Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 11

— Волчья ты порода, а ещё брат, — вздохнул Родрик, сдаваясь. — Веди уже в свой барак. И если я там вшей наберусь или чего похуже, самолично выдеру тебя кнутом.

Идти пришлось недолго, хотя под дождь всё-таки попали. После теплой спальни струи дождя показались особенно холодными. А в бараке снова было тепло и душно, и пахло там, как и бывает в бараках, прокисшей брагой, и потом, и чем-то съедобным, припрятанным на черный день. Родрик оглядел ряды двойных нар по стенам, стол, заваленный хламом, поднявшихся ему навстречу мужчин самого разного вида и возраста. Немолодой, но подтянутый стражник с седой, коротко подстриженной бородой изобразил что-то вроде поклона. Проговорил с осторожной вежливостью:

— Лорд Родрик, люди Белого Гнезда всегда желанные гости для каждого воина в Баркле.

— Благодарю, — сдержанно кивнул лорд. — Как у вас оказался эал? Кто его непосредственный хозяин?

— Я его хозяин, лорд, — ступил вперед грузный стражник с простоватым добродушным лицом. — Хуст меня зовут. А попал он к нам вот как: мой десяток охранял купеческий караван от Баркла до Поющего перевала. За перевалом караван встретили логоссы, а мы повернули назад. Купец с нами расплатился, а в награду за труды, в подарок, так сказать, отдал нам эала. Он тогда уже был такой, не в себе немного. Но в седле сидел, пил, ел, сам за собой ходил. А как приехали в Баркл, совсем он расхворался. А нам как за ним ходить? У нас служба, караулы, да с оружием надо работать, да от лорда Прастина поручения: то за данью поезжай, то голубей в Гнездо отвези, то ярмарка — тоже порядок нужен.

— Так это ещё ладно, а как стену чинили ни с того ни с сего?.. — неожиданно поддержал Хуста кто-то невидимый.

— А как драка учинится в питейном или пожар, помните в запрошлую декаду?..

— А вор из тюрьмы сбежал, так кто ловить должен?

Родрик поднял руку. Голоса смолкли. Тяжело, будто сдаваясь, проговорил:

— Показывай.

Всполошились, оживились, зажгли новые свечи. Повели в дальний конец барака, где нижние нары в углу были занавешены серой холстиной. Снова заколотилось, сорвалось влёт глупое сердце. Родрик незаметно перевёл дыхание. Сейчас он скажет «нет». Повернётся и уйдёт. Заснёт, забудет, уедет. Следующей весной погибнет в стычке с логоссами.

Кто-то сдвинул в сторону холстину, поднёс свечу. В неверном свете Родрик увидел маленькую, будто детскую, фигуру, сжавшуюся под шерстяным одеялом, да голубую ленточку в спутанных светлых волосах. Кто-то, кажется Хуст, положил ладонь на узкое плечо. Раздался тихий вскрик, неясный, задыхающийся лепет:

— Ним, ним, ним…

— Нимка, не бойся, малыш, — заговорил Хуст с притворной лаской, будто с задурившей лошадкой. — Вот видишь, важный лорд пришёл на тебя посмотреть, из самого Гнезда. Он добрый, и сам не обидит, и другим не даст. Ну, давай же, Нимка, повернись, не упрямься. Дай ему взглянуть на тебя. Ты ж у нас хорошенький такой, чисто зайка серенький…

Слабо сопротивляющегося эала повернули на спину. Родрик увидел неестественно румяные щеки, закушенные губы, перепачканные красным, и крепко закрытые глаза с влажными дорожками на висках. Увидел на тонкой детской шее простой кожаный шнурок с рабским медальоном.

— Ним, ним…

Родрик провёл пальцем по щеке эала, испуганно дёрнувшегося от прикосновения. Поглядел на порозовевшие пальцы.

— Вы, что, его накрасили? Как девку?

Хуст сконфуженно промолчал. Кто-то за его спиной пробормотал угрюмо:

— Так кто ж его захочет такого, немочь бледную… Так — хоть как-то.

Родрик резко выпрямился, подрагивая от гнева, оглядел притихших стражников.

— Вы замучили до смерти больного ребёнка. А теперь пытаетесь мне его продать?

Голос, способный спустить лавину, отразился от тёмных стен, взлетел к прокопчённому потолку. В наступившей тишине слышалось лишь слабое бормотание эала:

— Ним-ним-ним…

Первым решился заговорить Хуст:

— Так он нам такой уже достался, лорд. Порченый. Мы его почти и не пользовали, разве что поначалу. Знали бы, да никогда не взяли б такой подарок. Морока одна, да и сердце кровью обливается. Смотреть жалко.

