Перевал (СИ) - "Эвенир" - Страница 16

После бани Альхантар разомлел, даже сделал попытку отказаться от еды. Родрик приказал принести ужин в опочивальню да проследил, чтобы эал съел детскую порцию тушеного кролика и выпил кружку яблочного эля. Задремавшего над этой самой кружкой мальчишку пришлось нести в постель на руках. Родрик покинул тёплую спальню, оставив эала на вездесущего Месяца. Проверил посты, постоял на башне, под тёмно-синим куполом в сиянии полной луны, потом распил с Кейном бутылку огнедышащего торка. Но что бы он ни делал в тот вечер, тихой и мощной рекой под лунным сиянием, под волнами приятного хмеля струилась одна и та же мысль: его мальчик испытывал желание. Это его, Родрика, поцелуи и прикосновения разбудили то, что казалось прочно погребённым под болью и стыдом, под безумием и насилием. Его Аль — здоровый молодой мужчина, а значит, всё ещё возможно между ними. Нужно просто запастись терпением, не спугнуть, не сломать. И как получилось, что из всех мужчин и женщин ему понадобилось именно это странное существо? Какая разница. Родрик знал теперь, что нужно ему превыше всего, а также знал и то, что это, желанное, возможно.

В тёмной спальне было тепло. Родрик сбросил одежду, вытянулся на льняной простыне под мягким одеялом, сшитым из беличьих шкурок, пушистых и лёгких. Сквозь сладкую дрёму слышал он, как его эал возился под одеялом, тихо вздыхал, ворочался. Наконец, Родрик протянул в темноте руку, коснулся узкого плеча. Прошептал:

— Что, Аль? Болит что-то? Жарко, холодно, пить хочется?

— Лорд… — послышалось в ответ — одним дыханием.

— Какой я тебе лорд в постели?

— Родрик… — блеснул в темноте влажный глаз, прохладные пальцы коснулись груди. — Сделай мне так, как в бане…

Вереница самых похабных картинок мелькнула в воображении, в паху будто судорогой свело от внезапного желания.

— Как? Как именно ты хочешь, маленький?

— Когда ты за живот меня держал. Пожалуйста!

Зимние бесы, да сколько угодно! Родрик по-хозяйски придвинул к себе эала, задрал его длинную рубашку. Ладонь нашла плотный бугорок.

— Сильнее!

— А не повредит это ребёнку? — спросил Родрик, осторожно сжимая живот.

В ответ прозвучало тихое, задыхающееся:

— Я видел, так делают альфы… Своим беременным омегам. Это хорошо для ребёнка и очень, очень приятно…

Родрик прижался лицом к душистым волосам, наполняясь чужим теплом, гладкостью тонкой кожи, музыкой тихих стонов. Аль стал прогибаться под его ладонью, прижимаясь сильнее, задыхаясь. Тонкие и сильные руки обняли Родрика за шею, жадные губы быстро и неумело коснулись глаза, скулы, челюсти. А потом эал вскрикнул тихо и тонко, и на руку Родрика брызнуло что-то тёплое. Мгновение спустя Альхантар закрыл лицо руками и застонал, но уже совсем по-другому.

— Аленький, — позвал Родрик.

Эал перебил его торопливым:

— Я сейчас всё уберу! Всё помою, пожалуйста, пожалуйста, только не выгоняй меня!

— Да ты с ума сошёл! — воскликнул Родрик в голос. Его глаза уже привыкли к темноте, и ему удалось отвести руки от лица Аля и взглянуть в его блестящие глаза. — Я счастлив, ты слышишь! Счастлив, что сумел доставить тебе удовольствие. Я готов делать это для тебя день и ночь.

Но эал, кажется, не поверил, вскочил, торопливо одёргивая рубашку, зажёг свечу, нашёл где-то небольшую тряпицу, принялся вытирать руку Родрика и постель. А потом улёгся и заснул мгновенно, будто выбившись из сил. И только тогда, прислушиваясь к тихому, спокойному дыханию, Родрик позаботился о себе. Казалось ему, что по-прежнему звучат в тишине нежные стоны, и тонкое тело выгибается под его ладонью, и нет на свете никого дороже и желаннее.

Следующим вечером он велел принести из кладовки шкур и одеял и постелил себе на широкой лавке у окна. С лавки было видно ночное небо, звезды и луну. Хорошо было видно и огромную кровать, а вот очертания маленького эала едва угадывались. И это было так правильно, так спокойно и грустно, что Родрик даже удивился: отчего он не догадался так поступить раньше? Он ведь не неженка столичный, он может спать в седле, на голой земле и на снегу. Для него эта лавка под окном — ложе богов.

