Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария - Страница 39

Спустя некоторое время я все-таки беру себя в руки и спрашиваю:

— Почему?

Ди поворачивается ко мне, растерянная, выцветшая, как старый календарь.

— Отомстила. Ты поддался мне, я — тебе. Да и вообще… Ты хотел умереть что ли?

— Спасибо.

— Бруно ничего не заподозрил. Ты в команде, поздравляю, — произносит Ди высоким, чужим голосом. — Мне никто не помогал, Захар. Поэтому… Больше не будет поблажек, ясно? Небо, да я чуть с ума не сошла, пока ты проходил трассу!

— Ты… волновалась за меня? Почему?

Мой вопрос отпугивает ее. Она пятится, то открывая, то закрывая рот, перепуганная, поникшая, словно это ее едва не зарезала мухобойка.

— Я, пожалуй, пойду. И кстати, выглядишь, как дерьмо.

— Спасибо за комплимент… — Я старательно подбираю слова: кое-что уже давно не дает мне покоя. — Ваши с Торой имена как-то связаны? Почему вы выбрали такие… иностранные сокращения?

— Когда-нибудь мы рванем в Чикаго и станцуем там стриптиз. А девочкам, танцующим стриптиз нужны красивые имена, — хохочет она и исчезает в коридоре.

Весь вечер я болтаю с Торой и отчаянно пытаюсь представить ее с Ди, понять их дружбу. Они для меня — как чай и апельсиновый сок — не-сов-мес-ти-мы-е. Я, к примеру, обожаю пить чай, и чтобы чашка была крохотная. А от апельсина у меня щиплет язык.

Тора хвастается, что подобрала ноты к «Квадратным глазам». Что увлеклась шитьем. Но обо всем этом она говорит с долей грусти: за последний месяц Тора не написала ни строчки.

Перед сном ко мне заглядывает доктор и делает перевязку.

— Не понимаю вас, — причитает она, заправляя за ухо седую прядь. — Зачем гробить себя, если можно просто подождать?..

— В моем случае ждать — это тоже самое, что и гробить, — усмехаюсь я.

Тора, бледная, помятая, обнимает скрипку так нежно, как маленькие дети обнимают плюшевых медведей.

— Не выспалась? — спрашиваю я.

— А что? Тебе не нравятся мои квадратные глаза? Зажмурься.

Тора гладит меня смычком по щеке и — начинает играть.

Едва уловимые, робкие звуки вспыхивают передо мной красными пятнами. Я мысленно рисую из них девочку-Хлопушку.

В висках стучат строки из моих любимых «Квадратных глаз», и я бы спел, если бы не высох, как лужица под палящим солнцем. Музыка ускоряется, я вот-вот ее упущу. Она течет сквозь пальцы, сквозь потрескавшийся корпус и далеко-далеко внизу встречается с корнями деревьев. Как же им повезло!

Когда-то Тора танцевала под эту песню. Когда-то Ворон боялся выдать себя скрипом лестницы и спугнуть нас. Когда-то я целовал Хлопушку, а она говорила о чайниках.

Так по-детски. И поэтому так безошибочно и больно.

Музыка затихает, но я хочу продолжения. Торина версия песни мне нравится больше оригинала. И пусть она без слов — я спою их мысленно.

— Не подглядывай, — шепчет Тора.

Нечто мягкое и пахнущее яблоками касается моих губ. Нечто, до боли напоминающее сладкую вату и волосы Хлопушки. Я жадно втягиваю воздух. Он мой. Он пахнет тем, что всегда было моим.

Я нащупываю здоровой рукой талию Торы.

— Остановись… Что ты чувствуешь?

«Сладкая вата» щекочет мою шею.

— Твои волосы, — улыбаюсь я и открываю глаза. Передо мной — кусочек пушистой ткани. — Что это?

— Хвост. Я ведь шью кота. Думаю назвать его Облаком.

— А где старое Облако?

— Протерлось. Улетело. — Тора внезапно серьезнеет. — Иногда нужно просто закрыть глаза, и тогда ты поймешь, что все не так страшно.

— Даже если ты провалился в помойную яму?

— Именно. Когда ты зажмуришься и забудешь об отвращении, помойная яма превратится в детскую кроватку.

— Ты пробовала? — с подозрением щурюсь я.

— Дурак!..

Посидев со мной еще немного, Тора отправляется на задание, а я жду перевязку и запихиваю в себя лекарства, оставленные доктором. Если бы я их не пил, то, наверное, они бы не поместились ни в шкафу, ни в ванной.

