысым.

Они грызутся, наверное, вечность. Я успеваю сосчитать до ста и обратно. А после — разбегаются как ни в чем не бывало, мысленно посылая друг друга к черту. Я молюсь, чтобы нас с домом никто не тронул.

За ужином предки косятся на меня с опаской, и матушка не выдерживает:

— Нельзя кидать горшки, Захар. Ты же это понимаешь? — Она отодвигает тарелку, выпрямляется, вытягивается и, кажется, худеет, как кусок теста. Длинная-длинная матушка стремится к потолку. — Они поступили ужасно. Но и ты не лучше.

Я засасываю спагетти и мотаю головой:

— Это не я.

— А кто?

— Не я.

— Не ври нам, Захар, — встревает батя.

— Я не вру.

Матушкина макушка достает до потолка, дом изгибается дугой.

А потом мне на целых четыре недели запрещают гулять после школы. Жаль, ведь я люблю знакомиться с новыми домами.

Постепенно матушка приобретает прежние размеры и отправляется мыть посуду.

Ночью, когда предки умолкают, я прислоняюсь ухом к стене и спрашиваю:

— Тебе больно?

А дом отвечает:

— Будет фингал.

В начале каждого месяца к нам забегает соседка. Местный милиционер. Я не в курсе, зачем мы ей понадобились, но она без устали болтает, какой ухоженный у нас огород, и дарит яблоки (или клубнику, смородину — по сезону), хвастаясь, что у нее много уродило. Зимой — пироги. И так во все дома.

Люди говорят, что она не в себе. Что ее бросил ухажер, и от страданий ее психика превратилась в «Селедку под шубой». Причем шуба очень-очень толстая.

Но я им не верю. Она поворачивается ко мне и точно лучами пронизывает. Не как предки. Будто сопереживает. Будто дошло до нее, что у меня воспаленная фантазия.

— Добрый день. А я вам фрукты принесла. Дай, думаю, порадую любимых соседей. — И топчется на пороге с корзиной яблок.

Ох, как же она мне не нравится.

Предки жалеют соседку, впускают. А я обычно прячусь в прихожей за шкафом, но она неизменно меня находит. Специально.

— Какой замечательный у вас мальчишка! Почему он в углу?

— Играет, — оправдывается матушка. — Это… детский невроз. Воображает, что дома живые.

— Вы водили его к врачу? — Она поправляет блондинистые косы и пялится на меня, не моргает. Глаза вот-вот выпадут. Ух, ведьма.

— Да-да…

Еще чуть-чуть, и корзина затрещит — так сильно она ее стискивает.

— Думаю, это детская фантазия. Но я бы не распространялась на вашем месте…

Странный совет. Даже я, восьмилетний ребенок, это понимаю.

Соседка взлохмачивает мне волосы, задевает плечом стену. Что-то ищет, но безрезультатно. После ее визитов дом долго молчит. Он боится, но никогда не признается, чего именно.

Анна

ПОСЛЕ

Я кликаю на иконку почты. Тик-так. Часы на столе плодят братьев в моей голове. В каждом нейроне тикает. Я жду взрыва, но ничего не случается. Ложная тревога. Постоянно.

Спустя три месяца мне пришло письмо из издательства «Сокол». Три месяца с тех пор, как моя рукопись упорхнула на рассмотрение к десяти редакторам.

Вчера ответили «Полюсы» — не тот формат. Позавчера — «Ирисы». Чересчур тяжелый стиль. А неделю назад моя любимая «Сенсация» заявила, что книгу никто не купит, тема заезженная. И далее по списку. Знаю, правы. Знаю и от этого хочется выкинуть ноутбук в окно. И выкинуться самой.

Я проиграла. Девять издательств отказали.

А сейчас я читаю письмо от десятого издательства.

Сокол, сокол, позволь мне расправить крылья. Ты же понимаешь, каково это — летать.

Но сокол — жестокая птица. Сообщение рубцами-буквами пилит мои крылья. Ой, задело нерв. Ой, второй. Ой, режет сухожилия. Ой, выводит на спине кровавое «нет».

Ой, я мертва.

Я писала книгу год. О птицах и сладости полета. Ха-ха. В следующий раз напишу о домах. У них нет крыльев.