Неожиданно работы в крепости прибавилось. Зима отступила, и по освобождённым от снега перевалам на свой страх и риск снова потянулись караваны. Стражники в крепости ругались: «Куда вас несёт? Хорошо, здесь пройдёте, а как на Сумеречном вас накроет? Ведь и вернуться не сможете». Караванные стражи в ответ отгавкивались: «А вот не держите нас здесь понапрасну, мы и прорвёмся, пока погода!» Но и Родрик, и бывалые люди в Гнезде знали: именно эти караваны надо досматривать с особым старанием. Обещание большого куша заставляло купцов рисковать жизнью, а на соли да перце такого куша не сорвёшь. Вот и лютовали орлы, да не напрасно. Находились в постельных скрутках мешки сонной травы, в сырных головах — блестящие камни-агамонты, запрещённые к вывозу из Берники, из тайников похитрее извлекались подозрительные книги на чужих языках и талисманы работы магов-эалов. Один такой, наполняющий тело звонкой и весёлой жизнью, Родрик повесил себе на шею и крутился по крепости как заведенный: и караулы проверял, и караваны провожал через Змеиный хребет, и пил с купцами торк. А вечером снимал амулет и заваливался на лавку совершенно без сил, чтобы мгновенно заснуть беспробудным сном.

Однажды особенно тёплым и солнечным утром Альхантар нашёл Родрика на стене, беседующим с капитаном гарнизона. Смекалистый вояка сразу вспомнил о неотложном деле, оставив лорда наедине с любовником. Эал скользнул строгим взглядом по заснеженным вершинам, по яркому безоблачному небу. Так же сурово спросил:

— Лорд, что мы будем делать?

Родрик ждал этого вопроса. Как на зло, в крепости не было беременных. Все эти орлы, знатные кобели и охальники, каким-то чудом в последние месяцы никого не обрюхатили. Да и сам Родрик не отличился, но он хотя бы в столице был. А потом не до блуда было.

Он плотнее запахнул плащ на узких плечах эала, заворчал:

— Ты почему без шапки? Я же говорил: держать в тепле голову, ноги и руки. Такая погода — самая коварная, хуже самых злых морозов… И зачем сюда поднялся, лестница совсем обледенелая. Ты что, упасть хочешь?

— Что мы будем делать? — повторил эал. — Как мы объясним появление младенца? Или вы решили… избавиться?..

Родрик заглянул в чёрные — одни зрачки — глаза, страшные на бледном лице. Обиделся:

— Что, похоже, да? Похоже, что я против ребёнка твоего замышляю? Заставляю тебя горячий торк пить, со стен прыгать, тяжёлое поднимать?

Тихо всхлипнул эал, двинулся вперёд, будто слепой, ткнулся лбом в плечо лорду. Зашептал тихо, отчаянно:

— Мне так страшно, так страшно… Я не знаю, что делать. Умереть не могу, жить тоже не могу!

Родрик обнял узкие плечи, пригладил рукой тонкую спину. Ответил спокойно и ласково:

— Ну, не плачь, Аленький. Есть у меня одна мысль. Когда нас на Семи Радугах накрыло метелью, мы ночевали в деревне. Там была беременная женщина. Я поеду привезу её. Дам её семье денег, пообещаю защиту. Она родит, мы твоего малыша ей подложим. Как будто она родила двойню. А осенью я её отвезу обратно с её младенцем. А второго, твоего, оставлю и признаю своим сыном.

— А получится? — спросил эал, снова заглядывая в глаза. На кончике его островатого носа висела прозрачная капля.

— Конечно, получится! — улыбнулся Родрик. — И зимовать, и рожать лучше в крепости, чем в деревне. У них зимой всякое может случиться: мор скота, болезни, обвалы. Её муж ещё и спасибо скажет. А я ему мешок зерна принесу, шкуру медвежью, лошадь дам, годовалого волчонка… Все будет проще простого, вот увидишь!

Родрик врал: просто не будет. Ни один нормальный муж, отец или брат не даст увезти беременную женщину. Её придётся забрать силой. Может пролиться кровь, останется обида. Родрик этого не любил. Именно с такими лордами и случались в горах непредвиденные несчастья: то вековой валун скатится прямо на дорогу, то лавина сойдёт там, где никогда не бывало лавин, то привычная ко всему лошадка вдруг задурит да и сбросит седока прямо в пропасть. И виноватых не найдёшь, в горах бывает всякое. Но даже если никто не отважится так поквитаться с лордом Белого Гнезда, не такую репутацию годами создавал себе Родрик. Да и женщина та ещё осенью была уже заметно беременна, значит, срок у неё много больший, чем у Аля. Любому дураку в крепости будет понятно, что их дети никакие не близнецы. Любой дуре — уж точно.