Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 35

И снова — лоза винограда, тонкая тропка, забор-барбекю, пустая улица.

Ди продолжает охоту. Разувается. Стопы исчезают в засохшей траве. Ди нравится обжигаться, нравится царапаться о колючие стебли — такой радостной я ее не видела ни разу.

Наверное, я сплю. Или мир окончательно свихнулся, и это — тест на нормальность. Поселок устроил его, чтобы убедиться в моей адекватности. Жаль, но мне придется его расстроить.

Высокий дом, миниатюрный, разваливающийся, давящийся мхом — как воры-профессионалы, мы бесшумно проникаем в самое сердце чужих секретов и крадем лишь воспоминания. Меня тошнит от грязных чашек и цокающих часов. Ди — в восторге.

— Почему бы не фоткать… цветы? — Я плетусь за ней в очередную ванную комнату. — Зачем тебе зубные щетки?

— Я коллекционирую все мрачное. Прячу необратимое в снимках. А цветы… Ими и в реальности наслаждаться можно. Необратимым ты вряд ли насладишься в реальности, верно?

К двенадцати люди начинают возвращаться с моря. Мы шагаем в сторону нашей «Свежести», но не успеваю я выдохнуть, как Ди хлопает меня по плечу и шепчет:

— Последний.

— Нет.

— Тогда проваливай.

Проклиная себя за нерешительность, я поворачиваю за ней. Налево, к участку без огорода. К белому дому и веранде, украшенной разноцветными плитками. К потрескавшейся тропке. Вячеслав совсем недавно клялся, что живет здесь, и теперь история повторяется — на этот раз с Ди.

Мне не повезло: я — единственная постоянная в море переменных. Единственная, кто лазает в чужие дома не по своей воле, а по воле психов.

Выдуманных психов.

Та скрипка играет в висках до сих пор.

— Давай сама, Ди. Мне нехорошо… — Сердце барабанит в ритм мелодии, звенящей в ушах.

— Мы ненадолго.

Нет, ее не переубедить. Вымышленные психи не действуют в одиночку.

Как ни странно, Ди тоже в курсе, где лежат ключи.

— Чего глаза выпучила? У нас никто никого не боится. Если ты не дом, естественно.

Она сбрасывает сандалии и включает фотоаппарат. Мы изучаем каждую комнату, каждую трещинку на обоях, каждую пылинку. У меня сводит скулы и кружится голова.

— Чей это дом? — в раз миллионный за сегодня спрашиваю я.

— Глупейший вопрос.

— Почему?

Ди направляется в кукольную комнату. Мне больно, как же мне больно идти за ней. В ушах — Паганини, в висках — барабаном сердце, в мозгах — тиканье. Я звеню. Я — будильник.

Но кого я бужу и стоит ли?

Ответ всплывает быстро: стоит. Ради книги. Я должна, обязана проломить все двери поселка. Рассмотреть все песчинки.

— Чем занимается эта женщина? У нее есть дети? Если нет, зачем ей детская комната и… скрипка?

Щелкнув что-то на фотоаппарате, Ди оглядывается ко мне.

— Так ты знакома с ней.

— Почти.

Ди каменеет, и мое «почти» разбивается, врезавшись в острые плечи. Она — часть дома. Ее не существует за пределами этого участка.

— Кто она? — повторяю я.

— Без понятия, — мямлит Ди и возвращается к съемке.

— Что? Ты рассказала мне о половине поселка, а сейчас включаешь заднюю?

Но Ди не обращает на меня внимания и продолжает фотографировать. С яростью и остервенением, метко, рывками. Боится, что я отниму камеру? Нет, скорее, что украду ее воспоминания.

— На пенсии она, — морщится Ди, будто эти слова галькой раздирают ее горло.

Чем дольше я вдыхаю яблочный аромат и шатаюсь из угла в угол, тем быстрее исчезаю. Сердце-барабанщик грезит о гастролях без меня, мысли трансформируются в скрипку. Я слепну и в то же время вижу четко. Только не то, что мне нужно.

Я замечаю под столом синюю квадратную карточку. Ди увлечена снимками. Почему-то я не хочу делиться с ней находкой и, нагнувшись, притворяюсь, что рассматриваю рисунки на обоях, а сама поднимаю потрепанную… визитку? В левом верхнем углу прикреплена фотография Вячеслава. Фамилия и имя как назло стерты — бумага явно не новая, давно протерлась.

Я сую карточку в карман.

Ноги подкашиваются. Ди бросает на меня встревоженный взгляд.