В ушах почти не тикает. Взрыв отменяется. Переносится на следующую неделю. Подрывник заболел — еще в детстве, прячась под кроватью и вдыхая запах гари. Из соседней комнаты доносилась выученная наизусть песня, звучащая в моем «тик-так».

Подрывник выздоровеет. Подрывник обещает.

Кто-то звонит в дверь.

Я щелкаю замком — на пороге топчется Рита. Моя двоюродная сестра, взлохмаченная, мокрая, точно побывавшая в центрифуге. А вообще, я не удивлюсь, если она там живет, — в другом образе я с ней не сталкивалась. В носу — сережка-череп, губы под цвет артериальной крови, брови густые — волосинки торчат в разные стороны. Шерсть облезшего кота, не иначе.

— Дождь, — объясняет она. — Пора отдавать мой зонтик, Аня. Я ненадолго, на работу опаздываю.

Рита фитнес-тренер. Практикует пилатес и йогу. Гнется, как лист бумаги. Однажды я сходила к ней на гамаки, а потом целый день боялась, что земля проломится, как картонка. Раз — и я провалюсь. Раз — и планета меня проглотит.

Раньше я жила с Ритой и Виталиной Семеновной, моей тетей, — и каждый день слушала музыку для медитации. Сомнительное удовольствие. Теперь — слава небесам! — я снимаю квартиру с видом на шедевры уличных художников. Стены соседнего дома украшает мурал — девушка в синем платье, символизирующая воду. На другой многоэтажке — парень с корзиной овощей. Плодородие. Косится на девушку в синем платье и будто просит ее о чем-то. Зря. Она одержима водой.

Ей не до него.

— Как ты? — интересуется Рита, прорываясь в комнату.

Я улыбаюсь — у меня отпуск. Разве люди в отпуске грустят? Отдыхающий человек — человек, сошедший со снимка, сделанного на день рождения. Особенно, если он преподает на компьютерных курсах.

Я учу школьников пользоваться фотошопом. Они клацают колпачками, размышляют о чем-то другом, для них более важном. Поглядывают в телефоны.

Но есть и особенные ученики. Однажды я закончила занятие на три минуты раньше, и Борька Иглов ткнул меня носом в свои наручные часы. Рано, мол. Давайте дальше.

Я так разозлилась, что оставила его еще на час. Потом вечером долго топталась под душем, пыталась заглушить водой проклятое тиканье.

— Решила, куда поедешь? — допытывается Рита, ища в шкафу зонтик. — Отпуск как-никак.

— Да, — чеканю я.

И вновь тикаю.

Подрывник не спит. Подрывник рядом. Подрывник обожает «Наутилусов».

Рита извлекает из шкафа зонтик.

— Куда же?

— К морю. В наш поселок.

Она резко выпрямляется. Лопатки хрустят. Громко-громко. Между нами с Ритой трескается воздух и — моя квартира. В кухне свистит чайник, жужжит ноутбук, но сейчас это неважно. Важно лишь то, что я уезжаю в отпуск.

— Ты… серьезно?

Она хватает ртом воздух. Смотрит сквозь, между — в прошлое. Туда, где я, маленькая девочка, сидела под кроватью и изучала чьи-то пыльные ботинки. Дрожала. Мечтала, чтобы пахло яблоками, а не гарью.

— Сегодня пришел десятый отказ…

— Ясно.

— Я не расстраиваюсь. — Фраза слишком скрипит на зубах, чтобы быть правдой. — Я найду себя. Вспомню. Напишу новую книгу. Ее издадут.

Рита стучит зонтиком по полу, словно старается проломить пол и сбежать от сумасшедшей сестры к ядру земли. Скорее всего, там уютнее, чем у меня дома.

— Конечно, — внезапно соглашается Рита. — Езжай. Давно пора. Я в тебя верю.

А между вдохом и выдохом таится скромное «не». Рита боится ляпнуть лишнего, чтобы меня не накрыла паническая атака. Боится, что где-то в сознании я откопаю новый пазл из прошлого. А там, у моря, подальше от пыльных дорог, ей не придется пихать в мою глотку антидепрессанты. Ее просто не будет рядом.