Гнев вырывался из груди с каждым вздохом, гнев сжимал кулаки и лихорадочной дрожью трепал тело. Тяжелая рука легла на плечо, голос Кейна произнёс мягко:

— Лорд Родрик…

Закрыл глаза, сосчитал до десяти. Сказал почти спокойно:

— Могу посоветовать вам одно, стража: снимите с него ошейник и перережьте ему горло. Дайте ему умереть свободным.

— Ним…

Уходя, Родрик все же обернулся. И, как на стену, натолкнулся на взгляд огромных ярко-синих глаз, глубоких, как горное озеро в солнечный день.

Влажный ветер хлестнул по лицу. Родрик жадно хлебнул холодного ночного воздуха, вытолкнул из лёгких спёртую духоту барака. Если б также легко было избавиться от этой горькой тяжести на сердце, чтобы забыть о муке в синих глазах, о дурацкой голубой ленточке в светлых прядях. В самом деле, зачем ему это? Он видел смерть и сам убивал, да, случалось, и женщин брал, не спросив их согласия. Отчего же именно страдания эалов, как ножом, режут душу? Советник прав, в Гнезде десятки рабов, на его землях — сотни. Чем же эти люди хуже эалов? Не такие красивые? Так в этом, названном невежественными стражниками Нимкой, никакой красоты не осталось. Разве что глаза… Какой-то он не такой, этот эал, чем-то он отличается от прочих. Вряд ли он моложе того же Ландыша, но что-то другое делает его похожим на ребёнка. Нет, он видел детей эалов, этот, с ленточкой, совершенно точно не ребёнок. Как назвал его хозяин? Зайка серенький?

В тёплой спальне, в чистой постели, не было Родрику покоя. Всё глядели вслед синие озёра, а совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы, дрожал от ужаса полубезумный мальчишка. И, может быть, кто-нибудь в это самое мгновение откидывает в сторону холщовую занавеску и ложится рядом с ним на узкую лавку…

Родрик вскочил, задыхаясь, бросился к окну, толкнул тяжёлый ставень. Осенняя ночь дохнула в лицо холодом близких снегов. И показалось ему, что откуда-то из темноты на пределе слышимости летит через ночь слабый отчаянный крик: «Ним, ним, ним…»

Завтрак прошёл в молчании. Радушный хозяин пытался завязать беседу, но вскоре бросил бесполезное дело, с опаской поглядывая на сурового лорда. Впрочем, господин Белого Гнезда мог в Баркле и лаять, и кусаться, как бы ни вёл он себя за столом, он все равно останется почетным гостем в городе, безопасность и благоденствие которого напрямую зависит от его воли. Вот лорд Прастин и старался гостю не надоедать да следил, чтобы ему подливали вина и подкладывали на тарелку поджаристые полоски бекона, которыми северный лорд хрустел вроде и без радости, но исправно. К сёдлам одолженных лошадей тоже приторочили пухлые сумы с угощением в дорогу. Родрик даже не удивился, увидев седобородого капитана городской стражи, державшего под уздцы его коня. Мрачный Хуст проверял подпругу коня Кейна. Оба стражника выглядели хмуро.

Капитан вместо приветствия заявил:

— Нам только и остаётся, лорд, что оставить его на северной дороге. Вы подберёте — хорошо, нет — так, может, ещё кто сжалится.

— Он задержит нас в пути, — ответил Родрик, поднимаясь в седло. — Вот-вот снег ляжет, а до Гнезда ещё две декады. Может, мне из-за вашего подарка зимовать в Баркле?

— Я возьму его в седло! — вступил в разговор Кейн. — Он такой лёгкий, мой конь и не заметит.

Родрик промолчал. Снова сжимал скулы гнев. Будто все уже решено за него, а его согласие даже не требуется.

— Разве вы не заметили, лорд? — вдруг тихо заговорил Хуст. — Наш Ним особенный, на других эалов не похожий. Где вы ещё такого найдёте.

Родрик ничем не выдал удивления, но то, как высказывание Хуста совпало с его собственными наблюдениями, заставило его задуматься, замереть в тщетной попытке вспомнить что-то важное, ускользающее, маячащее на самой границе памяти.

— Везите ваш подарок к «Орлиному Гнезду», — бросил он стражникам. — Ждать не станем.

Ждать не пришлось. Полдюжины стражников появились в таверне, когда отряд Родрика седлал на заднем дворе коней. Хуст осторожно положил на лавку эала, завёрнутого в потёртый, но тёплый плащ.