— Тебе не место здесь.

— Тебе тоже.

— Я о поселке.

— Да что вы заладили! — вспыхиваю я и уже собираюсь сбежать из этого безумия, как вдруг Ди догоняет меня, толкает в угол и касается моего подбородка.

— Что ты слышишь?

— Тебя, — выплевываю я.

Скрипка в голове играет все нестерпимее. Сегодня музыкант во мне фальшивит как никогда.

— Что ты, черт возьми, слышишь, кроме моего голоса?

Фотоаппарат гаснет. Ди не сводит с меня глаз.

Я бы зажала уши, но мишеням не положено двигаться. Вопрос Ди обесточивает меня, выдергивает вилки из розеток, выключает свет.

Мои внутренние колонки выкручены на максимум, и я боюсь, что женщина-воздушный-шарик все услышит.

— Скрипку, — признаюсь я. — И тиканье.

— А еще?

— Иногда… Вроде бы чей-то шепот. Да, я псих… Тебя не существует, Ди.

— Ты… О господи, какая же ты дура. Вся в свою мамашу.

Вся в свою мамашу.

Я — чайный пакетик. Меня окунули в кипяток. Чаинки крутятся, крутятся во мне, а я горю в аду.

— О чем ты?

— Ты… часовщик. — Ди отстраняется и настраивает фотоаппарат. Делает пару кадров — с мультяшной картиной и с шатающимся крохотным стулом. — Я сразу догадалась. Но молчала, немного сомневалась. Да не трясись ты так! Я тоже слышу.

— Кого?

— Дома.

— Это безумие.

— Безумие — это тащиться сюда, чтобы дописать гребаный роман. Мой тебе совет — не связывайся, — цедит она. — Я устала. Пойдем.

Мы просачиваемся на веранду. По улице шастает компания туристов, и нам приходится прятаться то за виноградом, то за яблонями.

Спустя, наверное, вечность, люди исчезают между прогнившими хижинами. Мы перепрыгиваем через забор.

— Беги.

— Что? — вскидываю брови я.

Ди замирает, так и не обернувшись ко мне.

— Ничего. Я молчала.

— Ладно, — сдаюсь я. — Показалось, значит.

Но мерзкое «беги» уже растворяется в крови. Оно настоящее и требует, чтобы я подчинилась.

Нет, чушь. Я просто… переволновалась.

Мы бредем в сторону «Свежести». Солнце медленно превращает поселок в гриль.

— Посмотрим снимки? — Ди приземляется на лавочку под раскидистой вишней. — Лучше здесь, чем в номере. Он чересчур… современный для этих фоток. А еще — никто не в курсе, чем я занимаюсь.

— Зачем тогда разболтала мне?

Ди косится на мои родинки и включает фотоаппарат.

Получилось красиво. По крайней мере, красивее, чем в реальности. Ди нашла в умирающих домах, сырых спальнях и заплесневевших ваннах то, чего не увидела я. Стручок засохшего гороха под диваном, тапочки с помпонами, ворох помятых простыней на стуле. Их место — в фотоаппарате. Должно быть, объектив фокусируется на чем-то скрытом, притрушенном пылью.

Наши снимки заканчиваются, и Ди демонстрирует мне старые. А на старых — тот самый заброшенный дом. Покореженный граммофон, разбитые пластинки, бутылки из-под пива — ничего необычного, если бы не кое-что яркое, зацепившееся за подоконник.

Мое полотенце.

Персиковое, с вышитой буквой «А». Я отдала его Илоне, чтобы она постирала. Чтобы вывела пятно, которое сама же поставила.

— Когда ты это сняла?

Мишеням не положено бояться.

Мишеням нельзя спрашивать.

Мишени не знают, кто в них целится.

— Дня три назад.

Мой внутренний музыкант затихает. Я поднимаюсь. Ди окликает меня, но все, на что я способна — шагать и до боли сводить лопатки. Если в поселке что-то и происходит, то это «что-то» зовут Илона.

Я встречаю ее на веранде и подзываю к себе. Она как ни в чем не бывало улыбается, будто ее губы парализовало.

— Где мое полотенце?

Ты… часовщик.

Безумие — это тащиться сюда, чтобы дописать гребаный роман.

Монстр из шестеренок бегает передо мной, а я не могу схватить его за хвост и загнать в клетку.

— Ой, совсем забыла, сейчас! — Илона растворяется в полумраке дома и через минуту выносит полотенце. Персиковое. С вышитой буквой «А».