Но я закрываю глаза и дышу.

Ты права, Тора. Это помогает мне с самого детства.

Анна

ПОСЛЕ

Прогулка с Ди превратила меня в вакуумную коробку. Кто я? Зачем я? Почему мне снятся дома? Регулярно. Я боюсь засыпать. Боюсь снова гореть. Боюсь маминых слез, пепла, чужака в пыльных сапогах.

Я не пишу уже третий день. Реальность расслоилась на мой вымысел и вымысел тех, кто действительно существует. Темыч, его родители, Лида, Вячеслав, Ди — шарики в колыбели Ньютона. Двигаются по инерции. Говорят — тоже. Еще немного — и я присоединюсь к ним.

Дни увариваются, как манная каша c комочками. Я тону в ней. Захлебываюсь.

И все чаще думаю о Вячеславе. Он что-то скрывает и специально пригласил меня туда. Или я сама себя пригласила.

Безумие.

Облако спит со мной. По вечерам я смотрю на него и пытаюсь вспомнить что-то, кроме белого пятнышка и стеклянных глаз. Мама жарила блинчики? Целовала меня перед сном? А что насчет велосипеда и скрипки? Где пропадал папа?

Иногда я нащупываю нить — смутный образ маленькой тоненькой женщины. А голос… Голос кактусом вгрызается в пол — попробуй перебей.

Голова звенит будильником. Все время. Словно кто-то воткнул мне в уши наушники и заклеил пластырем.

Дом общается со мной через часы. Я такая же, как Ди, такая же, как мама. Просто выросла среди мертвых многоэтажек и не заметила, как оглохла.

Изо дня в день я проклинаю ноутбук. Подавляю желание раздолбать его до консистенции гречневой каши и утопить в море. Сколько бы я ни сидела перед ним, сколько бы ни щелкала по клавиатуре — тщетно.

Самое страшное — это когда писатель заканчивается вместе с пастой в ручке. Мне нечего сказать. Я потратила все мысли. Отдала их домам, сама того не подозревая. Глупая… Думала, заключу поселок в книгу, но на самом деле он заключил меня.

На четвертый день без слов я решаюсь. Если я и правда чокнулась, хуже уже не будет.

Я хватаю Облако и выныриваю из комнаты. На часах — семь утра. «Свежесть» проглотила всех и дремлет. Даже Темыча не видно.

Я кутаюсь в кофту. Ветер причесывает деревья с такой силой, будто мечтает унести их с собой. А я мчусь к моему дому.

Облако бьет меня хвостом по лодыжке. Догадывается.

Ночью был дождь. Я шлепаю по грязи, как по скользкому языку. Это обгоревший монстр его высунул, чтобы побыстрее добраться до нас с котом.

Покореженные ворота машут мне, холм обнимает тенью. Холод обжигает кожу и впитывается, как ядовитый крем, спешит в гости к подрывнику.

Тик-так. Тик-так.

Стук-стук. Стук-стук.

Здравствуй, друг. В какой комнате я играла с Облаком? В какой пряталась под кроватью?

Пламя замуровало мое прошлое, и лишь тиканье стелется мхом по кирпичу. А еще… Что-то дикое. Скрип. Робкий, но разумный. Это голос живого существа.

Ди была права.

Я отгоняю паршивые мысли и погружаюсь в полумрак дома. Прислоняюсь ухом к влажному кирпичу.

Его зовут Ворон. Я… услышала.

Имя превращается в цепочку и обматывает мою шею. Я ощущаю себя обычной вещью — картиной, фотографией, заржавевшим граммофоном, поцарапанной пластинкой, камешком. Мы связаны с Вороном. Я пропитана им, а он пропитан мной. У нас общие легкие, общее сердце, общие нейроны. Вот, почему подрывник не давал мне покоя. Он ждал, когда я очнусь.

А я продолжала прятаться под кроватью, несмотря на то, что той самой кровати давно нет.

Я обнимаю Облако крепче.

Ворон что-то шепчет. Что-то важное. Я узнаю сиплый тембр и интонации, мягкие и густые, как жидкая карамель. Прошлое проходит через поры тонкими нитями, и я молюсь небесам, чтобы они не оборвались.

Дом говорит неразборчиво. Или я оглохла, чересчур долго блуждая там, где тикает только будильник.

— Я скучала.

Тишина.

Поздравляю, Аня. Ты треплешься со своей тенью в заброшенном доме.

Я прикрываю глаза. Нет, Ворон здесь. У нас же общее сердце, и оно барабанит виртуознее любого рок-музыканта.