Однажды в Анконе (СИ) - "Эвенир" - Страница 2

— В этом я согласен с Аскером, мой свет, — неожиданно заспорил Ольгерд. — Именно такая бессмыслица и запоминается лучше всего. Могут забыть выигранную войну, могут простить и проигранную, но неудачное сватовство — никогда.

— Ну и ладно, — легко согласился Горан. — Подождём со сватами. Я могу поговорить с Оаной по-отечески, начистоту. Спрошу её: люб ты ей, примет ли она твоих сватов? Согласна ли быть тебе женой и Ронданской княгиней? Я обещал её не неволить, а значит, и не стану.

— Это правильно, господа, — кивнул Ольгерд. — Женщина с характером нашей Оаны может стать превосходной госпожой, но рабыни из неё не получится. Её участь может решить лишь она сама.

Больше говорить было не о чем. Каждый задумался, потянулся к кубку с вином. На веранду влетел нахальный воробей, заскакал по мраморным плитам, подбирая ему одному заметные крошки. Из открытого окна, выходящего в сад, послышались звуки лютни. Вскоре к звону струн присоединился и девичий голос, зазвучала песня о любви печальной. Ольгерд прислушался. Да, в музыке его ученица достигла некоторых успехов, но голос: Матушка Тьма, смилуйся над грешными… А ведь это поправимо. Совсем немного магии, лёгкое Убеждение. Но Горан ни за что не согласится, значит, придётся действовать тайно. И даже не для корысти и не из любви к девочке, а для благополучия ни в чём не повинных анконцев и авендарцев, он сделает это!..

Горан позвал дочь на верховую прогулку, соблазнив обещанием дать ей проехаться на алматском жеребце, которого совсем недавно подарил ему Ольгерд. Конь был лютым зверем, но Оану и демон Бездны не смог бы выбросить из седла, и Горан решил не волноваться. Чинным шагом они проехали по чистым мостовым, залитым послеполуденным солнцем, мимо пышных садов в весеннем цветении, мимо площади за воротами, на которой торговали фруктами и овощами, цветами и мёдом предприимчивые фермеры, не желающие платить пошлину на ввоз товара в город. Оана перегнулась в седле, подхватила с прилавка яблоко, хрустко впилась в румяный бок. В синем с серебром костюме для верховой езды с широкой юбкой и коротким жакетом, плотно обхватывающим тонкую талию, она была чудо как хороша. И пусть не такая красавица, как Янина, зато такая живая, будто целый фонтан золотой и солнечной силы бил где-то прямо под тонкой загорелой кожей…

А девчонка оглянулась через плечо, блеснула васильковым лукавым взглядом да вдруг пришпорила своего зверя-коня. Тот одним прыжком перескочил невысокую каменную изгородь, тянувшуюся вдоль дороги, и мощным аллюром полетел через зеленеющий луг. Горан догнал всадницу только над морем, где узкая тропинка шла по самому краю обрыва, а далеко внизу расплавленным золотом переливалась водная рябь залива. Отдышались, постояли между небом и морем, глядя в бесконечную даль. Горан медлил, думал, как начать разговор, а первой заговорила Оана:

— Ну, кажется, никого вокруг нет. Разве что чайки, но они хоть и болтливые, а не выдадут. Что ты хотел мне сказать?

Не стал тогда хитрить и Горан, спросил просто:

— Князь Аскер хочет тебя в жёны. Пойдёшь за него?

Оана молчала, покусывала пухлую губку, нервно перебирала поводья. Горан снова заговорил:

— Княгиней Ронданской будешь, матерью будущих князей. Аскер молод и влюблён, он станет к тебе прислушиваться. Ты много хорошего сможешь сделать и для Ронданы, и для Орденов, и для…

—А что, и пойду! Вот возьму и пойду за князя!

Оана высоко задрала чуть курносый носик, и Горану вдруг показалось, что девчонка едва сдерживает слёзы.

— Ты что, Оанушка? — растерялся он. — Что же в том обидного?

И снова не угнаться за алматским жеребцом, а тот как назло скачет по самому краю, так близко к пропасти, что камни из-под его копыт летят вниз, в самую бездну. Не прогулка получается, а скачки бешеные. Оана сама остановила жеребца, заговорила сквозь слёзы, смешно размазывая по мордашке пыль:

— Вот и пойду за Аскера! И буду княгиней! Назло! И тогда он поймёт, спохватится, а поздно будет!

— Кто поймет? Что поймет? Кому назло?

— А вот так вот! — взвизгнула девчонка, уже всерьёз заливаясь слезами. — Чурбан твой бесчувственный, ледышка твоя тёмная!

«Ольгерд!» — обмер Горан. Комок острой боли и горькой жалости сжал сердце. Как могла его дочка влюбиться в единственного мужчину, совершенно ей недоступного? А всё его вина: слишком много времени проводила Оана наедине с тем, в кого не влюбиться невозможно. И лютня, и стихи, и наряды, и правила этикета, и танцы эти их…

— Оанушка, как же это тебя угораздило, девочка, — только и сказал, да ещё и руками развёл в бессилии.

Его сочувствие только разозлило упрямую девчонку. Слёзы высохли за одно мгновение. Выражение мрачной решительности на перемазанной мордашке показалось Горану одновременно и смешным, и жалобным.

— Ничего меня не угораздило! Мне совершенно безразличны те, кто не в состоянии оценить мои чувства! Если же кто-то предпочитает провести весь век среди склянок и банок, ковыряясь в ранах, смешивая вонючие микстуры и нюхая мочу портовых воров…

— Подожди! — решительно остановил гневную речь Горан. Образ Тёмного Лорда, нюхающего мочу, превысил пределы его воображения. — Подожди. Это ты про кого? Кто это у меня тёмная ледышка?

— Фродушка ваш незабвенный и драгоценный, кто же ещё! Носитесь с ним, как с даром Творца, а он… А я…

— Вот дура-то, Оана! — Горан, хмелея от облегчения, обхватил за плечи глупую девчонку, прижал к груди. Алматский зверь попробовал куснуть его коня за плечо, тот отскочил, и объятие распалось. — Сопли вытри, извозилась, как кикимора болотная. И думай головой. Идти замуж назло кому-то — это дурость последняя. И пойми, наконец, если ты ждёшь от Фродушки первого шага, то его не будет. Подумай: кто ты и кто он. Ты — дочь магистра, даже двух магистров, единственная наследница двух богатейших родов страны, всеми признанная красавица. Он — сирота, изгой, без гроша за душой, да к тому же бессребреник: лечит тех, кто заплатить ему не может. Да не перебивай, послушай, мы-то знаем, кто он для нас. Но он же не знает!

— Что же делать? — спросила Оана, совсем неизящно вытирая нос краем перчатки.

— И это ты, такая смелая и отважная, у меня спрашиваешь? — засмеялся Горан. — Если хватит у тебя духу, если и вправду хочешь его, иди к нему и скажи всё как есть. Скажи, что выбираешь его. Что никого другого на его месте не мыслила. Что хочешь родить ему детей. Что будешь ему хорошей женой, если он тебя возьмёт.

— Прямо так и сказать? И про детей? — тихонько ужаснулась девушка.

— Так прямо и сказать, Оана, — ответил Горан серьёзно. — И это тебе не по полям на бешеном коне носиться, задравши хвост. Для этого особая смелость нужна. Взрослая. Настоящая. Сможешь?

— Смогу, — твёрдо ответила девушка и жалобно шмыгнула носом.

— Вот и ладно, — улыбнулся он с облегчением и с гордостью. Да, такая сможет. Его кровь, его и Миланы. — А для князя другую невесту найдём. Получше. Не такую зловредную, да и желательно, чтобы не курносую и без веснушек. Что ругаться не станет и яблоки не ворует.

Вот тогда она и рассмеялась, затрясла золотыми кудряшками, выбившимися из-под модной шляпки, подставила счастливое лицо солнцу, что стояло всё ещё высоко, медленно склоняясь к терявшемуся в дымке горизонту.

Ужин накрыли в саду под кроной огромной магнолии, уже раскрывшей крупные восковые цветы. Розовые лепестки падали на стол, за которым к утренней троице присоединились Оана и Фродушка. Ольгерд, по секрету узнавший от Горана о неожиданном выборе Оаны, взглянул на тёмного врачевателя новыми глазами. Очевидно, Фродерику не досталось ни красоты, ни обаяния Оньши, ни стати Горана или Сигвалда, но в его чертах есть, пожалуй, некоторая благородная тонкость, которая в сочетании с полной невозмутимостью и немного церемонной холодностью придаёт ему ауру таинственности. Будто обладателю этой внешности нет нужды казаться лучше, чем он есть, оттого что под тихой водой скрывается непостижимая глубина…

Ольгерд какое-то время пытался поддерживать лёгкую беседу, но отвечали ему неохотно, и вскоре за столом повисла уютная тишина. Каждый думал о своём: Аскер тосковал о несбывшейся своей любви, Горана волновал предстоящий разговор Оаны и Фродушки, а Ольгерд думал о том, как светлые маги, стражники на барбиканах в бухте, бросают в ночь голубоватые сферы, скользящие над тёмной водой, будто холодные луны…